"Какой молодчина", – подумал Илья, глядя на усталое лицо товарища. Расчёт Калия оказался поразительно верным: галерея была единственным местом в городе, откуда композиция Жданова просматривалась целиком. Кроме того, почти все посетители выставки, закончив осмотр, выходили на галерею подышать морем. Выходили и... натыкались взором на исполинскую фигуру Ильи Муромца, вздыбившего своего коня на сей раз почти у кромки прибоя.
– ...Он всё-таки скуп, – толковала рядом с ними светловолосая женщина.
– Что вы, наоборот. Это же бескрайний материал. Художник вынужден работать выборочно, – возразили ей и тут же спросили: – А почему, собственно, он, а не она? Кто автор композиции?
– Похоже на эскиз: не вижу цельности...
"Всё сделаем, – подумал Илья. – Завтра же и сделаем. Всю информацию дадим. И об авторе, и о работе. И освещение сделаем".
Он в который раз мысленно поблагодарил Калия. Потому что идея – создать по эскизам и наброскам голографический макет композиции Анатоля, хотя бы фрагмент её, и привезти "Славян" на выставку – принадлежала именно ему. О чём-либо лучшем Илья и не мечтал. Потому что одно дело, когда "случайно" повторяется встреча почти чужих людей, и совершенно другое, когда у встречных есть точки соприкосновения – Карпаты, Калий и, конечно же, "Славяне".
Сейчас они затмевали всё.
Они завораживали, будили трижды скрытую вековую память, отзывались в душе непонятной удалью. А с язычницей, – так показалось Илье, – вообще происходило нечто странное. Чем больше прибывала толпа, чем гуще завязывался разговор, тем беспокойнее становилась каменная девушка. Порывалась убежать и медлила, всё больше оживала и оставалась каменной. "С Ирины писал, – подумал Илья, любуясь язычницей. – В жизни тоже так. Сложно..."
Сумерки, наконец, взошли и на Кипарисную горку. Изображение сразу же стало тусклым, потеряло глубину и рельефность. Зрители направились к берегу.
– Вот вы где!
Анатоль налетел на них – рослый, сильный, ещё более загорелый – схватил Калия за плечи, расцеловал:
– Я у них спрашиваю, в оргкомитете, – откуда, мол, кто привёз? Кто додумался? Друзья твои, говорят. Я ищу, ищу. Полдня ищу.
Он повернулся к Илье, просиял лицом.
– О, мой щедрый гость?! Значит, вы вдвоём. Вот радость. Знаете, что мы сделаем, ребята? Мы закатим сейчас королевский ужин. И не где-нибудь, а в подводном кафетерии.
Ночью, когда Илья уже засыпал, он услышал голос доселе дремавшего прибоя. И почувствовал в нём уверенность.
"Да, это именно то, что появилось в Анатоле, – подумал успокоенно он. Новое качество, которое я не сразу узнал. Уверенность – это хорошо".
Он вспомнил ещё одно сегодняшнее высказывание Анатоля – чуть захмелевшего и, может быть, впервые за много дней счастливого: "Вы просто гении, ребята. Мои добрые гении".
Вспоминал всё это Илья ещё бодрствуя, а улыбнулся мыслям своим уже во сне.
НАД ПРОПАСТЬЮ
"Неужели?.."
Этот неотступный вопрос терзал его с тех пор, как позвонила Ирина. Слова её были обычные, даже чуть насмешливые, но нечто хрупкое и беззащитное, льдинка непонятного переживания тоненько позванивала в них, и он вдруг засомневался во всём – в себе, Ирине, непреложности слов – и начал гадать: "Что же это значит?"
"Неужели любит?"
"Неужели всё, что мучило меня, есть не что иное, как плод больного воображения? Больного?! Да, да, чему ты удивляешься? Ты давно болен нетерпением и мнительностью, гигантизмом желаний и дистрофией возможностей, неразборчивой, слепой сверхтребовательностью к себе и, что печальней всего, к другим".
Анатоль поёжился.
Никогда ещё, даже в мыслях, он не был так безжалостен по отношению к самому себе.
"Выходит, я мучил её? Своей самовлюблённостью, эгоизмом?"
