- И тебе здорово, - солидно отозвался мужик. - Не местный?
- Ну, как бы…
- Да вижу, что не местный, - махнул рукой мужик. - Так спросил, из вежливости. Чего на кладбище-то?
- Могила, - ответил я, поражаясь абсурдности беседы.
- Ясно. А вот один в подъезде остался, все рассосались куда-то.
- В смысле рассосались?
- Вот так вот и в смысле. Кто уехал, кто переехал, а кто тоже, на кладбище, - мужик ощерился, довольный своей шуткой. - Слушай, а ты случаем не из спасателей?
- Нет, не из спасателей.
- Ясно. Вижу, что не из спасателей. Тех-то я видел. Сам на автобусе отвозил к предгорью. Шофер я, - пояснил зачем-то мужик. - Только вторую неделю в простое. Бензина нет, возить некого. Автопарк закрыли как бы. Ну, официально работаем, но на самом деле дулей машем. Ты сам-то кем работаешь?
- Послушайте, - как можно тверже произнес я. - Мне идти пора. Вы подскажете, как на кладбище пройти?
- Ясно, - кивнул мужик и отправил щелчком в полет окурок. - Ты уж извини, если задержал. Просто мне и поговорить-то не с кем. В общем, сейчас до перекрестка дойдешь, там еще будка ремонта обуви, там свернешь на право, на улицу Тральную. И пилишь прямо, прямо, пока не уткнешься в забор. А там ворота увидишь, это и есть кладбище.
- Спасибо, - я собрался было уходить, но мужик вновь окликнул.
- Это, ежели скучно будет, ты заходи. Квартира 54. У меня водка есть хорошая. Я тебе про спасателей расскажу. Меня Ильей зовут.
- Игорь, - скорее по привычке, чем из желания познакомиться, представился я. - А что про спасателей рассказывать?
- Э, брат, ты не знаешь, - многозначительно кивнул мне Илья. - Я тебе такое расскажу, я такое слышал! Ну, надумаешь, заходи. Я допоздна не ложусь.
Дорога до кладбища оказалась длиннее, чем я предполагал. Шагая по прямой, как стрела, пустынной улицы, я то и дело поднимал глаза чуть вверх и разглядывал стену гор. Столь необычное зрелище, сколь и грандиозное. Словно сама земля вздыбилась, преграждаю путь дальше, упираясь в низкие небеса рваными краями оторванного полотна. Если напрячь зрение, то можно разглядеть трещины, узкие карнизы, выпирающие валуны. Редкие зеленые островки, которые словно сыпь разбросаны по склону, наверняка вблизи представляют собой жалкое зрелище из жмущегося к камням вьюна и пожухлого мха. Да и склон, видимо, отвесный, ни одной тропинки я разглядеть не смог.
А венчает края этого гигантского природного стакана острые пики, похожие на акульи зубы разной величины, от совсем мелких, до поистине гигантских. Там, на самой вершине, они темно-серые, почти черные, обтесанные сильными ветрами, дождем и эрозией. Сегодня я впервые вижу их, облака поднялись выше, чем накануне.
Интересно, обвалы случались? Ведь сорвавшиеся с гор камни должны падать вниз, прямо на город.
Неожиданно асфальт сменился лежащими вплотную друг к другу бетонными плитами, а вместе с асфальтов вдруг закончились и дома. Вот я иду по городской улице, а вот уже оказался на загородной дороге. Я даже остановился, чтобы посмотреть на эту картину.
Теперь дома виделись мне корешками гигантских книг, стоящие ровным рядом на полке. Неизвестные мне архитекторы, словно под штамповку возводящие одинаковые панельные жилища, будто дошли до некоей линии, а потом сказали себе "Стоп". И теперь начиная от этой линии домов и, я так понял, до подошвы горы, простиралось неухоженное, в холмиках, поле. Жесткая трава, корявые кусты, бросающийся в глаза тут и там мусор, еле заметные дорожки - такие места называют пустырями. А как еще назвать место в городе, на котором ничего не построено?
Я насчитал порядка шести домов влево и четыре вправо. С левой стороны из-за домов выглядывала крыша какого-то навеса, обтянутого сеткой-рабицей, в правую сторону взгляд упирался в большой металлический ангар.
