* * *
Горящий человек был ночным сторожем на складе моего отца в Хьюстоне.
Я его совершенно не знал, и убийство было непреднамеренным. В любом суде его квалифицировали бы как убийство по неосторожности, не более того. Только перед судом я не предстал.
Дважды за жизнь я рассказывал эту историю другим людям - однажды в подпитии, в другой раз трезвым. Один раз незнакомцу, другой раз - женщине, в которую влюбился. Но в обоих случаях мой рассказ был неполным и отчасти вымышленным. Даже мои искренние попытки покаяния были пропитаны ложью.
Тех, кому я тогда каялся, уже десять тысяч лет не было на свете, но тот умирающий по-прежнему терзал мою совесть, не переставая гореть. И вот я отдал ключи от своей совести "Корифею" и мог теперь только гадать, что из этого выйдет.
2
Первая перемена, которую я заметил после операции, произошла не со мной самим, а с другими людьми, вернее, с их лицами.
Я ощущал кое-какие побочные последствия, о которых меня предупреждали, - приступы головокружения, потерю аппетита, но эти симптомы были несильными и быстро прошли. Меня пугало не то, что я ощущал, а то, чего не ощущал, чего мог незаметно для себя лишиться. Я старался не действовать интуитивно и несколько дней провел в одиночестве, ни с кем не разговаривая, даже с Эллисон (она, кстати, стала относиться ко мне с угрюмым презрением - как я надеялся, наигранным). Мы оба знали, как нам быть, как знали и то, что я пока не готов к своему главному поступку.
Врачи советовали мне развивать "интерактивные волевые навыки", способность пользоваться с помощью "узла" пультами управления, например, включать сочетанием воли и прикосновения графический дисплей. Те же самые навыки должны были мне пригодиться, чтобы улететь с Вокса, поэтому я ревностно принялся за тренировки. Оскар иногда заглядывал, чтобы убедиться, есть ли прогресс, и однажды принес несколько учебных пособий, предназначенных для вокских детишек: "сетевые" игрушки, при моем прикосновении менявшие цвет или начинавшие играть музыку. Поначалу они были бесчувственны к моему прикосновению. "Узел" только начал тогда проникновение в ключевые зоны моего мозга, только осваивал возбуждение и подавление отдельных участков; установились еще не все взаимосвязи, и Оскар рекомендовал мне запастись терпением.
Только когда я перестал заморачиваться на пультах управления и стал выбираться в город, выяснилось, что "узел" уже изрядно меня изменил. Я десятки раз ходил по этим коридорам прежде, бывал на этих ярусах и террасах, но теперь мне казалось, что я вижу их впервые. Лица встречных были лучезарны и выразительны. Я мог читать настроение чужих людей с такой легкостью, как будто всю жизнь был с ними близко знаком. Врачи предупреждали, что так будет, хотя прибегали при этом к таким формулировкам как "мозжечковое сцепление", "зеркальная нейронная избыточность" и "хиазмическая индукция" (так это звучало в переводе Оскара), смысл которых ускользал от меня. Но сам эффект чуть не сбивал с ног.
Я решил побывать на холмах над городом, подальше от толп. Перемещение по Воксу по вертикали походило на езду в лифте размером с вагон метро, то есть вынуждало находиться лицом к лицу со множеством других пассажиров. Я сидел напротив женщины с ребенком на коленях. Она улыбалась мне улыбкой, как будто предназначенной для любого чужака, но мы не были чужими, нас связывала "Сеть", создававшая молчаливую интимную связь. Ее тревожный взгляд и нервное ерзанье говорили о беспокойстве за будущее - недавно сообщили об ускоренном приближении машин гипотетиков, - но при этом она была готова покорно принять ту судьбу, которую уготовили ей пророки. Когда она смотрела на сынишку, ее охватывало отчаяние. Малышу было всего месяцев пять- шесть, и лимбический имплантат выглядел заметным бугром на его затылке. Я улавливал простейшие потребности ребенка и его абсолютную зависимость. Мать была не в восторге от необходимости доверить его гипотетикам, при всей своей вере в их благорасположение. Сжимая дитя в объятиях, она поддавалась греху страха.
Я чувствовал, как их обоих омывает благостная эйфория "Корифея", вопреки языку их тел и жестов. Это действовало мне на нервы. Разумеется, они чувствовали мою реакцию так же остро, как я - их. Мамаша хмурилась и отводила взгляд, словно увидела что-то дурное. Ребенок был неспокоен и тревожно льнул к ней.
Я выскочил наружу на ближайшей остановке.
* * *
Когда в следующий раз мной овладело сосущее беспокойство, был уже поздний вечер, коридоры были освещены и почти безлюдны. Весь день я проработал с интерфейсами "Сети" и понял, что, несмотря на усталость, не смогу заснуть.