Он тут же возразил себе:
"Брось казниться... Всё это имеет значение только в одном случае – если Ирина... Нет, нет! Откуда ты пришла, надежда? В чём почудилась? В слове, жесте? А может, в приглашении посмотреть стройку? Но ведь это чепуха! Формула вежливости. Таких, как ты, только в гости и приглашают... После всего. После всех "нет". Дав время на отрезвление. Чтобы потом предложить дружбу".
Он машинально поднял воротник куртки – к вечеру от реки потянуло прохладой, нервно зашагал по берегу. Ирина позвонила ему утром. И всё, что было потом, – метания в ожидании рейсового, сам полёт, гигантская стройка, замершая сегодня по случаю дня Памяти, всё это, как ни странно, осталось за пределами сознания.
Река играла крупной галькой.
Раньше здесь был обыкновенный ручей, прозванный за кроткий нрав и прозрачную воду Ясным, но гидрологам понадобилось подживить его – нашли подземные источники, вскрыли их. Теперь от Ясного осталось одно название. Тело реки нездорово разбухло, не вмещаясь в прежние берега, с водой несло щепу и хвою, тучи песка и даже средних размеров камни. Катило, погромыхивало. Хоть сдержанно, но напористо.
Подробностей таких Анатоль, конечно, не знал. Однако что-то в облике реки, неуловимое, уже уходящее, подсказало ему: над этой личностью, состоящей из движущейся, дьявольски холодной воды, недавно было совершено насилие. Угадывался факт. И этого оказалось достаточно, чтобы испортить ему настроение.
За шумом реки Анатоль не услышал шагов Ирины. Обернулся уже на голос.
Он шагнул к ней.
Руки его вскинулись, чтобы обнять и не отпускать – нигде, никогда, ни при каких обстоятельствах. Вскинулись – и тут же упали.
Он не смог бы сейчас ничего объяснить.
То ли одиночество последних месяцев выработало в нём какое-то сверхчутье, то ли в облике Ирины, в её неестественно покорных и жалеющих глазах в самом деле угадывалась заданность этой встречи, но Анатоль вдруг отчётливо почувствовал в любимой то же насилие, о котором кричала ему река. Ощущение, что рядом с ними присутствует кто-то чужой, что это именно он привёл Ирину на берег Ясного, было таким отчётливым, что Анатоль, угрожающе нагнув голову, оглянулся.
Нигде никого.
И всё же этого предчувствия хватило, чтобы их разговор, ещё толком и не начавшийся, вдруг отчаянно взмахнул руками, будто человек, ступивший на ледяной откос, и заскользил, заскользил – к нелепому, никому не нужному, однако уже неизбежному падению...
– Покажешь как-нибудь свои новые работы? – Ирина видела, что их разговор вянет буквально на глазах, не понимала – отчего и мучительно искала какие-то новые слова. Они вроде и находились, но, вымолвленные, тотчас теряли вес. Река уносила их, будто сор.
Анатоль вздрогнул.
Просьба Ирины показалась ему продолжением собственной лжи.
– Разве ты не знаешь? – он нахмурился. Губы его сложились в горькую полупрезрительную ухмылку. – Я – пуст! У меня за душой ни-че-го-шень-ки! Я год уже в руки ничего не брал, понимаешь ты это?! Да, я лгал тебе, когда ты изредка звонила. Я не рисовал в горах, я там выл, понимаешь?! Вот так, по-волчьи...
Ирина отпрянула.
Тяжкая, слепая волна захлестнула мозг Анатоля, смыла логичные и ясные построения рассудка.
– Ложь, всё – ложь! – крикнул он. – И ты тоже лжива! Зачем ты позвала меня? Если нет любви, если не было...
Он задыхался от гнева, терял слова:
– Скучно, видишь ли, ей... Огонь...
– Ты не прав, Толь, – девушка побледнела. Одной рукой она поспешно опёрлась о ствол корявой сосенки, другую прижала к груди. – Я всё понимаю и очень жалею... Но ты не прав, Толя. Чувствуют по-разному. И любят тоже.
– Что?! – он уловил из всего сказанного только одно слово. Оно разрослось до неимоверных размеров, стало крениться на него, будто скала. Вот-вот рухнет и раздавит. – Жалеть? Меня? Ты...
