– Я всё объясню, – быстро сказал он озадаченному оператору совета Мира. – Но прежде действуйте. Синхронно моим словам. Команда на спутники: наведённое защитное поле в район центрального котлована музея Обитаемых миров. Готовность один. Мощность поля...
– Позвольте, – брови оператора дрогнули. – Мы обесточим всю Европу.
– Сообщаю мотив действий, – Илья запнулся, так как гравилёт резко шлёпнулся метрах в тридцати от края обрыва. – Мотив действий: угроза неконтролированного ядерного взрыва. Поторопитесь!
Прожектор "Голиафа" ослепил его, будто глаз разгневанного циклопа. Механическое чудовище приближалось. Невообразимый грохот, скрежет и треск падали во тьму котлована, дробились и множились там, чтобы возвратиться из гулкого бетонного чрева ещё более мощными и устрашающими.
"Как глупо всё кончилось, – мельком подумал Илья, сдвигая полусферу кабины и выпрыгивая на раскалённую обшивку. – Стоило ли?.. – И тут же одёрнул себя: – Перестань паниковать. Стоило! Тысячу раз стоило... Вот только Ирину жаль... Чего же они там медлят?!"
Он выпрямился во весь рост, раскинул руки, призывая Анатоля опомниться, остановить машину.
"Голиаф" слепо полз вперёд.
Горячее дыхание металлического зверя пахнуло ему в лицо. На гравилёт надвигался огромный вал земли.
"Свет! – догадался Илья. – Его ослепляет мой прожектор".
Ударом каблука он выбил на пульте нужную клавишу. Прожектор погас.
В следующий миг почва под гравилётом вздрогнула, зашевелилась, поползла к обрыву.
– Поле! – яростно крикнул Илья, прыгая в кабину. – Поле!
И тут "Голиаф" остановился.
Внезапная тишина ошеломила Илью. Он с трудом выбрался из кабины, щуря глаза от кинжального света, который обрушился на него с громады "Голиафа".
Потом пропал и свет.
На тускло освещённую "палубу" землеройного корабля выметнулась фигура человека. Торопливо простучала лесенка.
– Ты?.. – изумлённо выдохнул Анатоль, выступая из темноты. Лицо его исказила гримаса злобы. – Ты шпионишь за мной?! Прочь с дороги!
– Прекрати истерику! – повелительно сказал Илья. – Ты сейчас смешон и нелеп. Что может быть ужасней?!
Анатоль сделал резкий выпад, но Илья легко ушёл от удара. Он отступил в сторону от "Голиафа" и ещё раз отступил, и ещё, чтобы отрезать Жданову путь в кабину. Хватит, навоевался.
– Ты разрушил бесценное, – Илья не выбирал выражений, не щадил названного брата. – Ты низок сейчас. Отвратителен.
– Прочь с дороги! – вновь взревел Анатоль, продолжая наступать на Илью и неумело молотя перед собой кулаками. – Отрицаю вас всех. Всех! Прочь от меня! Вето! Не прикасайся ко мне...
Илья улыбнулся.
Улыбка Садовника будто обожгла Анатоля – он отпрянул.
– Нет уж, – тихо сказал Ефремов. – Нет у тебя права вето. Вон оно, погляди, как горит... Догорает твоё вето.
Только теперь Илья понял, что косматый шар голубого огня, воспаривший над котлованом, и есть зенит полусферы защитного поля, что именно там сходятся невообразимо прочные сети, сотканные из отрицательной гравитации. В ночном небе ходило марево, изображения предметов искривлялись – поле нарушило кривизну пространства.
– Что это? – испуганно прошептал Анатоль.
– Защита от дурака, – жёстко сказал Илья, вызывая дежурного оператора совета Мира. – Пожалеем Европу, – пробормотал он, опускаясь на искорёженный ствол какого-то дерева, и меланхолично добавил: – Поле можно снять...
Липкая мгновенная усталость опутала Илью.
Он на миг прикрыл глаза, а когда открыл их, то увидел рядом со своим ещё один гравилёт и двух незнакомцев в голубой форме служителей совета Морали.
