"Молодой пульсар, находящийся в псевдотуманности, – продолжил комментатор, – по основным параметрам является вращающейся нейтронной звездой. К числу аномалий пульсара следует отнести необъяснимую скупость как радиоизлучения, так и нейтринного, гравитационного. Магнитное поле очень мощное, порядка... Взаимосвязь этих явлений исследуется в гипотезе Всеволода Иванченко... Пульсар Скупая выбрасывает струю вещества с периодом в 14,2 земных суток..."
От звёздочки вдруг отделилась огненная нитка. Упёрлась в черноту, окружающую туманность, замерла, а потом и вовсе исчезла.
Илья вообразил колоссальную мощь этой так называемой "нитки" и невольно поёжился. Не так от грандиозности явления, как от мысли, насколько сложная и непонятная штука – геометрия пространства – времени вблизи звёздных объектов. Куда, например, уходят, куда деваются эти звёздные выбросы? Непостижимо!
Комментатор заговорил как раз о том, что волновало Илью. В объёме голографического изображения туманности появились разноцветные обозначения – рисунки, объясняющие текст:
"Физическая природа явлений. Обобщённая гипотеза Раньери-Туманова... Сам факт появления в области межзвёздной плазмы молодого пульсара без первичной звезды и без периода сверхновой..."
"Всё-таки в науке, наверное, невозможно не мудрствовать лукаво, улыбнулся про себя Илья. – Ну, почему бы не сказать человеческим языком, что в чистом космосе не может появиться из ничего даже самая захудалая звезда, не говоря уже о сверхновых и пульсарах?"
"...А также необычно чёткие для глобальных явлений границы псевдотуманности (толщина "слоя размыва" 12-13 тысяч километров) и отдельные флуктуации времени... В предположение Раньери-Туманова о том, что данная туманность есть локальный разрыв геометрии пространства-времени нашей Вселенной, прекрасно вписывается и факт исчезновения (поглощения) вещества звёздных выбросов у границы туманности..."
Илья подошёл к изображению, вгляделся в желтоватую дымку.
"Иначе говоря, имеем прореху в мироздании, точнее – малюсенькую дырочку, – подумал он. – Вернее даже – прокол, в который "выпихнуло" из параллельного мира пульсар. Рабочее название прорехи – Окно".
Древнейшая идея о том, что Вселенная – не что иное, как бесконечный ряд вложенных друг в друга миров, различающихся своими пространственно-временными масштабами, по всей вероятности, подтверждается. Эта мысль взволновала Илью. Он медленно ходил по каюте, припоминая нужные сведения по космологии... Анаксагор, Бруно, французские энциклопедисты, Лейбниц и, наконец, 1922 год, ленинградский физик А.А.Фридман. Его решения описывали многосвязную вселенную, состоящую из множества замкнутых трёхмерных миров, живущих в своём собственном ритме времени. Пути их, естественно, не могут ни пересечься, ни соприкоснуться... Нет, это не то... Дальше идут "чёрные дыры", то есть случаи неполного свёртывания пространства-времени. Их ещё называют "воротами", через которые полузамкнутый мир может быть связан с соседним... Это уже ближе к истине... Модель Черняка... Гипотеза Гордеева о промежуточной стадии коллапсирования – "робких чёрных дырах". Однако у этой туманности нет даже намёка на схлопывание звёзды... Короче, как ни крути, элементарная логика подсказывает: Окно – это прокол в мироздании. Факт, о котором уже почти не спорят. Спорят о природе факта, но это совсем другое дело. Для меня важен факт...
Илья, наконец, снял тяжёлый панцирь формы, прилёг.
...Он снова шёл коридором, снова навстречу ему летела светловолосая девушка. Он расставил руки, чтобы поймать её, но вместо "подарка судьбы" увидел вдруг перед собой какой-то огромный разлом, бездну, заполненную тяжёлым туманом. Он попробовал свернуть, потому что вспомнил о смертельной опасности, но было уже поздно... За спиной Ильи кто-то грустно шепнул: "Это – девятый, запомните, он будет девятым..." Жёлтый туман наступал, обволакивал, уносил в бездну...
