Два часа рваного бега, завтрак сосновой кашей с плиткой пеммикана, горячий брусничный чай, опять быстрый шаг, в удобных местах переходящий на бег, привал на холодный обед с жалкими остатками вчерашней рыбалки, здоровый полуденный сон-час и снова движение до тех пор, пока река не вывела к очередному озеру.
Искать положенную к данному объекту деревню не стал, наоборот, устроил аккуратный "five o'clock" и в очередной раз отрубился на выглянувшем после полудня солнышке. Но лишь на пару часов – ночевать вроде как рано, за спиной осталось немногим более двадцати километров, добавить к ним десяточку, мягко говоря, не помешает. Вдобавок оставаться вблизи жилья лишний раз страшновато, особенно в период белых ночей, когда разница между пасмурным днем и ясной ночью весьма условна и почти не мешает передвигаться по лесу. А ну как случайно наткнутся и возьмут меня тепленьким на потеху местного авангарда партии и правительства.
Встал более-менее отдохнувшим, вообще, идея коротких привалов на сон мне нравилась чем дальше, тем больше. Вот только с рекой пришлось попрощаться почти сразу, она свернула на север, зато оставила вполне симпатичный ручей, по которому я и продолжил движение. Удачно перебрел по колено в воде через дорогу и, было, расслабился в привычном ритме, пока впереди меня не развернулось широкое и длинное болото. Покрытое высокими кочками, оно не казалось мрачнее и опаснее попадавшихся мне ранее, скорее, наоборот, яркая зеленая трава празднично искрилась в лучах позднего заката солнца миллионами разноцветных капель, обещая поддержку и опору.
Возвращаться не хотелось, переодев обувь и вооружившись посохом подлиннее и покрепче, я нацелился на торчащий метрах в трехстах впереди форпост леса, стараясь выбрать по цвету травы более прочные места. Не менее половины пути мне удалось одолеть без особых сложностей, и я уже задумывался, удастся ли найти ручей на другой стороне болота, или он тут заканчивается, как внезапно левая нога, прорвав верхнюю растительную пленку болота, ухнула под воду выше колена. Я пошатнулся и – о, ужас! – другая нога тоже стала уходить в глубину, не встречая никакого сопротивления.
На мгновение меня обдало смертельным холодом, я с отчаянной тоской представил, как сияющее солнце и далекие сосны будут равнодушно наблюдать за моим медленным погружением в трясину, сперва по пояс, потом по грудь и, наконец, за последними пузырями, которые торжествующе булькнут на том месте, где только что была моя голова. Почему-то не так страшно, как безмерно обидно стало при мысли о такой бессмысленной смерти. Тем временем лишенные контроля мозга ноги бессильно подогнулись, и вместо тщетных попыток вызволить ноги из трясины я как стоял, так шлепнулся в траву спиной вниз.
Плеснувшая в лицо вода оказалась прекрасным лекарством от идиотских фантазий. Осознав, что чем отчаянней будут рывки и движения, тем ближе будет гибель, я раскинул руки широко в стороны, затем медленно и постепенно, анализируя каждый трепет и колебание спасительной корочки, отделявшей мое тело от жадной болотной массы, стал выкручивать ноги из капкана. Сантиметр за сантиметром, осторожно и плавно, и минут через десять, показавшихся мне целым столетием, я смог, наконец, распластать их, как и руки. Из окна, проделанного ногами в поверхности болота, широкой струей с противным фырканьем и пузырьками выливалась на зеленую траву коричневая жижа трясины, словно стараясь не выпустить меня из своей власти.
Отплевавшись от залившей лицо бурой гадости, пополз обратно, не решаясь сразу встать на ноги. Лишь удалившись метров на двадцать, поднялся, отдышался и быстро пошел по своим старым следам обратно, с замиранием сердца воспринимая каждое колебание почвы. Уверен, на второе спасение мне не хватило бы ни сил, ни удачи.