А прямо передо мной, в конце бетонной дороги, виднелось некая территория, обнесенная забором из любимых здесь строительных плит. Над забором поднималась черная труба котельной. По крайней мере, у нас в старых дворах были такие трубы, когда еще не было центрального отопления. Рядом с этой трубой обязательно должна стоять такая невзрачная будочка с тяжелой дверью, обитая листовым железом. И с надписью: "Посторонним не входить".
Бетонка упиралась в ворота, в которых я разглядел открытую дверь.
Наверное, это и есть кладбище. Какое-то оно маленькое, словно деревенское. Или они тела увозят на так называемую Большую Землю? Впрочем, все равно, слишком близко от города. Могли бы дальше, к горам перенести. Потому как, несмотря на кажущуюся близость огромной стены, видно, что расстояние еще приличное.
На воротах аккуратными прописными буквами было выведено: "Кладбище. Крематорий. Котельная № 3". Я на секунду остановился, переводя дух, оглянулся на пройденный путь. Давненько ты на такие расстояния не ходил, Игорь Витальевич, давненько. Ноги гудят, во рту пересохло. Ботинки по приезду домой придется выбросить, поистоптал я офисные "натуральные кожаные, остроносые".
Я несколько раз вдохнул-выдохнул и вошел-таки на погост.
Территория и впрямь оказалась небольшой. Широкий подъезд бетонки пересекал кладбище, как бы разделяя его на две части, заканчивалась у крыльца приземистого одноэтажного здания из красного кирпича с более высокой пристройкой. Из крыши этой пристройки как раз и торчала черная труба. Само же здание фасадом упиралось в противоположную сторону забора.
А по обе стороны дороги находились холмики могил. Над одними, и таких было большинство, высились узкие пирамиды со звездами на шпиле, над другими возвышались кресты. Было и несколько с мусульманских полумесяцев, но совсем чуть. Могил я навскидку насчитал от силы сотню, не больше.
Я сошел с дороги, побрел вдоль первого ряда. Нужно посмотреть по годам захоронений, понять, где более свежие могилы.
Несмотря на кажущееся на первый взгляд запустенье, кладбище было ухоженным. Дорожки чисто подметены, низенькие оградки выкрашены в черный цвет. Ни одного покосившегося надгробия или заброшенной могилы. Нет ни вычурных памятников с помпезными надписями, ни кричащих мавзолеев с дорогой лепниной или иной внешней шелухи, встречаемой в некрополях возле больших городов. Нет того внешнего пафоса который, по сути, ни умершему, ни его родственникам уже не нужен. На этом кладбище все аккуратно, скромно и достойно.
Мимо проплывали даты и лица со старых фото в овальных рамках. Незнакомые люди, неизвестные судьбы. Первые покорители этого каменного котла? Первые шахтеры? Как бы там ни было, Денис лежит не здесь, числа на надгробиях указывали на середину семидесятых годов.
Я свернул на соседнюю дорожку, пошел в обратную сторону. 74-й, 76-й, 79-й, 81-й, 82-й… Все не то, все могилы слишком старые. Может, с другой стороны дороги стоит поискать?
- Вам помочь, молодой человек? - окликнул меня скрипучий голос.
Я поднял голову и оглянулся.
На дороге, недалеко от крыльца, стоял старик. Седой, возрастом даже старше Степанова, он опирался на вычурную трость с набалдашником в виде кабаньей головы. Под распахнутым на груди серым ватником виднелся бледно-синий выцветший свитер. На ногах были не виданные мною с детства рейтузы "три пузыря" и тапки-вьетнамки.
Вид старик имел самый заинтересованный.
- Доброго дня, - кивнул я ему, приближаясь. - Вы здесь работаете?
- Смотритель кладбища с 1985 года, - нараспев ответил старик и театрально кивнул. - Гвизда Рай Терентьевич, к вашим услугам. С кем имею?
- Эмм, - я даже растерялся от такого тона беседы. - Ермаков Игорь.
- А я вас, позвольте, не знаю, - старик ткнул в мою сторону тростью, - Приезжий?