Вечером следующего дня капитан пригласил Илью на традиционный кофе.
Они встретились в саду, на первом уровне общения. Столик был рассчитан на двоих, однако в саду отдыхало множество свободных от дежурств звездолётчиков, прогуливались или ужинали исследователи, и Илья понял, что разговор их интересен многим и что с этими людьми ухо надо держать востро.
Однако Драгнев начал разговор неожиданно искренне.
– Ради бога, вы хоть не обиделись? – поинтересовался он, набирая на клавиатуре синтезатора какой-то сложный заказ.
– Я не обидчивый, Калчо, – улыбнулся Илья. – Разумеется, вы имеете в виду некоторую помпезность встречи и ту долю настороженности, с какой братство звездолётчиков и исследователей отнеслось к моему визиту на Станцию.
– Какое хорошее слово – настороженность. – Драгнев покачал головой. Нас можно понять, брат, – употребив это обращение, он автоматически перешёл на "ты". – И ты, конечно, давно нас понял. И, конечно же, не обиделся, потому что обидчивых Садовников не бывает. А настороженность... Это, по-моему, всегда только производное. Производное от незнания или непонимания...
– Что же непонятно тебе, брат? Или твоим друзьям?
К их разговору явно прислушивались.
"Что ж, – подумал Илья, – на первом уровне общения секретов не бывает. Да и тон беседы не может быть другим. Только доверительный".
– Мы не понимаем, как можно судить поиск, не зная его результатов, – сказал Драгнев. – Ведь исследования только разворачиваются. Мы ещё слепые, будто щенки... И потом... Почему Окном и его проблемами занялась именно Служба Солнца, а не совет Мира?
– Ну, во-первых, я не собираюсь на Станции уподобляться Фемиде... с завязанными глазами. – Илья отхлебнул кофе. – Мы тоже исследователи. Только другого профиля. В данном случае, Калчо, я буду специалистом по установлению причинно-следственных связей между фактами, событиями, поступками людей.
– Это сложно, – сказал Драгнев.
– А кто говорит – просто? – вздохнул Илья. – Судить я могу только очевидное... А "результаты" у поиска уже, кстати, есть. Разве восемь жизней не есть результат, достойный печали всех Обитаемых миров?
Тяжёлое молчание разлилось по саду, ещё несколько минут назад такому оживлённому.
– Я не считаю, что гибель товарищей – повод для немедленного сворачивания всех работ, – спокойно продолжал Илья. – Мы – в пути. А при любом движении возможны потери... Не знаю, может, вся беда в методике исследований, не знаю...
Звездолётчик поднял на собеседника грустные глаза:
– Это хорошо, что ты сначала исследователь, а уж потом – судья. Но ты не ответил на второй вопрос: почему нами занялась именно Служба Солнца?
– Теперь уж ты не обижайся, – Илья упрямо наклонил голову. – Ваше братство, то есть исследователи и звездолётчики, узко специализировано раз. Вы находитесь на острие научно-технического прогресса и сами же создаёте его движение – два. Вы наиболее разбросаны во Вселенной, то есть, вы дети малых коллективов – три. Не так ли?
– Логично, – согласился Драгнев. Его крупная голова чуть склонилась, как бы подтверждая аргументы собеседника.
– Я сейчас чуток отклонюсь от темы, – сказал Илья. – Чтобы всё связать... Ты знаешь, что научно-технический прогресс вообще всегда опережал мировоззренческое, духовное, наконец, этическое развитие общества. Пока... – Илья сделал паузу. – Пока для этого существовала объективная историческая необходимость. Пока для человечества были главными проблемы энерговооружённости и пищи, материального производства и быта. Пока существовали борьба идеологий, угроза войны и страстная необходимость объединения всего человечества на коммунистических началах. Наконец, ценой огромных усилий все эти проблемы были решены. Потом... Извини, брат, за лекцию, но нам надо дойти до полной ясности... Потом был переходной период. Мы долго и трудно оттаивали душой. Страх, ненависть, агрессивность, подлость, равнодушие... Их не надо мерить глыбами. Даже в объёме песчинки они убивают личность, разрушают гармонию... Наконец, оттаяли. Не совсем, не полностью, есть ещё рудименты, есть регрессивные явления. Но грубая, грубейшая очистка совершилась. Она продолжается и сейчас: диалектически видоизменившись, в более сложных и тонких формах. Так вот. Этим сейчас живут все Обитаемые миры. И если в прогрессе разума и души нет ещё равновесия, то хоть тенденция к этому появилась. Властная тенденция. Эдакая духовная акселерация...