Анатоль рванулся, побежал, не разбирая дороги, в глубь стынущего леса. Среди сосен то и дело попадались какие-то странные сооружения и механизмы. Он натыкался на них, сворачивал, кружил между деревьев и скал, среди непонятной внеземной бутафории, пока, наконец, не увидел нечто знакомое: возле цепочки лёгких сферических павильончиков высилась ярко-жёлтая громада "Голиафа".
– Я вам покажу! – яростно выдохнул Анатоль, будто всё, что он видел, было ненавистно ему, враждебно. В каждом камне, в каждом дереве чудились теперь враги. Окружающие его, спутавшие все тропки, перекрывшие все ходы-выходы.
– Я вам сейчас покажу!
Он взбежал по металлической лесенке, рванул на себя дверцу кабины.
– Вперёд! – скомандовал Анатоль.
Тяжёлая сверхмощная машина дрогнула, поползла вперёд. "Голиаф" предназначался для земляных работ и, как все машины планеты, управлялся звуковыми командами, голосом, то есть, словесно вводилось только основное задание – курс движения, скорость, производственная задача. Всеми промежуточными операциями управлял логический блок.
"Голиаф" вдруг остановился.
– Что ещё? – взревел Анатоль, наклоняясь над пультом.
– В секторе действия рабочего инструмента творения человеческих рук, ответила машина. – Полусферы – ценные экспонаты.
Анатоль зловеще расхохотался.
– И тут нельзя, – пробормотал он, нащупывая на полу кабины массивный стержень. – Где у тебя блок ограничений? Здесь? Хорошо. Сейчас я тебе растолкую...
В следующий миг стержень обрушился на пульт.
Анатоль бил и бил до тех пор, пока "Голиаф" вновь не двинулся вперёд тяжело раскачиваясь и слепо тыкаясь из стороны в сторону.
Сферические павильоны хрустнули под гусеницами, будто яичная скорлупа.
Браслет связи мигнул малиновым огнём, запястье кольнул электрический разряд.
Илья вскочил.
Кто-то вызывал его по специальному каналу. Впервые он понадобился кому-то как Садовник. Кто-то просил помощи.
– Слушаю, – поспешно отозвался он.
В объём экранчика ворвалось лицо Ирины. Бледное, испуганное. Из глаз Язычницы катились горошины слёз.
– Он здесь, на стройке, – сказала девушка, кусая губы. – Он ничего так и не понял, ничего... Почему вы молчите, Илья?
– Что случилось? – Илья машинально потянулся за форменной курткой. Где он?
– Убежал, – всхлипнула Ирина. – Он какой-то бешеный. Он погубит себя. Спасите его, Илья!
Гнев, жаркий, как удушье, гнев завладел Ильёй. "Неужто всё прахом? - мелькнула возмущённая мысль. – Месяцы узнавания, работы. Усилия стольких людей. Их боль и тревоги. Моя боль..."
Он устыдился этой вспышки. Так же тяжело и жарко, как и гневался. "Это не вина Анатоля, запомни, – приказал он сам себе. – Это беда его. И твоя тоже".
– Лечу, – коротко сказал он Ирине. – Вылетаю. Только вы не волнуйтесь. Я вылетаю.
Уже в воздухе Илья пожалел, что не вызвал скоростной глайдер. Гравилёт – машина хорошая, но там Анатоль и у него слишком много свободного времени... Бешеный – так сказала Ирина. Зная его импульсивность, можно ожидать... Что, собственно, можно ожидать? Всё, что угодно. Да, поговорили...
Вынужденное бездействие становилось невыносимым. Дурные предчувствия подступали со всех сторон, и Илья не успевал от них отбиваться. Минут через десять, когда Анатоль вдруг померещился ему уже неживым – а что, а что, пытался же он покончить с собой, пытался?! – Илья встрепенулся и вызвал по шестому каналу совет Мира.
– Стажёр Юго-западной школы Садовников, – представился он дежурному оператору. – Прошу две минуты планетарной связи.
– Мотивы? – спросил оператор.
– Человек в опасности, – скупо ответил Илья и, помедлив, будто слова эти не давались ему, добавил: – Возможно, опасен и сам.