- Приезжий, - согласился я. Ох, странный народец остался в Славинске. Все нормальные уже уехали, что ли?
- Вот ведь, - старик вновь упер трость в землю, пожевал губы. - Думал, не приезжают к нам более с Большой Земли. Как шахты иссякли, так и приезжие закончились. Зато все стали уезжающими и отбывающими.
- А как же спасатели?
- А они не к нам, - отмахнулся смотритель. - Они по своим делам. А вас, позволю спросить, что привело в Славинск?
- Да вот, - я обвел рукой кладбище. - Друга ищу. Он жил тут, работал. Погиб.
- Прискорбно, - старик сокрушенно склонил голову. - Давно?
- Примерно пару месяцев назад.
- Ну так вы не там ищете! Пойдемте.
Старик повернулся, поднялся по ступенькам и открыл передо мной дверь.
9
Бронзовые таблички крепились прямо поверх неглубоких ниш. Часть этих ниш, еще пустые, темнели маленькими квадратами на соседней стене. Эта стена напомнила мне черные провалы окон домов Славинска, такие же безжизненные и пустые. Ждущие, когда их заполнят.
На табличках единообразными печатными буквами выгравированы имена и даты рождения-смерти. И почти напротив моего лица, чуть выше, красноватая пластина с именем Дениса. Последнее пристанище друга, маленькое окошко в стене крематория.
Я протягиваю руку, касаюсь пальцами букв. Чувствую острую фактуру краев, шероховатость выемок. Чувствую, как холодный металл буквально вытягивает тепло из пальцев.
В моей душе философская умиротворенность. Нет ни горечи, ни тоски. И это меня раздражает, немного злит. Хотелось по-иному, чтобы душу скрутило, чтобы прочувствовал утрату. Но вместо этого мимолетная грусть от запоздалой встречи со старым другом. И легкость в груди, с нее наконец-то свалился камень вины. Даже какая-то уютная радость, словно Денис простил меня за мое прошлое пренебрежение, за мою меркантильность.
Может статься, что я все себе надумал. Может быть, я просто сам оправдал себя, придя на могилу. Как бы там ни было, мне стало лучше.
Жаль, Денис, с тобой это уже не обсудить.
Я склонил голову, прикрыл глаза. С удивлением обнаружил на своей щеке слезу. Что ж, теперь можно. Вот и я поставил точку в наших с тобой, Денис, отношениях. И могу сказать лишь одно - жаль, но с твоим уходом еще одним хорошим человеком на этой планете стало меньше.
- Мы хоронить в земле перестали в конце восьмидесятых, - сказал смотритель кладбища, раскрывая большую амбарную книгу. - Во-первых, места мало, а во-вторых, извините, нормы санитарной безопасности. Слишком уж рядом у нас все. В те годы как раз вот этот квартальчик построили по соседству, почти впритык. Тогда и вынесли на собрании план крематория.
Мы сидели в небольшой каморке, прямо возле входной двери. Подобные помещения в различных организациях обычно отдают на откуп вахтерам. Тесное, маленькое, с одним окном. Из мебели лишь потертый стол, несколько высоких шкафов с картотеками да три казенных стула. Правда все чистенькое, аккуратно расставленное, нет ни крошек, ни подтеков чая, как обычно бывает. Я сразу вспомнил закуток Степанова в диспетчерской - здесь полная противоположность.
- Кварталу нужна была отопительная котельная с большими газовыми горелками, - сказал Рай Терентьевич. - Трубы от горелок отвели в отдельное помещение и сделали печь для кремации. Были, конечно, и те, кто было заикнулись об этической норме данного решения. Ведь не можем же мы и дома греть, и трупы сжигать на одном огне? На что главный инженер, земля ему пухом, отвечал постоянно: "Огню без разницы зачем гореть, огонь просто горит". Поэтично, не правда ли?
Посидеть, поговорить мне предложил смотритель. Я как раз вышел из Зала, стоял на крыльце. Приводил в порядок мысли и размышлял о дальнейшем времяпровождении. Старик вышел, встал рядом и закурил трубку с коротким чубуком. Табак у Рая Терентьевича был ароматный, с заметной примесью кофейного запаха. Видимо я с таким блаженством вдохнул этот дым, что он предложил мне чашечку кофе и непринужденную беседу. Так и сказал: "Не желаете на дорожку выпить кофе? А за кофе непринужденно поболтаем. А то я, поверите ли, уже несколько дней ни с кем словом не обмолвился". Я согласился, тем более, что по-прежнему не знал куда себя деть.