– Это мне знакомо, – улыбнулся Драгнев. – Ты хорошо нарисовал ситуацию. Чётко и убедительно. Если не считать эмоций.
– Вот-вот, – подхватил Илья. – А их надо считать. Пришло время считать... Итак, ещё раз о вашем братстве создателей научно-технического прогресса. Мне кажется, что в силу трёх причин, которые я уже называл, вы... немножко отстали от "властной тенденции". Согласись, Калчо, вам, открывателям и учёным, всегда было недосуг думать о реализации своих открытий и находок, контроле над их рациональным использованием. Раньше этим занимались аппараты государственного управления, политики...
– Разделение труда, – хитрые морщинки легли у глаз звездолётчика. Только не напоминай, пожалуйста, историю создания атомной бомбы. Время-то другое.
– Уговорил, – согласился Илья и все вокруг заулыбались. – Хотел я, правда, рассказать, как мы мучились с "изобретением века" – поливитом, как я дров наломал, ну да ладно. История эта сугубо личная. Уговорил! Но так или иначе, будь я не прав, согласись, не было б настороженности. И ты бы, Калчо, не спрашивал, почему именно Служба Солнца занялась Окном.
– И всё же – почему? – взгляд Драгнева был испытывают, и непреклонен.
– Это наша работа; Калчо, – объяснил Илья. – На Станцию, конечно, мог полететь и кто-нибудь из депутатов совета Мира. Но это – наша работа... Ты, кстати, знаешь, как возникла Служба Солнца?
– При совете Мира, – удивился звездолётчик. – Это даже мои сыновья-малолетки знают.
– Все мы при Совете... – Илья пожал плечами. – Это сейчас при Совете. А началось всё чуть ли не с игры. Группа студентов организовала общество "добрых волшебников". Всё было очень романтично и... немножко анархично... Обязательное условие – тайна доброго деяния... Нас ещё долго потом "ангелами-хранителями" в шутку величали...
– А почему не совет Науки? – настойчиво спросил Драгнев. – Или там тоже отстают от "властной тенденции"?
Синтезатор, наконец, подал заказ – нечто дымящееся, остро пахнущее восточными специями, и Илья подумал, что традиционный капитанский кофе неплохая вещь.
– Почему именно мы? – как бы переспросил он. – Времена "ангелов" кончились сорок лет назад. Сейчас у нас тридцать два сектора. Главную задачу Службы, дело, которое общество никак не могло пустить на самотёк, ты знаешь – это всестороннее и гармоничное воспитание личности. А отсюда десятки других задач. В том числе и обеспечение безопасности человечества и каждого человека в отдельности. Охрана его от глобальных и локальных бед, различных агрессивных факторов природы, – Илья помедлил, раздумывая. – Охрана также от людской самоуверенности, безрассудства, наконец, глупости. От неосторожности и беспечности – тоже... Кроме того, меня просил Янин – побывать и разобраться.
Драгнев, словно его заворожил перечень Ильи, кивал головой.
– Да-а-а, – задумчиво протянул он, покусывая нижнюю губу. – Это тебе не наскок на планету, где за три дня успеваешь построить для исследователей отличную Базу и даже подготовить для них теплицы со свежими овощами... Будь я помоложе...
– Великолепный финал, – рассмеялся Илья. – Оказывается, и в наш век просвещение продолжает приносить плоды.