Добравшись до ручья, я постирался и помылся, сил не было терпеть болотную грязь, чуть было не отправившую меня за грань реальности. Заодно, уже в который раз, отвесил нижайший поклон безвестным мастерам будущей поднебесной империи, сшившим рюкзачок, благодаря которому у меня сохранились годная еда и комплект сухой одежды. Бинокль пережил купание только наполовину – жидкость проникла в левый монокуляр, заметно подпортив картину увеличенного отражения реальности. В завершение списка потерь одна из гафф умудрилась отвязаться и сейчас, вероятно, медленно дрейфует через толстый слой ила в сторону центра Земли.
Усталые, надорванные стрессом мускулы просили привала минуток на шестьсот-семьсот, но чувство самосохранения только крутило пальцем у виска при самой мысли о ночевке перед тупиком. Разум без длительных совещаний внял последнему, лишь отметил: еще неделька в тайге, и не далеко до "эффекта Голлума", то есть раздвоения сознания и поедания сырой рыбы.
Выбираться пришлось на север, в противоположную сторону болото приобретало какие-то неимоверные, уходящие за горизонт размеры. Причем вставший на моем пути микрососняк с частым вкраплением микроболот оказался настоящим квестом, движение получалось исключительно по принципу два шага вперед, один назад. Промучившись в природном лабиринте добрых часа три, я неожиданно услышал невдалеке смутно знакомую, но все ж непривычную разухабистую песню под гармонь:
Эх, винтовочка, ухнем,
Эх, заветная, сама пальнет,
Сама пальнет, сама пальнет,
Подернем, подернем,
Да ухнем.
Источник обнаружился быстро: по открывшейся за кустами лесной дороге, немилосердно скрипя и подпрыгивая на камнях, шустро катились аж целых три повозки, густо обсаженные со всех сторон красноармейцами. Нелепые, выцветшие чуть не добела картузы-фуражки с мягкими матерчатыми козырьками как маячками проблескивают малиновой эмалью звездочек, мешковатые гимнастерки прячут далекие от упитанности животы, а тяжелые, измазанные в грязи ботинки видали лучшие виды. Однако на лицах самозабвенные улыбки, аж завидно, и глотки дерут так, что шишки сыплются с ветвей.
Вот только обольщаться не следует. Винтовки не сложены в телеги, они в руках бойцов, пусть не всех, но у большинства. Еще и штыки примкнуты, в закатном сумраке виден тяжелый серый цвет грубо откованного металла. Или командиры и политруки успели вколотить в головы вчерашних крестьян любовь к оружию, или, что куда вероятнее, опасаются неведомого врага, причем явно не того, что ходит по лесу без обувки, ведь за все время "похода" я не встретил ни одного отпечатка медвежьей лапы.
Пропустив мимо себя густое облако махорочного дыма, следующего за бойцами РККА в качестве авиационного прикрытия, я уже, было, решил забиться обратно, поглубже в чащу, как в голову стукнулась шальная мысль: не будут же они с песней переть мимо патруля или засады? Ведь наверняка остановятся перекинуться парой слов? И со встречными не разъедутся. А мне всего-то надо несколько километров отбить, из проклятущего болота вылезти!
Выждав, когда кавалькада скроется за поворотом, я обул трофейные сапоги, не дело пятнать торное место ребристыми подошвами 21-го века, аккуратно просочился на дорогу и, зажав на всякий случай в руках боевой топор, пустился неторопливой трусцой вслед удаляющемуся краснознаменному хору.
Как ни приятно чувствовать под ногами относительно ровную, утрамбованную землю, удовольствия мало: нервы напряжены до последнего предела, глаза ловят любую качнувшуюся ветку, странный кустик, мозг заранее выбирает укрытия, за которыми можно спрятаться, но самое главное – слух, ведь каждый новый куплет по сути означает лишние двадцать-тридцать шагов вперед. Не бездельничает и паранойя, она без продыху грызет душу вопросами типа: "А ну как кого-нибудь из бойцов приспичит пос…ть так, что и темный лес не напугает" или "Вдруг у замыкающей телеги отвалится колесо".
Хватило меня лишь на полчаса – именно такое время длилось непрерывное выступление бойцов. Жизнеутверждающий мотив очередной красбаллады прервался на самом романтическом месте:
Смерть в жестокой битве
Ярче и моложе
Жалкого бессилья
Дряхлых стариков.