- Вот с тех самых пор и стали кремировать, - продолжил смотритель. - Но, смею вас заверить, происходило сие действо не часто. Город наш был относительно молодой, у всех жителей родственники на Большой Земле. Приезжали, забирали усопших. На вертолетах увозили, хоронили у себя. Это сейчас уже четвертое поколение подрастало бы, коренных славинцев, да вот ведь как случилось, сами видите. Был город да весь вышел. Как там у По? "Увы, разбит сосуд златой! Дух отлетел навеки! Звон, дольше стой! Душе святой плыть в роковые реки".
- А вы давно работаете смотрителем? - спросил я.
- Уже больше тридцати лет, - кивнул старик. - Всю жизнь хотел быть актером, но вместо этого - завод, забой, больница и могилы. Впрочем, неплохая трагическая роль для неудавшегося комедианта, не правда ли? Смотритель кладбища! Седой привратник у дверей Ее.
Старик горделиво вскинул голову, улыбнулся свысока, оглаживая седую шевелюру. Но тут же сник, махнул рукой:
- И смех и грех, одним словом. Но я нарушаю правила гостеприимства! Я так много говорю, что не даю вам слово сказать. Расскажите мне что-нибудь?
- Ммм… Рассказать что?
- Так явственно из глубины веков, Пытливый ум готовит к возрожденью, Забытый гул погибших городов, И бытия возвратное движенье, - вновь процитировал смотритель. - Не самый мой любимый поэт, Александр Блок, но не могу не восхищаться отдельными строками. Так что вас привело в это бытие погибшего города? Только ли желание навестить могилу друга?
- Ну, в некотором роде, - я начал подбирать слова. - Скажем, еще есть пара причин, просто они взаимосвязаны.
- О, понятно, - Рай Терентьевич заговорщицки подмигнул мне. - Principe de barriere? Выпускаем доступное, прячем личное? Весьма достойно, не буду более напирать.
Я с удивлением уставился на своего собеседника. Любопытный старикан, немного с причудой, со своеобразным взглядом на жизнь, прямо так и искрит цитатами. Или просто начитался всякого за время, которое провел в ожидании редкого катафалка? Впрочем, хрен его знает, какая у него жизнь была. Люди всякие встречаются.
- Как вам город? - спросил старик. - Впечатляет?
- О да, - кивнул я, имея в виду явно не то, что подумал смотритель. - Впечатляет. Особенно люди. Кстати, спасибо за кофе, очень вкусный.
Я отставил пустую чашку в сторону.
- Кстати о людях, - смотритель указал глазами на чашку. - Этот кофе мне присылал раньше некто Зарянцев. Не слышали о таком?
- Нет, не припоминаю.
- Впрочем, верно, вы его не застали уже. Зарянцев Василий Васильевич, из наших, из местных. Был сначала простым шофером, многотонки водил с углем. А выбился в писатели. Это еще в Союзе было, при Хрущеве. Тогда как раз волна писателей пошла в жанре производственной прозы. Вася пробился с книгой о шахтерских буднях. Потом в Москву попал, женился, там и корни пустил. Широкой души был человек. Всех друзей помнил. Вот, мне посылки слал. А там как раз кофе вот это, импортное. По тем временам баночка была по цене телевизора, ну да он мою страсть знал. Я без кофе как без воздуха. Жаль вот только, кончается, - старик покачал головой. - А нынешний суррогат я пить не могу, не принимает душа.
Он на секунду застыл, словно провалившись в воспоминания, но тут же воспрял, вскинул на меня свои глаза, спросил:
- Да, такие вот у нас люди тут. Со своими чаяниями и страстями. У вас есть страсть, Игорь?
- Страсть? Ну, не знаю. Футбол люблю, рыбалку.