Как передавали наши беспилотные аппараты, машины гипотетиков неожиданно шустро перевалили через Трансантарктический хребет раньше, чем предполагалось. На равнинной Земле Уилкса они выглядели твердыми и тяжелыми объектами, но на пересеченной местности легко меняли форму, преодолевая серьезные преграды. В горах они превращались в вязкую жидкость и в таком виде штурмовали ущелья и перевалы, стекали с крутых склонов. Время, оставшееся до их прибытия на Вокс, неуклонно сокращалось.
Те немногие прохожие, кого я встретил тем вечером, были полны противоречивых чувств, их лица пылали, как факелы, - такими они мне виделись. Я торопился проскочить мимо них и начинал понимать, что имела в виду Эллисон, говоря о коллективном помешательстве. Это относилось не только к эйфории, распространяемой "Корифеем". В вокском обществе тлел и разгорался страх, полностью подавить который было невозможно. Я прошел мимо техника, у которого на лице буквально полыхала тревога, создавая над его головой колючий нимб страха. Я и сам чувствовал его присутствие - несильное, зато постоянное, как сердцебиение. Жажда лучшего и более полноценного существования сочеталась с пугающим подозрением, что из антарктической пустыни на нас движется неумолимая и быстрая смерть.
Вернувшись, я застал Эллисон бодрствующей. С ней был Айзек Двали.
Я знал о чудесном излечении Айзека и о подтверждении им вокских пророчеств, что превратило его в народного героя. В Вокс-Коре от его изображений было некуда деться. Но сюда он явился один, без сопровождения, и улыбался Эллисон, а та улыбалась мне.
- Мы можем поговорить! - объяснила она.
Что за бессмыслица? Я уставился на Айзека. Для меня он выглядел позолоченной статуей средневекового святого. Видел я и следы его травмы, изъяны в его ауре: он представал мозаикой из разноцветных стеклышек, источавшей неожиданно мощную энергию. Я спросил его, чего он хочет.
- Сейчас объясню, - сказал он.
ГЛАВА 21
САНДРА И БОУЗ
Эриел расхаживала по своему номеру, сама не своя от волнения. Она рвалась отправиться искать Оррина, но Боуз уговорил ее подождать и сначала объяснить, что стряслось. Сандра сидела на незастеленной постели, внимательно слушала и помалкивала.
- Вы ходили обедать… - начал Боуз.
- Да, в кафе. Ели гамбургеры. Какая вам разница, что мы ели?
- Как Оррин себя чувствовал сегодня утром?
- Неплохо, если вспомнить, что вчера он был совсем не в себе.
- Значит, он был в хорошем состоянии. О чем вы разговаривали?
- Больше о том, что было после его отъезда из Рейли. Как он приехал в Хьюстон и пошел работать к этому Файндли. Я спросила, зачем ему вообще приспичило бросить дом - может, я что-то делала не так, может, ему было плохо? Он сказал, что нет, все было хорошо, ему совестно, что он меня заставил за него переживать. Сказал, что у него было чувство, будто в Хьюстоне его ждет важное дело.
- Что за дело?
- Я тоже об этом спрашивала, но он так и не ответил. Я не приставала - решила, что все уже позади, что мы едем домой, так я думала…
- Что еще вы обсуждали?
- Погоду. Эту проклятую жару. В Рейли тоже печет, но до Техаса нам далеко. Если честно, не пойму, как вы здесь вообще живете. Больше ничего. Пока мы болтали, Оррин держат на коленях эти свои дурацкие тетрадки, те, которые вы ему вчера вернули.
- Он говорил что-нибудь о них?
- Показал мне утром пару страничек, но очень уж робел при этом. Некоторые слова там не знакомы ни ему, ни мне. Спрашиваю его: это ты написал? Вроде того, отвечает. Я спрашиваю: как это? Ты держал ручку, которая все это выводила, или не ты? Я, говорит. Кто-нибудь был рядом с тобой? Нет, никого. Выходит, говорю, ты написал, в конце концов? Он говорит: это просто история. Не пойму, почему ему так дороги эти бумажки. Может, это как-то связано с его бегством из дому?
- Не знаю… - протянул Боуз. - Что было дальше? После обеда?
- Он попросил у меня немного карманных денег, на прогулки.
- На прогулки?
- Так мы это называли в Рейли. Он брался за любую работу, чтобы помочь платить за дом, но своих денег никогда не имел, вот я и давала ему по субботам мелочь, купить себе что-нибудь в магазине, сходить в местный бассейн, перекусить в "Макдоналдс". Он не любил уходить с пустыми карманами. - Эриел перестала бегать по номеру и тряхнула головой. - Я дала ему сорок долларов, чтобы сделать ему приятное. Не думала я, что он с ними сбежит! Что такое сорок долларов в этаком городе? После обеда мы вернулись сюда, ждать вас. Он и говорит: схожу, мол, в холл, разменяю деньги, куплю баночку "колы". Я хотела дать ему мелочь, а он говорит, нет, деньги ты мне уже дала, надо их разменять. Проходит минут двадцать, а его все нет. Иду его искать. У автомата с "колой" его нет, в холле тоже. Дежурный администратор сказал, что он видел Оррина на шоссе, на автобусной остановке.
