- А о чем с Савичем на рынке разговаривал? - Пупыкин вскочил и побежал по кабинету. Удалов увидел, какие у него высокие каблуки. Вопросы сыпались из него быстро, один за другим: - Зачем в магазине изображал черт знает что? Зачем хотел картонную лососину покупать? В оппозицию играешь? А на площади, у моего монумента, зачем крутился? Зачем народ агитировал, что я уже умер?
- Я Льва Толстого имел в виду.
- Кто у нас предгор? Я или Толстой?
- Вы.
- Ты меня свалить захотел?
- Все - набор случайностей.
- Случайность - это осознанная необходимость, - сказал Пупыкин. - Учить теорию надо. Ну что, будешь каяться или разгромим, в пример другим маловерам?
- Как знаете. - Удалов посмотрел на часы. Скоро перерыв кончится. А надо еще настоящего Удалова предупредить, что его ждет.
- Тогда идейный и организационный разгром, - подвел итог беседе Пупыкин.
- Ну, вы прямо диктатор.
- Не лично я диктатор, - ответил Пупыкин, - но осуществляю диктатуру масс. Массы мне доверяют, и я осуществляю.
- Ох раскусят тебя массы, - предупредил Удалов. Он тоже поднялся, и от этого движения Пупыкин метнулся в угол, протянул руку к кнопке. - Не зови свою охрану, - сказал Удалов. - Я пойду перекушу в буфет.
- А вот в буфет тебе вход уже закрыт, - осклабился Пупыкин. - Мне на таких, как ты, тратить икру нежелательно.
- Значит, еще до начала разговора со мной знал, чем он кончится?
- А моя работа такая - знать заранее, что чем кончится. Подожди в приемной, далеко не отходи. Никуда тебе от меня не скрыться.
Удалов вышел из кабинета. Спортсмены с повязками дружинников его пропустили. Удалов поглядел на секретарш. Вот черненькая - могла бы стать его женой и таить личико под занавеской, а вот и беленькая - тоже мог получить. "Где же ты, Ксюша, где же ты, родная моя?" И Удалов затосковал по Ксюше за двоих - за себя и за своего двойника.
На улице моросил дождик, но работы вокруг монумента не прекращались. Детишки вскапывали клумбы, воспитательницы сажали рассаду, монтажники крепили к боку статуи руку с портфелем, бригада дорожников сыпала щебенку под асфальтовое покрытие.
Удалов, отворачиваясь от людей, быстро прошел к памятнику. За массивным постаментом таился невысокий полный мужчина в плаще с поднятым воротником, в шляпе, натянутой на уши, и в черных очках. "Значит, вот как я выгляжу со стороны", - подумал Удалов и подошел к двойнику.
- Ждешь? - сказал он.
- Тише! Тут люди рядом. Ты куда пропал?
- Пупыкин меня допрашивал.
- Ой, тогда я пошел! Лучше сразу в ноги!
- Погоди, разве не хочешь послушать, что тебя ждет?
- А что?
- И переодеться не хочешь?
- Зачем?
- Затем, что Удалов не может выйти на перерыв из кабинета в одном костюме, а вернуться в другом. Вижу, ты, мой брат, совсем поглупел.
- Тогда бежим - вон там подсобка, вроде пустая.
- Бежим.
Они побежали, а Удалов сказал по пути двойнику:
- Ты хорошенько подумай, прежде чем туда возвращаться.
- А что?
- Как только они икру съедят…
- Сегодня икру в буфете дают? - с тоской спросил двойник. С такой искренней тоской, что Удалов даже остановился.
- Ты что, серьезно?
- Но мне же положено, - ответил двойник.
- А раз положено, надо взять?
- Как же не взять, раз положено?
Они побежали дальше, забрались в вагончик. Он в самом деле был пуст. На крючках висели пиджаки, на столике стояли пустые миски.
Двойник сразу начал раздеваться. Удалов последовал его примеру.
- Смотрю я на тебя, - сказал он, - и думаю: если ты, мой полный двойник, смог так превратиться в такое… значит, и во мне это сидит?
- Что сидит? - не понял двойник.
- Рабство. Лакейство.