Он хитро прищурился, будто невзначай поинтересовался:
– Надеюсь, запись этой пресс-конференции попадёт на Станцию?
– Сегодня же, – улыбнулся Драгнев. – Немедленно. Наверное, уже передали.
Он плеснул в бокалы шампанского, поднял свой.
– Предлагаю тост в пользу таких размышлений... Кстати, мы шли с двойным ускорением и сократили путь. Ночью, в четыре часа по корабельному времени, выходим на Наковальню. Если интересуешься, могу разбудить.
– Спасибо, – ответил Илья. – Спасибо, Калчо.
Сознание включилось мгновенно, будто по сигналу. Будто и не спал вовсе. Илья потому и отказался от предложения капитана, что знал: сработают биологические часы. Какая-то крупица подсознания, которую природа научила обращаться со временем.
Как ни привычны были Илье всевозможные чудеса техники, однако святая святых звездолётчиков – Наковальня – вызывала у него, кроме уважения, ещё целый ряд чувств. Была здесь добрая доля восхищения, толика страха и чуть-чуть удивления смелостью людей, которые, как уже не раз бывало, не разобравшись до конца в сущности подпространства, тем не менее хозяйничали в нём, как хотели. Что касается страха, то это было чувство, вовсе непохожее на прежнее, которое отравляло души предков. Это было опасение собственной силы, собственного роста, потому как человек, научившись прокалывать кривизну пространства, стал такой огромной фигурой, что даже среди звёздных миров шагать теперь приходилось очень осторожно – не дай бог наступишь на чей-то дом, то бишь мир...
Наковальня представляла собой уголок космоса за орбитой Нептуна, где мощный ускоритель "вколачивал" звёздные корабли в пространственно-временной континуум.
Илья высветлил видеоокно.
За цепочкой алых угольков – маяков, обозначающих границы опасной зоны, тысячами огней сияло кольцо ускорителя, утыканное вспомогательными конструкциями. К нему медленно подплывала искорка какого-то корабля. Вот он замешкался, искорка потеряла блеск. В следующий миг вечную темень пространства расколола ослепительная вспышка, и корабля не стало.
Вспышки шли одна за другой, так как Обитаемые миры множились, и звёздный флот рос не по дням, а буквально по часам.
Илья вспомнил слова Егора, которые он говорил четыре года назад, впервые увидев Наковальню в действии. "Тот, кто назвал эту штуковину Наковальней, – заметил Егор, – не лишён воображения. Гляди, даже искры после силового удара..." И ещё пошутил: "Если бы "ковали" поритмичнее, то издали и за пульсар можно принять".
За воспоминаниями Илья прозевал момент, когда пришла очередь их корабля. Видеоокно вдруг помутнело, будто на него плеснули молоком. "Бруно" вздрогнул и как бы остановился.
В каюту теперь заглядывали новые созвездия. Среди них лимонно сияла загадочная псевдотуманность.
"ЛУНАТИКИ"
Он уже видел амёб.
Но одно дело смотреть голографическую запись и совсем другое, когда ты сидишь под прозрачным колпаком командной рубки, откуда просматривается всё огромное тело Станции, и на тебя падают и падают со всех сторон стаи "чёрных смертей".
– Дорого же они вам обходятся, – тихо сказал Илья.
К нему обратились два взгляда: один Фёдора Крайнева, научного руководителя Станции, другой Юргена Шварца, ведущего космолога Обитаемых миров. Фёдор смотрел вопросительно, и Илья отметил про себя, что с ним будет легко работать – твёрдый, ясный характер, а Юрген – виновато. "Наверное, успел связать мои слова с гибелью людей, – подумал Илья. Напрасно, Юрген. Напрасно ты казнишься. Хотя задача выяснения устройства вселенной поистине грандиозна, но твои друзья погибли не ради неё. Это, может, высокопарно, но они погибли ради познания вообще... И как вы все не понимаете, что я не виновных прилетел искать, а упредить другие возможные трагедии".
– Я имею в виду энергию, – пояснил Илья, кивнув в сторону пульта управления. – Защита на максимуме – это же голодный паёк для других систем.