Один из них был совершенно седой. В его ладном теле угадывалась недюжинная сила, а серые глаза смотрели строго и холодно. Спутник седого был молод – под пятьдесят, не больше, – подвижен и, по-видимому, нетерпелив.
– У вас кровь на лице, – сказал седой Илье, однако взгляд его был обращён к Анатолю.
Тот побледнел, отступил на полшага.
Илья поспешно вскочил.
– Чепуха, – быстро сказал он, стараясь поймать взгляд старшего служителя. – Ударился... при посадке. Не рассчитал.
– Анатоль Жданов? – полуутвердительно спросил седой. – Мы сожалеем, однако долг обязывает нас ограничить свободу ваших действий. Они опасны для общества.
– Пройдёмте с нами, – добавил младший служитель. – Приведёте себя в порядок, отдохнёте...
– Именем Солнца! – остановил их Илья, поднимая правую руку. Он шагнул вперёд, левой рукой как бы загораживая Анатоля. – Он брат мой! И я буду с ним до тех пор, пока жизнь Анатоля не образуется. Повторяю: отныне я разделяю судьбу его и ответственность за все его действия... Оставьте нас. Он будет со мной!
Отрешённый, совершенно безучастный взгляд Анатоля заставлял Илью торопиться: пора было позаботиться о брате. Пока он вновь не окружил себя стеной безнадёжности, не замкнулся в себе – на этот раз, скорей всего, безвозвратно.
– Оставьте же нас! – повторил Илья.
Кукушка отозвалась неожиданно и, как показалось, недовольно, но куковала долго – на двоих хватит. Илья даже подумал: не искусственная ли эта птаха, но тут же опроверг свои домыслы – откуда тут взяться игрушке?
Он вспомнил свою практику на Волыни. Ещё в качестве хирурга, в травматологическом центре "Свитязь", где реабилитировали больных с особо тяжёлыми случаями повреждений позвоночника.
В первые же дни его поразило необычное обилие кукушек, которые, казалось, целой капеллой обосновались в больничном лесопарке. Он не преминул поделиться своим недоумением с Мареком Соляжем, голубоглазым и крайне меланхоличным главврачом Центра. Марек улыбнулся, прикрыл глаза и доверительно сообщил ему, что в окрестностях их лечебного заведения живут максимум две-три кукушки. Остальные – детские игрушки, электроника, которую хитроумный поляк считал мощным положительным психотерапевтическим средством. "Я и сам люблю их слушать", – задумчиво заметил в конце разговора Соляж.
Илья, помнится, попробовал блеснуть эрудицией, начал говорить о рассказе О'Генри, в котором художник нарисовал и прикрепил к ветке жёлтый листок, потому что смертельно больная девочка загадала: сорвёт ветер с дерева последний листок, и я умру.
"Любопытно, – ответил Марек. – Но, во-первых, у нас не умирают, а во-вторых, я, к сожалению, не читал О'Генри. У наших кукушек чёткая программа – ворожить больным много лет. Не меньше ста".
Илья отогнал воспоминания, прислушался к шуму деревьев, разыскивая в нём голос лесной вещуньи.
– Кукушка, кукушка, – произнёс он известные с детства слова. – Сколько лет мне жить?
Она ответила.
Илья досчитал до двенадцати и смущённо улыбнулся – голос вещуньи вдруг исчез. Затем кукушка отозвалась снова, только уже в другой стороне и сердце – смешное сердце, не верящее ни в бога, ни в чёрта, – защемило от этой паузы. Как её понимать? Продолжили ему счёт или нет?
– Не верьте лукавой птице!
Он не заметил появления Ирины и в который раз подивился её бесшумной, по-звериному осторожной и одновременно стремительной походке. В одной руке девушка держала упаковку натурального мяса, в другой, будто пучок стрел, торчали деревянные шампуры.
– Сегодня фирменное блюдо Язычницы, – весело заявила Ирина. – Вы, Садовник, поступаете в моё распоряжение. Я назначаю вас хранителем очага. Короче, идите за хворостом.
– С радостью, – согласился Илья. – А где ребята?