- Я, прости, не раб и не лакей, - ответил второй Удалов, - я на ответственной работе, не ворую, морально устойчив…
- И воруешь, и морально неустойчив, - отрезал Удалов. - Только сам уже этого не замечаешь. Если икру тебе в буфете дают, а другим не положено, значит, ты ее воруешь. Понял?
- Ты с ума сошел! Разве ты не понимаешь, что мы, руководящие работники, должны поддерживать свои умственные способности? У нас же особенная работа, организационная!
- А в детском саду икру дают?
- Не знаю. Там молоко дают.
- Ну и погряз ты, Корнелий, не ожидал я от тебя.
- А чем ты лучше?
- Я светлое будущее строю.
- Я тоже. Под водительством товарища Пупыкина. А ты под чьим водительством?
- Дурак ты, Корнелий. У нас водительство демократическое.
- У нас тоже.
- Не путай демократию с круговой порукой.
Второй Корнелий начал натягивать брюки. Разговор с двойником его встревожил и даже разозлил.
- Может, у вас и демократия, - сказал он. - Только твоей заслуги в том нет. Не прижали тебя, вот и гордый. А попал бы на мое место, куда бы делся? Некоторые сопротивлялись. Что это им дало? Что это дало народу? Где Стендаль? Где Ксения? Где Минц? Где Ванда?
- Где?
- В разных местах. Наш народ еще не дорос до демократии. Нам твердая рука нужна. Хорошо служишь - тебя ценят.
- Как ценят, не знаю, но сейчас будут разбирать твое персональное дело.
- Чего? - Двойник сжался, как от удара в живот.
- Не чевокай, а слушай. Меня утром на шоссе видели, что я картошку собирал. Решили, что это ты.
- А зачем ты картошку собирал?
- Зиночке Сочкиной помочь хотел. Она ее в город несла.
- Это же преступление! Картошка по талонам, а она ее с поля украла!
- Помочь человеку, учти, это никогда не преступление. Потом я в магазине хотел купить лососины…
- Откуда лососина в магазине? Что за глупость?
- Я и говорю, что нет лососины в магазине. Так что эту глупость тебе припишут. Потом я на этой площади сказал, что Пупыкин уже помер…
- Я тебя убью! Ты меня погубить вздумал?
- Откуда я знал, что у вас такие порядки? Но главное то, что я на вашем активе Оболенскому про его моральный уровень сообщил.
- Ну кто тебя просил! Оболенский же пупыкинский друг!
- А никто меня не просил, кроме чувства собственного достоинства. Честь твою защищал.
- Что ты понимаешь в чести!
- А ты?
- Я-то понимаю. Честь - это дисциплина.
- Вот именно. В этом у нас расхождение. Так пойдешь на свою казнь или смоемся, пока не поздно?
- Я все объясню. Василий Парфенович меня простит.
- Ты там от всего отпирайся, - посоветовал Удалов. - Я не я, корова не моя.
Но двойник уже не слушал. Он рвался прочь.
- Погоди! - крикнул ему вслед Удалов. - Где мне Минца отыскать?
Двойник ничего не ответил. Ежась от дождя, он бежал через площадь к входу в Гордом, навстречу своей горькой судьбе.
Тогда Удалов, избегая людных мест, поспешил к своему дому. Он знал, кого ему искать. Старый друг и сосед, изобретатель Грубин не мог измениться.
Но и Грубин изменился.
Удалов заглянул к нему со двора. Комната была еще более захламлена, чем обычно. В ней почему-то было много частей человеческого тела, изготовленных из белой пластмассы, и Грубин сидел на продавленной кровати, держал голову в руках, будто хотел отвинтить. И медленно раскачивался.
Наверное, зубы болят, решил Удалов и постучал в окно. Грубин поднял голову, посмотрел на Удалова тупым взглядом и вновь опустил голову.
Удалов тихонько вошел в дом, поглядел наверх - не смотрит ли кто со второго этажа - и толкнул дверь к Грубину. К счастью, она была открыта.
Удалов вошел в комнату и сказал:
- Привет, Саша. Ты чем-то расстроен?
- А ты не знаешь? - спросил Грубин, не поднимая головы.