- В какую сторону он уехал? - спросил Боуз.
- Вы можете спросить об этом администратора.
- Оррин был на остановке один? Администратор не говорил, что там был кто-то еще.
Сандра дождалась, пока Боуз вытянет из Эриел все сведения, какие та могла сообщить, потом вмешалась:
- У меня тоже есть пара вопросов, если вы не против.
Боуз удивленно посмотрел на нее, Эриел со вздохом кивнула.
- В последний раз вы говорили, что Оррин мухи не обидит, помните?
Эриел поджала губы.
- Помню, а как же!
- Он подрался с санитаром, который пытался его задержать, когда он решил сбежать из приюта.
- Вранье!
- Возможно, только у санитара на следующий день была перевязана рука, и он утверждал, что Оррин его укусил.
- Я не верю ничему, что болтают эти люди. Вы, кажется, говорили, что ушли с этой работы?
- Да, я там больше не работаю. Просто хотела уточнить.
Эриел дошла до стены и вернулась.
- Любой не без греха, доктор Коул. Но Оррин и впрямь тихоня. Возможно, я немного преувеличила в нашем прошлом разговоре, но ведь вы работали там, где его заперли, и я боялась ему навредить.
- Преувеличили что?
- Когда Оррин рос, ему несколько раз приходилось драться. Его трудно разозлить, и драки ему не по душе, но это не значит, что он ангел. Соседские ребята его, бывало, донимали - обзывали и все такое. Чаще он убегал, но пару раз расходился.
Сандра с Боузом переглянулись.
- Часто это происходило? - спросил Боуз.
- Даже не знаю… Раз-два в год, когда он был подростком.
- Это серьезно? Ему доставалось, или его противникам тоже?
- Нет…
- Все, что вы расскажете, может помочь нам найти его.
- Не пойму, как… - Она помялась. - Ладно. Однажды он так врезал сынку Льюисонов, что парню зашивали бровь. Но чаще это были просто мальчишеские потасовки. Могли подбить глаз или два. Иногда сильнее доставалось Оррину, иногда другим. Но он после этого всегда переживал.
- Большое спасибо, - сказал Боуз. - Припомните, о чем еще говорил Оррин сегодня утром. Даже если это показалось вам полной ерундой.
- Я же сказала, только о погоде. В кафе он внимательно слушал сводку погоды по радио. Вечером обещали ливень. Он повеселел. "Сегодня вечером, - говорит. - Наконец-то!"
- Как вы думаете, что он имел в виду?
- Он всегда любил грозу. Гром, молнию, все такое.
* * *
Боуз уговорил Эриел остаться в номере, чтобы ему не пришлось искать сразу двоих. Эриел к этому времени более-менее успокоилась и согласилась с ним.
- Только обязательно мне позвоните, как только что- то узнаете!
- Позвоню, даже если ничего не узнаю.
В холле мотеля Боуз перекинулся парой фраз с дежурным администратором. Тот подтвердил, что видел Оррина на остановке автобуса, идущего к центру, но не заметил, сел он в автобус или нет. Худой парнишка в драных джинсах и желтой футболке, стоявший на обочине на солнечной стороне.
- На таком солнцепеке недолго получить и солнечный удар. Автобус ведь ходит редко, раз в сорок пять минут.
- Что теперь? - спросила Сандра Боуза, когда он отошел от стойки.
- Сейчас решим. Хочешь остаться с Эриел?
- Не хочу.
- Мы можем заглянуть в пару мест.
- Ты хочешь сказать, что знаешь, куда он поехал?
- Догадываюсь, - ответил Боуз.
ГЛАВА 22
РАССКАЗ ЭЛЛИСОН
Айзек Двали рассказал нам, как он отключает наблюдение Сети. Турк сидел в напряжении, поглядывая то на Айзека, то на меня.
- Это правда, - сказала я, когда Айзек закончил, и рассказала Турку об остальном. О своей беседе с Айзеком несколько дней назад, о том, что ему известен наш план и что Сеть не слышит наш разговор (во всяком случае. в настоящий момент).
Я не была уверена, что Турк мне поверит, пока он не встал и не подошел ко мне. Мы открыто посмотрели друг другу в глаза - впервые с тех пор, как мы начали планировать побег, в следующее мгновение мы обнялись, торопясь разом высказать все то, что в нас накопилось. Получилась счастливая и бесконечно печальная невнятица. Но что значат слова? Нам было достаточно касаться друг друга и друг другу не лгать. Потом я дотронулась до его затылка, где кожа была еще совсем тонкой, а под ней пульсировала шишка. Он поморщился, и нашим объятьям настал конец.