Выяснять причину заминки я не стал, немедленно свалил на запад. Уж лучше пять километров по нетронутой тайге, чем один, но эдакой нервотрепки!
Тем более лес встретил меня как давнего друга. Для начала я в буквальном смысле упал в приличную кладку какой-то птицы, раздавив всего пару из дюжины крупных, почти куриных по размеру, но только бурых, в темно-коричневую крапинку яиц. Маскировка у гнезда восьмидесятого левела, можно найти только на ощупь. Страшным самогипнотическим усилием удержался, чтобы не выпить все яйца сразу, но уже после четырех штучек жизнь заиграла совсем иными красками – наконец-то я заметил чудесные, горящие как настоящие оранжевые факелы кончики сосен, подсвеченные с севера "вроде бы" давно ушедшим за горизонт солнцем.
А затем судьба подкинула новую путеводную речушку, не широкую, но и не ручей, способный потеряться в болоте. Хотя, надо признать, что данный подарок оказался на любителя. Нетронутая природа радовала шикарной рыбалкой, спокойным отдыхом, даже ночевкой у теплого костра. Вот только жалкие пятнадцать километров я продирался, другое слово не найти, аж двое суток! Основная причина задержек – скалы и каменные сыпухи, через которые приходилось искать проходы или устраивать настоящие альпинистские восхождения, причем обычно к ним прилагались опасные, зажатые в теснине пороги, не дающие и малейшего шанса пройти по реке вброд или вплавь. Хотя, однажды, видимо для разнообразия, в единственном проходе попался ельник, да такой густой, что я не смог протиснуться между ветвей, и дорогу пришлось буквально прорубать.
На утро третьего дня я не выдержал. Забрался на скалу повыше, прилег в ложбинку на вершине, что покрыта лишь серо-зеленым узором чахлого карельского мха, да прикинул дорогу напрямую туда, где буквально в нескольких километрах западнее маячили набившие оскомину озера. Хорошо хоть относительно небольшие и без явных признаков жилья по берегам.
Обольщаться последним, к счастью, не стал. На проверку местность вокруг очередного скопления озер оказалась плотно изрезана многочисленными просеками, нахоженными тропинками, дорогами, вдобавок попалось рукотворное чудо: первая за все время линия телеграфных столбов. Темп пришлось снизить, осторожность удвоить, а чуть позже утроить. Не напрасно – на берегу, неожиданно открывшимся за очередным поворотом тропы, комфортно разместились трое бойцов, с увлечением давно не кормленых котов наблюдавших за полудюжиной мужиков, тягающих сети в озере. Едва ли они были в состоянии заметить меня, даже выскочи я на них бегом, но будь при них песик… Не хочется на своей шкуре выяснять качество обоняния и слуха немецкой овчарки.
Кроме следов, которые я при первой же возможности топил в попадавшихся на пути речушках, особую опасность представляли собой лысые верхушки холмов и скал. В отсутствии леса силуэт каждого, кто оказывался на гребне, становился четко виден на фоне неба чуть более чем со всей округи. Уверен, чекисты и красноармейцы, на следы которых я начал постоянно наталкиваться, прекрасно изучили эту особенность рельефа и пользовались ею для ловли бегунков. Поэтому постоянно приходилось искать проходы, кусты или переползать опасные места, укрывшись травой и ветвями.
Однако новые опасности не смущали, наоборот, они привели меня в восторг! Еще бы, без малого месяц скитаний по лесам in the middle of nowhere, выдерживая направление на два лаптя правее солнца, подсчитывая пройденное расстояние с точностью плюс-минус сотня километров… А тут надежнейшее свидетельство о приближении к советской, самой охраняемой в мире границе.
Радость не смогла омрачить ни вынужденная дневка в ожидании ухода патруля на практически голом скальнике, под толстым одеялом маскировочного мха и лишайника, ни большой, осложненный переправой обход оборудованной заставы, крайне неудачно втиснутой промеж двух крупных озер. Не смутил меня и голод – рыбачить и жечь костер в насыщенной патрулями местности мог лишь безумец, так что запасенная рыба и корневища камыша кончились через два дня. А еще через день в ход пошла последняя плитка пеммикана.