- Пытаюсь понять.
- Тебе все ясно, - ответил Грубин. - Ты нашел свое место.
- А ты?
- Вот в том и ужас! - закричал Грубин. - Как же я так мог попасться? Ты мне скажи, как я мог попасться? Ну ладно, ты человек слабый, угодил в силки, даже биться не стал. Куда несут, туда и идешь. Но я-то творческая интеллигенция, всю жизнь гордился своей независимостью. И вот - стал соучастником преступления!
- Погоди, не все сразу. Давай по порядку.
Удалову захотелось понять, что произошло с Грубиным. Может быть, изменения только внешние, тогда еще не все потеряно.
- Мне с тобой говорить не о чем, - сказал Грубин.
- Почему же?
- Сам знаешь. Ты - номенклатура. Я - продавшаяся интеллигенция.
- А ты все-таки скажи. Допусти, что перед тобой не Удалов, а какой-то другой человек.
- Какой-то другой к Пилипенко доносить не побежит. А Удалов побежит.
- Не побегу, - возразил Удалов. - Честное слово.
- Ты правды захотел? Тогда держись! Скажу тебе, Корнелий, что за последние три года ты сильно изменился. С тех пор как тебя этот Пупыкин приблизил, ты сам на себя не похож. Готов землю за ним лизать. А с Ксенией что вы сделали?
- А что?
- Только не говори, что ты подчинился силе! Другой бы никогда жену не отдал. Залег бы в прихожей с пулеметом, отбивался бы до последнего патрона. А ты выбрал Пупыкина. Ну, выбрал и пресмыкайся.
- А еще что? - спросил Удалов. Горько ему было слушать такие слова о своем двойнике. Но надо слушать. На чужих ошибках учатся.
- А с Минцем ты как поступил? Ты зачем Минца топил?
- Я? Минца?
- Зря я с тобой разговариваю - время впустую трачу. Только удивительно - как быстро меняются люди.
- Тогда слушай ты, - решился Удалов. - И постарайся мне поверить.
Он произнес эти слова так значительно, что Грубин в удивлении уставился на него…
- Я не Удалов, - сказал Корнелий Иванович. - То есть я Удалов, но вовсе другой Удалов. А настоящий Удалов сидит сейчас в Гордоме, на активе, и соратники топчут его ногами.
Вот что удивительно - Грубин поверил Удалову мгновенно!
- У тебя глаза другие, - признал он. - У тебя глаза прежние. Может, даже смелее. Объясни.
И Удалов объяснил. И про изобретение Минца, и про то, как Минц простудился и пришлось Удалову идти в параллельный мир вместо друга.
По мере того как он рассказывал, лицо Грубина светлело, морщины разглаживались, даже волосы начали завиваться.
Грубин вскочил, принялся бегать по комнате, опрокидывая предметы и расшвыривая пластиковые руки и ноги.
- Сейчас же! - закричал он, не дав Удалову договорить. - Сейчас же обратно! Беги отсюда! Тебе здесь не место. И если можешь, возьми меня с собой. Больше я здесь жить не могу!
- Спокойно, - остановил его Удалов. - Без паники. У меня задача - найти Минца. И вторая - во всем разобраться. А как исправлять положение, подумаем вместе. Рассказывай. Коротко, внятно. Начинай!
Последнее слово прозвучало приказом, и Грубин подчинился ему. Он остановился у стола, задумался.
- Даже не знаю, как начать. Произошло это три с половиной года назад. Был у нас предгором Селиванов.
- Помню, - подтвердил Удалов. - У нас он тоже предгором был. Потом на пенсию ушел.
- И занял то место его заместитель Пупыкин, Василий Парфеныч.
- У нас тоже. Все пока сходится.
- Времена, ты знаешь, были тихие, ни шатко ни валко… Утвердили Пупыкина предгором, он сначала ничего вроде бы и не делал. Все повторял: как нас учил товарищ Селиванов… Продолжая дело товарища Селиванова…
- Смотри-ка, у нас тоже так начинал!
- Потом начались кадровые перестановки. То один на пенсию, то другой, того с места убрали, того на новое место назначили… и тон у Пупыкина менялся. Уверенный тон становился. Ботинки заказал себе в Вологде на высоких каблуках… Пилипенку приблизил… Это наш старшина милиции.