– Давыдов повёз сюжеты "Славян" на объёмное моделирование. Семь сюжетов. Эмма и Гай... собирают цветы. Анатоль что-то высекает. На скале, возле Ворчуна.
– Что именно? – поинтересовался Илья.
Ирина беспечно махнула рукой. Шампуры полетели в разные стороны.
– Ну, вот.
Пока она собирала их, Илья отобрал, чтоб нести, упаковку с мясом. Розовые прямоугольные кусочки ничем не отличались от синтетических.
– Давненько я не пробовал деликатесов древности, – Илья сделал хищное лицо, наклонился над мясом, как бы охраняя свою добычу.
Ирина рассмеялась.
– Он не признаётся, – пояснила она, продолжая прерванный разговор. Рубит себе камень, а меня и близко не подпускает. Все руки пооббивал инструмент-то ещё дедовский.
"Надо бы при случае посмотреть, – подумал Илья. – Одно понятно: кризис, к счастью, миновал. Всё ещё может быть – и маета, и самобичевание, но того, звериного, слепого, уже не будет. Никогда!"
Первые дни после их стычки у котлована Анатоль ходил сам не свой. Всех избегал, подпускал к себе только Ирину. Илья тоже старался не попадаться ему на глаза. Сам не надоедал да и ребятам намекнул: шефу, мол, нужна передышка.
Илья знал, что любое очищение души, любое избавление – дело сложное, а порой и мучительное. Тут тебе и боль, и облегчение – одновременно. Ведь впервые неправота твоя высвечивается прожектором разума и ты впервые видишь эту уродину: объёмно, вещественно, до мельчайших подробностей. В этот час раненая совесть отрекается от многих деяний и помыслов, а отрекаться всегда больно и стыдно.
Перелом произошёл на четвёртый день.
Анатоль нашёл его в мастерской, которую пригнали в Карпаты молодые монументалисты и где они жили вместе с Ильёй.
– Это правда? – спросил Анатоль с порога.
Его узкое лицо было бледным, глаза глядели испуганно.
– О чём вы, Толь? – удивилась Эмма. Эта худенькая голубоглазая девушка целыми днями компоновала эскизы "Славян", отсеивала лишнее. Илья, глядя поверх её светлой головки, подумал: "Интересно, он сам додумался или Ирина сказала? Впрочем, какое это имеет значение".
– Вы молчите, – прошептал Жданов. – Значит, правда... Даже подумать страшно – ядерный взрыв! Да, да, теперь я припоминаю: "Защита от дурака"... Да, я хотел покончить... Но только с собой, только себя, свою боль. Я никому не хотел зла, поверьте, Садовник. Господи, как низко я пал!
Жданов повернулся и, слепо щуря глаза, вышел из мастерской.
Сквозь прозрачную стену было видно, как он идёт, не идёт, а спотыкается – ноги плохо держали его на скользкой, разбухшей после дождя тропинке. Из модуля навстречу Анатолю выбежала Ирина. Она схватила его за руки, о чём-то заговорила – то ли убеждала, то ли сердилась. Жданов стоял безучастный, сгорбленный. Потом кивнул головой. Раз, другой. Улыбнулся скудно, просяще, но улыбнулся!
Илья отступил от стены-окна и встретил по-прежнему недоумённый взгляд Эммы.
– Это значит, – сказал он не очень вразумительно, – что циклон, бушевавший над Европой, иссяк, рассосался. Все барометры вскоре покажут "солнечно". А циклон, дорогая Эмма, один поэт, между прочим, называл депрессией природы.
Он принёс к самодельному очагу две охапки сушняка.
– Несите ещё, – скомандовала Ирина. – Пусть прогорает. Шашлыки любят жар.
Язычница у огня разрумянилась, оживилась. Она посыпала мясо какими-то специями, пробовала его, нюхала, хмурила брови, отступала от очага и вновь склонялась над углями. Затем как бы невзначай сказала:
– Вы молодец, что вырвали его из заповедника. Три километра разницы, а мир совсем другой... Но я хочу просить вас ещё об одной услуге. Это очень важно, Илья. Понимаете, мы через два дня возвращаемся на мою стройку. Толя решил, что "Славяне" могут подождать, а там у него... долг. Понимаете? Надо многое восстанавливать, ремонтировать. Это тоже испытание. Поэтому не оставляйте его пока, Садовник. Мне одной будет тяжело.
