– Вы же знаете, наверное, что само излучение влияет только на человеческую психику; наши приборы его не регистрируют. Систему волноводов хаотической информации обнаружили случайно, по электромагнитному фону их так называемых оболочек. Вот в принципе и всё, что мы знаем.
Несколько минут они шли молча.
Потом Полина стала жаловаться, что работы у неё, как врача Станции, почти нет, и поэтому она помогает, как может, группе Цегера. Они-то и изучают волновод "Сигма-7", и хаотическую информацию изучают, но изучение это, к сожалению, дальше систематизации подробных отчётов медиумов не продвигается. Оказалось, что Полина – автор гипотезы о двухвекторности излучения, циркулирующего в связанных со звездой волноводах. С одной стороны к Скупой поступают различные команды (пример – Кен Треверс), с другой – звезда сообщает куда-то за пределы Окна о своём состоянии (пример тому – сигналы, совпадающие по времени с выбросами вещества через Питатель).
Илье гипотеза понравилась. Он похвалил Полину и между прочим поинтересовался: что она чувствует сама, когда к её сознанию прорывается загадочная информация?
Девушка вздрогнула, остановилась. Лицо её неожиданно отразило смятение и страх.
– Да что ты ко мне прицепился! – гневно выдохнула она. Прищуренные глаза Лоран засверкали зелёным огнём. – Как прилипала! Выспрашивает всё...
Илья остолбенел от этой вспышки ярости. Непонятной, оскорбительной. Он ступил в сторону, чтобы уйти, но руки Полины остановили его.
– Постой, не уходи, – зашептала она, мучительно путаясь в дебрях слов. – Я не хотела... Я плохое вижу... Я потом расскажу... Не надо сейчас об этом... Прости меня.
– Перестань, Поль, – улыбнулся Илья. – Чего ты решила, что я сержусь? Просто я спешу всё узнать, во всём разобраться. И, конечно, бываю назойливым... А сердиться или там обижаться, – он наклонился к девушке, – я вообще не могу. Садовникам эти чувства ещё в детстве удаляют. Как аппендикс.
Полина вздохнула, энергично помассировала виски.
– Ты, Илья, не делай только поспешных выводов. Ладно?! Я понимаю – если уж психиатр с ума сходит... Но это моя беда, личная, поверь. Психика членов экипажа в пределах нормы. Если хочешь, проверь записи электронного диагноста. Он ведёт наблюдения.
– Проверю, – пообещал Илья. – А теперь пойдём, Поль, в сад. Уже обедать пора, а мы ещё и не завтракали.
На втором ярусе их догнал сигнал тревоги, на который Полина не обратила никакого внимания. Дежурный на сей раз специалистов в рубку не приглашал. Сказал буднично, информируя народ:
– Массовая атака амёб. Около семисот особей. Похоже, у них опять пополнение.
ГОРЯЧО, ГОРЯЧО, ХОЛОДНО!
Три дня Илья почти не выходил из каюты. Читал, сопоставлял, анализировал результаты исследований и в какой-то миг вдруг почувствовал, что уже хватит. Иначе частности захлестнут, дезорганизуют мозг. Это было бы крайне нежелательно, так как сей тонкий инструмент Илья собирался применить для другого – он понял, что без новых причинно-следственных построений, без попытки выделить из суммы сведений об Окне что-то очевидное, доступное человеческой логике, огромное здание гипотез в конце концов рухнет и придётся начинать всё сначала, с нуля.
– Так вы позволите? – в дверном проёме стоял Фёдор Крайнев и понимающе глядел на Илью. – А то я дважды спросил по внешней связи, а на третий раз решил, что действия лучше слов.
– Ну конечно же, – Илья встал, приглашая гостя в каюту. – Виноват, задумался.
– Есть над чем, – Крайнев кивнул в сторону стола, где лежала коробка личной библиотеки и ещё несколько десятков кристаллов. Были там и сиреневые кристаллы отчётов со Станции. – Неужели всё успели просмотреть?