- Это не страсть, - усмехнулся Рай Терентьевич. - Это увлечение. Страсть, это когда снедает всего с утра до вечера, когда в голове мысль одна и та же курсивом, когда умереть готов, лишь бы отдаться страсти полностью, лишь бы узнать тайны ее и секреты. Вот это страсть.
Я промолчал.
- А я вот грешен, - продолжил старик. - Имею свой неизлечимый интерес. Полюбопытствуете?
Я взглянул на часы. Мда, третий час дня. Спешить-то куда? Если только пообедать. А, успеется.
- Да, конечно, - дал я старику карт-бланш. - Расскажите мне.
Я прямо увидел, как в глазах старика загорелся огонек. Он еле сдержал довольную улыбку, отодвинул в сторону чашки и повернул ко мне открытую амбарную книгу со списком умерших. Боже, надеюсь, он не делает из них чучела?
- Я вам расскажу, Игорь, о событиях, имеющих таинственную и зловещую историю. Я посвятил этому последние несколько лет и смею вас заверить, что все последующее в моем рассказе - это не плод моего воображения, а действительно свершившиеся факты.
Я даже затаил дыхание.
- Вы слышали о Славинском Похитителе? - спросил смотритель.
- Нет, не слышал.
Старик наклонился над столом, подался ко мне. Заговорил, словно сказочник, обволакивающим и тягучим манером, заставляющим живо представлять каждое его слово.
- Все началось двенадцать лет назад, холодной и снежной зимой. В один из вечеров ко мне домой зашел мой старый друг, на тот момент заместитель начальник Славинского отдела милиции Милорадов Олег Викторович. По сложившейся традиции мы беседовали за чашечкой кофе на кухне, покуривая трубки. Говорили о том, о сем, о делах минувших и о насущном. Кстати, стоит упомянуть об одном существенном обстоятельстве - именно я веду статистику погибших и умерших за год, опираясь на протоколах Администрации Горного Правления и милицейские сводки. Я со всем тщанием вношу имена в картотеку, составляю развернутый отчет, который в конце года подшивается к остальным отчетам различных ведомств нашего городка. И вся эта пачка, этот информационный пакет, летит на Большую Землю, по Министерствам.
Я поведал вам это затем, что бы стало ясно, отчего милицейский чин принес мне в тот вечер сводку за неделю с данными фигурантов. Как сейчас помню, в той сводке значилось всего трое. Первым была женщина-крановщица, по трагической случайности сорвавшаяся с лестницы, вторым был какой-то замерзший пьянчуга. А вот третий… Третий числился пропавшим без вести.
Смотритель сделал паузу, перевел дыхание.
- Как вы могли заметить, городок наш не большой, всего около 10 квадратных километров окольцованных горами. Здесь как под колпаком, некуда пропасть, некуда сбежать. Потому все исчезнувшие в неизвестность люди оказывались либо неучтенными шахтерами в заваленном коридоре, либо сбежавшими от супругов половинками. Так было всегда, до той зимы, когда ко мне пришел с очередной сводкой Олег Викторович.
"Рай, этого не нашли, - сказал он мне, указывая на фамилию третьего человека в списке. - Этот пропал. Действительно пропал".
Тот, третий человек, не вышел с выходных на работу. Когда через двое суток к нему постучался пришедший выяснить причину неявки бригадир, то нашел дверь незапертой. В квартире все было как всегда, вещи на своих местах. А вот самого хозяина не было нигде. Несколько дней весь отдел милиции с друзьями пропавшего искали того по всему городу. Искали на аэродроме, посылали группы к Колодцам, к старым геологическим тропам в горах. Но все бессмысленно. Словно сквозь землю провалился. Тогда его официально занесли в списки пропавших без вести.
Рай Терентьевич перевернул в своей амбарной книге несколько страниц назад и указал мне на строку в колонке имен и дат - "Раменский Станислав Михайлович". В отличие от остальных имен, написанных синей ручкой, это имя было внесено красными чернилами.
- Вот он, тот самый третий из списка, - продолжил старик. - Признаюсь, в тот день я лишь подивился такому обстоятельству. А спустя время и вовсе забыл, занятый иными делами. Но каково же было мое удивление, когда спустя пять месяцев, в начале июня, мне опять принесли сводку на пропавшего без вести.