– А я и не собирался оставлять, – ответил Илья, пряча улыбку. – Долг брата превыше... Вот только слетаю в Птичий Гам за своим модулем. Сегодня же вечером и отправлюсь.
Это был второй разговор о судьбе Анатоля.
Утром Илье позвонил Антуан. Он битых полчаса расхваливал академика Янина, с нескрываемым торжеством сообщил, что протест Парандовского совет Мира отклонил, а затем сделал паузу и уже менее торжественно заявил:
"Я остаюсь у Янина".
"Насовсем? – удивился Илья. – Тебе что, Зевс, на Земле надоело?"
"Ничего ты не понимаешь, – Антуан упрямо сдвинул брови. – Обитаемые миры – это будущее Службы Солнца. Там люди. Миллионы людей, которые живут и работают зачастую в экстремальных условиях. Мы вскоре пойдём и туда. Повсюду, где есть человек".
"Может, ты и прав. – Илья пожал плечами. – Все мы на уровне миров работаем. Анатоль мой, например. Куда там всем юджинским "чёрным ящикам"... Знаешь, я чуть лоб не расшиб..."
"Наслышан. За твоего подопечного вся Школа волнуется".
"Первый брат..." – начал Илья известную школьную шутку.
"...увы, не подарочек!" – со смехом закончил товарищ.
– Вы снова куда-то мысленно убежали, – упрекнула Ирина. – А кто будет вращать шампуры?
От прогоревшего костра тянуло прозрачным дымом. Он смешивался с осенней дымкой, уносил к далёким вершинам паутинки бабьего лета.
Как бы в дополнение к этой картине, возле коттеджа Анатоля вдруг возник сгусток тумана и полетел к ним.
– Что это? – воскликнула Язычница.
Илья услышал лёгкое потрескивание, исходившее от странного образования, и всё понял.
– Наведённая голограмма, – сказал он, поднимаясь с земли. – Прерогатива членов совета Мира.
Объём изображения очистился от дымки. В нём появился смуглый невысокий человек с седыми висками. На вид ему можно было дать не больше ста лет. Гость с любопытством огляделся, церемонно поклонился хозяевам очага:
– Кханна, философ.
– Суни-ил!
Анатоль бежал к ним по узкой тропинке, которая поднималась меж деревьев к ручью. Руки его и лицо, рабочая куртка были обсыпаны мелкой каменной крошкой.
Философ улыбнулся:
– Ты работаешь, сынок, значит, всё не так уж плохо. Здравствуй. Рад, что ты образумился.
– Я принёс людям много беды, – сказал Анатоль. – Я сердился на себя, а получилось – на весь мир. Искал успокоения в смерти и чуть было не погубил тысячи людей. Я обидел любимую и ударил брата.
– Не горюй, сынок, – Кханна взглянул на Илью. – Ты принёс людям хлопоты, это правда. Пустые хлопоты. Но люди добры...
– Что же мне теперь делать? – Анатоль шагнул к философу.
Тот покачал головой:
– Это один из сложнейших вопросов бытия, сынок. И каждый сам должен найти на него ответ. Ни философы, ни Садовники не дадут тебе универсального совета. Что делать? Просто жить.
Илья вздрогнул.
"Такой разговор уже был, – подумал он. – В другой ситуации, в других лицах, но был. И сводится он к одному – к невозможности вместить всё, что называется жизнью, в пределы умных правил, добрых советов и благих намерений".
ПЕРВЫЙ БРАТ
Это был подарок Птичьего Гама. Прощальный, щедрый, нежданный.
– Рады сообщить, что Вам выделено восемь часов ручного труда в Светлых садах. Сейчас там собирают яблоки.
Скупое послание Центра по учёту и распределению физического труда, записанное электронным секретарём, обрадовало Илью и вызвало улыбку.