– Экономим, – обрадованно улыбнулся Юрген. – С этими тварями приходится считаться...
Его круглое добродушное лицо стало чуть обиженным. По-видимому, ему, привыкшему разгребать и сгребать галактики, словно песок, реальная и злобная сила амёб, – этих таинственных созданий или образований Окна, – до сих пор казалась противоестественной, а значит, неприемлемой для всех его изящных теоретических построений, более того – опасной.
– Смотрите, ещё одна стая, – сказал Крайнев, вглядываясь, как из жёлтого марева туманности падают и надают на защитное поле Станции чёрные листья амёб. Расплющившись о поле, они выбрасывали во все стороны бесформенные отростки псевдоподий , шевелили ими, будто нащупывали в защите слабое место.
– Это вы их привели! – выкрикнул вдруг энергетик Станции Исаев. Его тонкий рот искривился в презрительной, гримасе. – Эти новые косяки пришли вслед за "Бруно"... Только подумать! Вместо помощи, вместо того, чтобы помочь милейшему Юдзо решить загадку волноводов хаотической информации, они прилетают... судить его... Какое кощунство – решать, имел или не имел Юдзо Сакаи право погибнуть во время эксперимента...
Илья не перебивал энергетика. Он смотрел на него холодно, чуть брезгливо и изучающе.
– Иван! – в голосе Крайнева появился металл. – Ты устал, Иван. Тебе надо отдохнуть. Иди в каюту и прими два часа гипносна. Потом обо всём потолкуем.
Исаев, что-то пробормотав, пошёл к выходу.
Илья заметил, что приказ как-то сразу расслабил этого худенького, по-мальчишески взъерошенного человека. "Не надо ему гипноза, – подумал он. – Уже спит, на ходу. Или чертовски устал, или..."
– Это явно по вашей линии, – суетливо заговорил Юрген. – Последнее время у некоторых специалистов наблюдается повышенная раздражительность, гипертрофированная усталость...
– В самом деле, – подтвердил Крайнев. – Какая-то аномалия в психике. Скорей всего, эгоцентрический комплекс... Понимаешь, мы привыкли быть хозяевами положения, а здесь... Наши исследования ограничены из-за этих проклятых амёб. Отсюда – скудость фактажа, а значит, даже самые мощные интеллекты не могут продвинуться дальше своих первых логических построений. Вы же знаете, для учёного крайне неприятно слишком долго оставаться на уровне гипотез...
– Ну уж долго, – Илья проследил, чтобы в голосе его было побольше оптимизма. – Несколько месяцев.
Про себя он ещё раз с удовольствием отметил твёрдость Фёдора Крайнева и мимоходом вспомнил разговор двух специалистов, свидетелем которого он случайно стал во время завтрака. Обычный разговор, вернее – теоретический спор, но тоже чересчур уж эмоциональный. Нынешние научные дискуссии ведутся на более низких регистрах... Плюс более чем странная выходка Исаева. Так что психикой экипажа придётся заняться особо...
– Верно, четыре месяца, – согласился руководитель Станции. – Но ведь здесь собрались не просто талантливые учёные. Станция буквально напичкана гениями... Поговорите, пожалуйста, с Лоран. Полина даже на Землю летала, чтобы проверить аналоги болезни...
Амёбы уходили.
Так же беспорядочно, всей стаей, как и появились. Ещё не затих сигнал тревоги, которым автоматы сообщали о попытках нарушить защитное поле, но чёрные полотнища уже всюду съёживались, прятали щупальца псевдоподий и растворялись в жёлтом мареве. Они исчезали, как исчезают кошмарные призраки неглубокого сна в предчувствии близкого рассвета.
По дороге в свою каюту Илья познакомился ещё с одним странным фактом.
"Факт" не уступал Илье по габаритам, и Садовник чуть было не столкнулся с этой скалой на ногах, увенчанной крупной головой с огненно-рыжей шевелюрой. Человек шёл неестественно ровно и прямо. Глаза его были открыты, но лишены всякого выражения, будто остекленевшие.