– Даю минутную готовность, – оператор сделал на пульте какое-то переключение.
Илья даже поёжился, представив, как вызов совета Мира заставляет всех и каждого отвлечься от своих срочных или несрочных дел, взглянуть на браслет связи или на общий экран. Миллиарды людей сейчас будут...
– Говорите, – позвал его оператор. – Земля слушает вас.
– ...Сорок минут назад, – Илья заканчивал своё обращение, – Жданов находился в районе строительства Музея Обитаемых миров. Гнев неправедный или отчаянье владеют сейчас им – я не знаю. Но кто бы ни встретил его, сообщите мне. И будьте с ним бережны.
Планетарный эфир отозвался лишь тихими шорохами. И в этой тишине Илье почудилось ожидание огромного множества людей. Внимательное, ещё не укоризненное, но уже чуть-чуть недоумённое ожидание. Будто он что-то забыл сказать. Необязательное и в то же время самое главное. Ждал и оператор, хотя две минуты уже истекли.
И тогда Илья, повинуясь какому-то наитию, торопясь, чтобы не прервали планетарную связь, добавил мгновенно сложившуюся формулу:
– Я, Илья Ефремов, нарекаю Анатоля Жданова братом своим! Готов разделить судьбу его и ответственность за все его действия.
Сразу стало легче.
Все тревоги на время отодвинулись на задний план. Осталась одна лишь мысль – настойчивая, острая: "Успеть!".
Илья решительным движением поднял панель пульта управления гравилётом, нашёл продолговатый жёлтый брусок блока ограничителей и попробовал его вынуть. Блок не поддался. "По-видимому, конструкторы предусмотрели, что найдутся охочие... – отметил с досадой Илья. – Но тогда они должны предусмотреть и..."
Он поспешно достал жетон с изображением Солнца, вставил его в щель на пульте, под которой значилось: "для служебных программ". Жёлтый брусок блока ограничителей упал в подставленную ладонь.
...Ускорение распластало его сильное тело в кресле, отозвалось внезапной болью в каждой клеточке, нерве, сосуде.
Возносящаяся капелька гравилёта всё глубже проникала в стратосферу. Уже заметно округлилась внизу Земля, подёрнулась голубизной. Уже подступала со всех сторон ночь внеземелья, а маленькая машина карабкалась и карабкалась вверх.
Затем наступила кратковременная передышка. Илья судорожно втянул воздух, будто это был его первый вздох. Розовая пелена в глазах заколебалась, стала тоньше, прозрачнее.
Кто-то позвал его.
Из объёма изображения на Илью смотрел уже знакомый ему диспетчер службы Контроля Евразии. Как же его зовут?.. Мысли ворочались тяжело и непослушно. Зовут?.. Кажется, Курт...
Илья, стараясь унять противную дрожь в руках, показал жетон.
– Знаю, – кивнул Леманн. – Но всё же, Садовник, пожалейте себя. Такие перегрузки...
– Я боюсь не успеть, – перебил его Илья. – Нельзя, чтобы я не успел. Никак нельзя!
Леманн опять кивнул.
– Можете пока не контролировать полёт, – сказал он, опуская взгляд. Мы поведём вас. До посадки. Задавайте только главные параметры: скорость, курс. Это, к сожалению, всё, что мы можем сделать для вас.
– Спасибо, Курт. – Илья вымученно улыбнулся. – У меня есть просьба. Брат Анатоль на вызовы почему-то не отвечает. Дайте мне, пожалуйста, пеленг его браслета связи.
– Будет сделано. Мы поведём вас по пеленгу.
Гравилёт нырнул вниз. Ускорение на сей раз было не такое сумасшедшее, во рту, по крайней мере, не появился привкус крови.
До сих пор Илья только действовал – не раздумывая, полуавтоматически. Теперь, наконец, появилась возможность оглянуться, попробовать представить ситуацию.
Что же приключилось с Анатолем?