- Знаю, он у нас до сих пор старшина. Простой мужик, душевный. Председатель общества охраны животных.
- Против Пупыкина боролись. Был у нас такой Белосельский, не знаешь? Коля? В классе с нами учился.
- Еще бы не знать, - улыбнулся Удалов.
- Так этот Белосельский выступил. Потребовал, чтобы покончить с приписками и обманом, а развивать трудовую инициативу и демократию… да, демократию…
Удалов кивнул. Он эту историю отлично помнил.
- Не знаю уж, каким образом, все было сделано тихо - куда-то Пупыкин написал, кому-то позвонил, что-то против Белосельского раскопал. Только слетел Белосельский со своего места. И пришлось ему уехать за правдой в область. Не знаю уж, отыскал он ее там или нет - только в город он не вернулся. А для многих его поражение стало хорошим уроком. Поняли: опасно идти против Пупыкина.
- Вот как у вас дело повернулось, - вздохнул Удалов. - Теперь мне многое понятно.
- А дальше - пошло, покатилось. Пупыкин всюду выступал, говорил, какие мы счастливые, как наш город движется вперед семимильными шагами. И чем меньше товаров в магазинах становилось, тем громче выступал Пупыкин. И что грустно - как только люди убедились, что Пупыкин твердо сидит, не сковырнуть его, они по углам разбежались, каждый у себя дома боролся за демократию и гласность, а на собраниях голосовали как надо.
- Понятно.
- Через год и ты, прости, Корнелий, сообразил, что лучше быть при начальнике, чем против. Как-то на собрании ты выступил против Пупыкина. И тут же тебе выговор за выговором, а потом открыли против тебя уголовное дело за хищение стройматериалов.
- Да чтобы я похищал!
- Верю, что не похищал. Только ты после этого сник, со мной даже разговаривать перестал, а стал рядом с Пупыкиным на трибуне стоять.
- Быстро вы ко всему привыкли!
- А что откладывать в долгий ящик? Если тебе с утра до вечера объясняют, как повезло тебе с таким хорошим начальником, то лучше согласиться.
- И ты тоже согласился?
- В этом мое преступление! - воскликнул Грубин. - Ты же знаешь, я неплохой изобретатель. Я предложение сделал, чтобы пластмассу усовершенствовать, из которой игрушки на фабрике делали. И формы новые изобрел - думал сделать для дома отдыха шахматы в виде рыцарей ростом с человека, но легкие. А директор фабрики Мимеонов в то время решил Пупыкину угодить, наладить массовое производство его бюстов. Для того чтобы в каждом учреждении и в каждой квартире стояли. Вот он этим способом и воспользовался. Пупыкину эта инициатива понравилась. Меня консультантом на фабрику пригласили, премию дали. А когда Мимеонов начал для будущего счастливого города Великого Пупыкина статуи в натуральную величину изготавливать, приложил я руку к этому безобразию. Теперь мучаюсь.
- Значит, другие не мучились и воспевали, а ты мучился, но тоже воспевал? - спросил Удалов.
- Только не надо иронии, - сказал Грубин. - Я же все понимал. И даже предупреждал Мимеонова - умерь свой пыл! Фильтров на заводе нету, отбросы у нас вредные, прорвет - весь город погубим. Ты когда к нам приехал?
- Сегодня утром. Видел я, до чего ваша деятельность довела. Костюм погубил и вообще всю одежду.
- Больше я на фабрику не выйду! Лучше пусть меня выселяют на сельское шефство, лучше на принудотдых. Что угодно - больше я с ними вместе шагу не сделаю.
- Погоди, не части. Мне ваша система не совсем понятна.
- А у вас иначе?
- Мне сейчас некогда тебе объяснять - скажу только, что твой Пупыкин уже на пенсии, уголовное дело против него возбуждено…
- Что? Не может быть! Какое счастье!
- Не суетись. Будет время - расскажу. Мне сейчас главное - узнать, где Минц, что с ним, здоров ли, почему его дверь опечатана.
- Не знаешь? Он же на принудотдыхе. За саботаж.