Повернувшись к Айзеку, он сказал:
- Я тебе очень благодарен…
- Не стоит благодарности.
- …но испытываю смущение. Я был знаком с Айзеком Двали в экваторианской пустыне. Ты на него очень похож, учитывая все случившееся. Знаю, тебя воссоздали из тела Айзека. Но ты в значительной степени - чистокровный уроженец Вокса. И честно говоря, твой голос не очень похож на голос прежнего Айзека.
- Я не прежний Айзек. У меня еще нет имени.
Турк смотрел на него внимательно, как смотрели друг на друга все подключенные к Сети, считывая невидимые знаки.
- То есть я хочу сказать, что не понимаю, зачем ты здесь. Я не знаю, чего ты хочешь.
Айзек перестал улыбаться, в его глазах появился холодный блеск, заметный даже мне.
- Не важно, чего я хочу. Это никогда не имело значения. Я не просил делать мне инъекцию биотехнологии гипотетиков, когда я еще находился в материнской утробе. Не просил пропускать меня через Арку Времени, не просил оживлять, когда я честь по чести умер. Мои желания всегда были неуместны. Неуместны они и сейчас. Моя нервная система объединена с процессорами Сети. Я прикован к Воксу и не могу без него существовать, но Вокс скоро поглотит нечто… нечто непостижимое.
Было заметно, что он старается держать себя в руках.
- Гипотетикам наплевать на такую безделицу, как человеческая жизнь. Им интересен "Корифей". Когда их машины доберутся до Вокса, они поглотят "Корифея" и разрушат Вокс-Кор. Не выживет никто из людей.
- Откуда вы знаете? - спросила я.
- Говорить с гипотетиками я не могу - я не тот, кем меня считает Оскар, - но я слышу, как что-то тикает в темноте. Я улавливаю не мысли гипотетиков, а их намерения. - Его лицо расслабилось, он зажмурился, вероятно, прислушался. Потом покачал головой и посмотрел на Турка. - Ты навешал меня, пока я испытывал мучения. Не потому, что считал меня богом, не потому, что собирался меня использовать, как эти доктора, налетевшие на меня, как стервятники на падаль.
- Ничего особенного, - скромно возразил Турк.
- Если вы можете спастись, то я хочу вам помочь. Это тоже "ничего особенного".
- А вы сами? - спросила я.
Он опять улыбнулся, только с горечью.
- Мне не сбежать. Попробую спрятаться. Сейчас я пытаюсь создать себе защищенное пространство внутри Сети. Не для тела, а для своей "самости". Попытка не пытка. Но гипотетики очень сильны. А "Корифей"… "Корифей" безумен.
* * *
"Корифей" безумен.
В свою бытность Трэей я мало думала о "Корифее", как и все остальные. "Корифей" был абстракцией, собирательным понятием, обозначавшим процессоры, бесшумно и невидимо связывавшие Сеть и "узлы". Наши учителя показывали нам такую диаграмму:
Больше этого мы знать не хотели, да у нас и не было в этом необходимости. Система была устойчивой, сама себя охраняла, сама обеспечивала свою будущность, и в таком виде безупречно функционировала уже пять столетий. Что могло означать заявление о безумии "Корифея"?
Все дело было в вокских пророчествах. Наши основатели записали их в "Корифее" как бесспорные аксиомы - вечные истины, категорически не подлежащие оспариванию и пересмотру. Это было не важно, пока пришествие гипотетиков оставалось далекой целью, к которой мы продвигались маленькими шажками. Но теперь вопрос оказался поставлен ребром. Пророчество столкнулось с реальностью, и очевидный вывод - что пророчества могут оказаться ошибочными, - был вариантом, рассматривать который "Корифею" было запрещено раз и навсегда.
Этот конфликт затрагивал системы наблюдения и инфраструктуру, связывавшие воедино наши жизни и технологию; он касался лимбических интерфейсов и личных чувств всякого, кто ходил с "узлом" в затылке.
- Наибольшая опасность заключена в непредсказуемости результата, - продолжал Айзек. - Вероятнее всего бессимптомная тенденция к саморазрушению в органических и искусственных элементах системы. Это уже происходит, причем быстрее, чем я мог предположить.
Я потребовала объяснений и сразу пожалела об этом.
- До конца Вокса остаются считанные дни. Значит, не нужно дополнительное продовольственное снабжение, лишние люди тоже ни к чему, если они не являются добровольными участниками процесса. - Айзек отвернулся: видимо, ему было тяжело смотреть нам в глаза. - "Корифей" истребляет оставшихся фермеров.