Следовать вдоль русла реки, кстати сказать, очень удобной, я не решился, опасался засады. Поэтому пер напрямик, без троп, по компасу, но все равно хоть раз, но умудрился подставиться под патруль.
Солнце клонится к закату, пронизывая игрой отдельных лучиков гущу высокого леса, до которого осталось пройти совсем чуть-чуть через широкую и длинную, малость заболоченную долину. Капюшон вырван с мясом неудачно подвернувшимся сучком, накомарник проще связать новый, чем починить. Так что проклятые насекомые роем вьются около опухшего от укусов лица, заглушая звуки как огромная подушка. Спасительные, купленные в интернет-магазине 21-го века ботинки пару часов назад утоплены в болоте, они до последнего берегли мои ноги от увечий, но даже у капроновых ниток и синтетических клеев есть предел. Ноги, обутые в уродские трофейные сапоги, тяжело переступают в густой траве, мокрые штаны, когда-то водонепроницаемые и удобные, а сейчас протертые на камнях, изодранные ветками и прожженые искрами от костра, неприятно сковывают ноги.
И вдруг сзади мальчишеский крик:
– Эй, ты, стой! Стрелять буду!
Уж не знаю, на какую реакцию рассчитывал юный боец, но я, как подстегнутый мощным электрическим разрядом, длинным косым прыжком рванул вперед.
– А ну, стоять! – вторил парню кто-то взрослый.
Томительные мгновения, и вот первый выстрел прорезал тишину. Гул еще катился по долине, когда я нырнул в сумрак тайги. Следом прозвучал целый залп, не иначе стволов из пяти, совсем рядом щелкнул по сосне горячий свинец. Понимая, что винтовка пробивает любое дерево навылет, а шальная пуля ничуть не полезнее обычной для здоровья, я, не сбавляя скорости, рухнул на четвереньки, пытаясь по-мартышечьи уйти из-под бешеного, но уже не прицельного обстрела.
Бегом, на одном дыхании одолел полкилометра, перебрался через противную порожистую речку, чуть отдышался и опять волчьим скоком вперед, на запад. В крови адреналин и азарт, ведь мне опять повезло! Попадись на таком смешном расстоянии вместо красноармейцев настоящие пограничники с собакой – не уйти. Теперь же попробуйте для начала догнать!
Часа через три, со всей осторожностью пересекая очередную просеку, я заметил в траве кусок рыжей бумаги. Поднял… кулек! Двойной кулек из крепкой проклеенной бумаги. А внутри крошки настоящего белого хлеба, какого я не видел со времен 21-го века! Мог ли советский пограничник затрофеить буржуйский товар? Безусловно, но… я стал внимательнее приглядываться к деталям ландшафта.
Вот через болотце прокопаны осушительные канавки. Раньше подобная агротехника на глаза мне не попадались, но, кто знает, может быть, именно тут разместился образцовый совхоз ГПУ? На тропинке отрывок газеты, язык похож на финский, на котором я не понимаю ни слова. Однако с равным успехом подобную газету могли издать в Петрозаводске для местных карел. Чуть подальше коробка от чего-то табачного с финской маркой… В которой осталась нетронутой лопнувшая папироса. Последнее показалось мне убойным аргументом – я перешел на обычный походный шаг, а чуть позже, наткнувшись на очередную торную дорогу, не стал пересекать ее со всей осторожностью и скоростью, а расположился на отдых неподалеку, впрочем, с западной стороны и в удобном для дальнейшего бегства месте.
Ждать пришлось долго. Раздеваться для просушки одежды и заворачиваться в одеяло и брезент от комаров, как обычно на привалах, я опасался. Спать тем более. Разве что сменить портянки, подремать, да попробовать пришить, наконец, капюшон, не забывая отмахиваться от полчищ озверевших летающих крокодилов. Наконец, часа через три, когда я уже совсем, было, собрался продолжить поход, на дороге показалась пара пешеходов с винтовками за спиной. Я лихорадочно схватился за бинокль и с трудом сдержал вопль радости: дошел! На солдатах красовались кепи, причем прямо над козырьком блестели одна над другой пара пуговиц, а еще выше – эмблема в виде двойного белого круга.