- Минц? За саботаж?
- Он не оправдал. Гравитационный подъемник собственными руками сломал, чтобы статую не воздвигать.
- Говоришь, гравитацию изобрел?
- Точно знаю - изобрел, мы с ним вместе испытывали.
- А для Пупыкина - ни-ни?
- Он принципиальный.
- Значит, есть все-таки принципиальные?
- Принципиальные, конечно, есть. Немного, но есть, - признался Грубин. - Но за принципы приходится дорого платить. И Минц заплатил. И Ксюша твоя…
- Да, совсем забыл. Что за история с Риммой?
- Когда Ксюшу на сельхозшефство отправили…
- Понятнее!
- У нас сельское население разбежалось, - объяснил Грубин. - По другим областям. Хозяйства обезлюдели. А Пупыкин в область всегда рапортует, что у нас постоянный прогресс. Что ни год, сеем на пять дней раньше, собираем на три дня раньше, и растут урожаи на три процента в год. Поставки он всегда выполняет. Только из-за этого в городе жрать нечего, а в поле работать отправляют всех, кто несогласный или подозрительный или кто не нужен. Половину учителей отправили, врачей больше половины, весь речной техникум там копает и пропалывает… А из футболистов и самбистов Пупыкин создал дружины, которые людей придерживают. Их на усиленном питании держат.
- Значит, крепостное хозяйство?
- Нет, это сельхозшефством у нас называется. Но что странно, Корнелий, - те, кто в городе остался, считают, что с сельским хозяйством все нормально. Потому что каждый день в газете нам рассказывают, как мы хорошо живем.
- А что случилось с Ксюшей?
- Как-то товарищ Пупыкин лично к тебе домой, то есть к Удалову, приехал, чтобы показать свое к нему расположение. А Ксения вместо обеда ему скандал закатила, всю правду выложила. Ты знаешь Ксению - она неуправляемая. Обиделся Пупыкин, на следующее утро ее скрутили, посадили на мотоцикл к Пилипенко - и в деревню, перевоспитываться, на сельхозшефство без права возвращения в город.
- А я? То есть а он?
- А он… он побежал к Пупыкину, просит - верни мою жену! А Пупыкин, говорят, погладил его по головке и говорит: "Не нужна тебе такая старая и непослушная жена. Она меня не уважает, значит, и тебя не уважает, и нашу великую родину не уважает. Мы тебе сделаем сегодня же развод, и отдам я тебе любую из своих секретарш". Так и сделал. Развел, на Римке женил. Она мне сама рассказывала.
- Ясно, - сказал Удалов. - Общая картина мне понятна. Пошли к Минцу. Где он отдыхает?
- Принудотдых, Корнелий, это по-старому тюрьма. Находится она в подвалах под гостиным двором, где раньше склады были. Там особо недовольные отдыхают.
- Ты хочешь сказать, что профессор Лев Христофорович Минц, лауреат двадцати премий, профессор тридцати университетов, находится в подвалах инквизиции?
- Ну, не то чтобы инквизиции, - смутился Грубин. - Но в подвалах…
- Срочно едем в область! Это не должно продолжаться.
- До области ты не доедешь, - ответил Грубин. - Некоторые пытались. В область специальное разрешение нужно. Его лично Пилипенко подписывает. Только проверенные оптимисты туда попадают. Так что в области о Великом Гусляре самое лучшее представление.
- Но ведь кто-то приезжает!
- Если приезжает, то на витрины с картонной лососиной смотрят, а потом в предгорском буфете обедают. Ясно?
- Минца надо освободить!
- Надо. Но не знаю как.
- Может, прессу поднять?
- Малюжкина? Ты сам видел. Его голове нужна ясность. А ясность он получает сверху.
- Ну что ж, - сказал Удалов, - тогда пошли в подвал.
- Подвалы заперты, там дружинники.
- Саша, ведь недаром я столько лет ремонтами занимаюсь. Неужели мне подземные ходы в этом городе неизвестны?
- А есть ход?
- Должен быть. По крайней мере, в моем мире есть и даже расчищен археологами. Его воры в пятнадцатом веке прокопали - тюки из гостиного двора выносили.