Однозначного ответа на этот вопрос не было. Его могла знать – скорей всего знает! – Ирина, но что-то мешало Илье вызвать её и вот так, прямо сейчас, расспросить подробности. Ей и без того тяжело. Переживает... Да и какие подробности тебе нужны? Ведь Ирина ясно сказала: "Он ничего так и не понял". Это значит, Анатоль не понял главного. Он так и не уразумел, что дорог Ирине, что нужен ей, но не такой, каким был, каким есть сейчас, а овладевший собой. Он не понял, что требовательная любовь Ирины не приемлет его болезненное самолюбие, импульсивность и непоследовательность, его нетерпение. А значит, не разглядел и самой любви. Значит, опять выстегал себя по старым ранам, опять перед ним стена ложной безнадёжности...
Гравилёт завибрировал, входя в нижние, более плотные слои атмосферы. Слева по курсу мелькнули и пропали розовые перья так называемых перламутровых облаков. Земля разбухала буквально на глазах – сумеречная, безбрежная, одетая в лохматую шкуру тайги. Она была уже полусонная и только неяркий костёр Свердловска, мерцающий у самого горизонта, да редкие жёлтые прожилки магнитотрасс подтверждали: земля эта всё-таки обитаема.
Гравилёт шёл уже на высоте двух-трёх километров.
Илья начал узнавать местность. Сейчас промелькнёт речушка. Точно. Вот она. Дальше будет энергетический центр, ещё дальше – грузовой космодром, куда прибывают экспонаты со всех Обитаемых миров, а километрах в двенадцати от него – посёлок строителей.
Гравилёт вздрогнул и круто забрал влево. Там, если ему не изменяла память, находился центральный котлован будущего музея, а среди сосен и скал хранились бесценные образцы первых внеземных баз и построек.
"Чего его сюда занесло? – с тревогой подумал Илья об Анатоле. – Что он тут ищет?"
На пульте зажёгся красный огонёк: автопилот сообщал, что цель полёта уже можно увидеть невооружённым глазом. Илья перешёл на бреющий. Его лёгкая машина закружила над верхушками деревьев, неосвещёнными куполами и зданиями.
Анатоля нигде не было.
Илья включил прожектор и ахнул.
Под гравилётом, в кругу света, на теле земли чернел рваный шрам. Так показалось в первый миг. Дальше взор Садовника отметил, что на самом деле это огромный отвал, в котором смешались вывороченные с корнями деревья, валуны, элементы каких-то металлических конструкций. С другой стороны двадцатиметровой "просеки" громоздился точно такой же вал.
"Неужели... Анатоль? – обожгла Илью страшная догадка. – Неужели в нём пробудилось древнее и дикое желание разрушать?!"
Он бросил гравилёт вдоль "просеки".
Десятки изумительных творений человеческих рук валялись по обе стороны ровной, как дорога, полосы – раздавленные, искорёженные, кое-где сочащиеся дымом. Вот торчит угол бревенчатой фактории с Гелиоса – двойника Земли. Рядом чей-то видавший виды космобот, который и в этом последнем сражении оказался молодцом – слепая сила неизвестного механизма только опрокинула его, согнула одну из опор. А что это? Господи, это же подводное поселение с Лорелеи: огромное полураздавленное "яйцо" горело изнутри, и неестественное зелёное пламя облизывало верхушки сосен.
Это страшное зрелище подстегнуло Садовника. Сцепив зубы, он рванул штурвал на себя. Гравилёт подпрыгнул метров на триста, и Илья одновременно увидел чёрную пропасть центрального котлована, окружённую редкой цепочкой огоньков ограждения, а чуть южнее – сверхмощный "Голиаф", крушащий всё на своём пути и медленно продвигающийся к котловану.
"Там около двух километров глубины... Защитное поле вокруг котлована рассчитано на неосторожность человека. Двух, трёх от силы. Плюс резерв. Всё равно – не наберётся и тонны... Универсальная землеройно-планировочная машина типа "Голиаф". Триста тонн. Автономное питание. Ядерный реактор типа... Вот оно! Если "Голиаф" сорвётся в бездну... Кто, кто может сейчас рассчитать вероятность возникновения цепной реакции? Вероятность взрыва... Шестой канал. Немедленно!"
Эти мысли промелькнули в сознании Ильи в один миг, а руки тем временем успели направить гравилёт к котловану и переключить связь на шестой канал.