Человеку всегда чего-нибудь не хватало, подумал он. Тысячелетиями, скажем, создавался и развивался мир материальных ценностей. Мир жилья, вещей, еды. Средств передвижения и связи, жизненно необходимого и необязательного. Необязательного и поэтому особенно желанного. И во все времена потребности постоянно опережали возможности человечества. Оно и понятно: потребность есть мысль – быстротекущая, изменчивая, а возможность – это уже овеществление данной мысли, технологический процесс, пусть самый совершенный, но обязательно имеющий границы в пространстве и времени. С появлением так называемых дубликаторов вещества процесс воспроизводства обогнал саму мысль, упростился до волшебства, до мгновенной материализации искомого. Физический труд стал редкостью, диковинкой. И тут вдруг оказалось, что человек не может жить одним горением интеллекта. Теперь ему не хватало мускульной, грубой работы. Её стали придумывать, изобретать. Те же самые яблоки, например, могли за считанные минуты убрать автоматы. Могли, но...
– Вот как ты встречаешь гостей, – притворно обиделся Юджин Гарт. Заполучил тут все мыслимые блага – работай не хочу, сад его ждёт... Нет, чтобы с друзьями поделиться.
– Вы же улетаете, – возразил Илья.
– Сегодня, но не сейчас, – парировал Юджин. – Приглашай, не стесняйся.
Армандо улыбнулся им обоим.
– Я готов, – сказал он. – Где же твой сад, Садовник?
– Грабители, – вздохнул Илья и вызвал по браслету связи ближайший свободный гравилёт.
По дороге Юджин, как когда-то Ильёй, открыто любовался Армандо, много шутил, вставлял где надо и не надо своё излюбленное "великолепно".
В Светлых садах было в самом деле светло. Высокие яблони росли безо всякой системы, далеко друг от друга. В их мощных стволах, тяжёлых изгибах веток откровенно заявлял о себе избыток жизненной силы. И в то же время сад не мог скрыть свою старость. Она проскальзывала и в этой вызывающей мощи деревьев, и в их безумной щедрости. Плоды несказанной красоты и размеров спешили передать всем нехитрую философию сада: "Вот родил, постарался..." Илья знал этот сорт яблонь: каждый раз они плодоносили будто в последний раз; им нравилось обманывать самое себя.
– Что в Школе? – поинтересовался Илья. – А то всё о Жданове да о Ефремове говорим. Мне уже эта парочка надоела. Ефремов, кстати, завтра тоже улетает.
– В школе как в школе. – Гарт срывал плоды аккуратно, по одному, любуясь каждым яблоком. – Новые люди, новые хлопоты... Начинаем подумывать о специализации Садовников.
– Хирурги, разумеется, пока не нужны?
Юджин развёл руками.
– А историков, кстати, нам крайне не хватает, – добавил он, поглядывая на Армандо. – Я вам даже завидую... Какие темы! История гуманизма... Роль рационального и чувственного... Миф о Христе... Великолепные темы.
Затем Юджин рассказал, что в совете Мира сейчас рассматривается вопрос об определении официального статуса Службы Солнца, как планетарной организации на уровне педсовета. Таким путём, например, утвердился полтораста лет назад совет Морали, который взял на себя контроль за соблюдением правил человеческого общежития...
– Правильно! – обрадовался Илья. – Статус совета – это уже признание. Мы нужны планете!
– Кто спорит, – согласился Гарт. – Нужны. Но узаконивать Службу рано. Преждевременно. Мы ищем сейчас. Тот же статус свой ищем. Экспериментируем. Отбиваемся от пережитков прошлого и находим новые проблемы. Бледнеем от неудач... Рано, братцы! Кстати, Юго-западная зона высказалась против предложения.
– И Иван Антонович? – удивился Илья.
– Одним из первых.
Армандо слушал их с нескрываемым любопытством.
У Ильи потеплело на сердце – "самородок" явно понравился руководителю Школы. Немногословный, добряк, ранимый. А какой у Армандо доверчивый взгляд. И отвлечённый. Обращённый в себя, в свои размышления.