– Изучил. И довольно тщательно. Я ведь, знаете, энциклопедист. Из экспериментальной школы Дангулова. Вы, наверное, слышали: эволюционные резервы мозга, осознание как высшая форма понимания и всё такое прочее... Плюс школа Садовников.
Крайнев удивился и одновременно обрадовался.
– Выходит, знаменитый Дев Сахни ваш соученик? Я наслышан о школе Дангулова, и факты самые невероятные...
– Не всем, как видите, его методы идут впрок, – Илья развёл руками. – Но память я там всё-таки развил.
– Эх, Окно-окошечко... – задумчиво проговорил Крайнев. – Вот где нужно осознание. Тысячи страниц отчётов, а сущность явления – где она?
– Почему же, – возразил Илья. – Мне, например, понравилась ваша гипотеза. С какой стороны ни подходи, а сочетание "скупой" нейтронной звезды с Питателем и сетью информационных каналов в самом деле напоминает энергетическую систему. Вернее, часть её, сердце системы.
– Не обязательно, – возразил Крайнев. – Тут фантазии нет предела. Может, это нечто вроде многореакторной электростанции? И задействованы в ней десятки, а то и сотни звёзд, а?
– Есть одна неточность. – Илья опять включил запись голограммы туманности. – Неточность терминологическая. Это не электростанция, Фёдор Иванович, а источник питания, батарея – аналоги, конечно, очень приблизительные. Вы не учли, что система не пополняется "топливом". То есть звезда когда-то выгорит.
Крайнев возразил:
– Срок жизни пульсаров исчисляется миллионами, десятками миллионов лет. Так что я этим обстоятельством пренебрёг.
Илья подумал, что в Окне-то и время иное, а значит, жизнь звезды для гипотетических хозяев этой энергетической системы может, в принципе, умещаться в пределы их жизни... Он впервые серьёзно подумал о возможных обитателях неизвестного мира, кусочек которого открылся вдруг землянам, и ощутил лёгкую растерянность. О них предпочитали не говорить. Даже Крайнев, автор гипотезы, довольно толково объясняющей сущность и назначение пульсара Скупая, о том, что любая энергосистема должна иметь создателей и хозяев, писал вскользь, не акцентируя на поразительном факте: за частностью Окна угадывалось нечто целое. Наверное, потому и не писал, что это целое трудно было даже представить.
– Фёдор Иванович, – Илья помедлил. – Вы не задумывались над тем, что у вашей гипотезы есть один крупный недостаток?
– Какой же? – поинтересовался Крайнев.
Жёлтое облачко туманности в объёме изображения явно завораживало его. Он даже не повернулся к собеседнику.
– Она больно ранит самолюбие человечества, – шутливо вздохнул Илья. – Со всеми его Обитаемыми мирами. Эгоцентризм ещё жив в наших умах, а вы предлагаете вариант чужой вселенной, в сравнении с которой мы не то что муравьи – пылинки, атомы, элементарные частицы. Только подумать: их энергосистема больше Солнечной системы. А ведь мы не знаем её назначения. Может, Скупая для них всего лишь микроэлемент? Такой, например, как в моём браслете связи?
Крайнев оторвался от созерцания туманности, покачал головой.
– У вас пылкое воображение, дорогой Илья. Я думаю иначе. Это не микроэлемент. Это какая-то очень важная система. Жизненно важная для них. Иначе амёбы не расправлялись бы так с каждым нашим космоботом, не атаковали бы непрестанно Станцию... Впрочем, что мы знаем? – учёный нахмурился. Видимо, ему было неприятно лишний раз вспоминать о неосведомлённости людей. – Что мы знаем? – с ожесточением повторил он. Пока все наши исследования напоминают старую детскую игру: горячо, горячо и вдруг... холодно.
– Значит, вы считаете, что амёбы?.. Словом, вы сторонник гипотезы Давыдова?
– О чём разговор. Одно название – амёбы. На самом деле, – я глубоко убеждён в этом, – элементарные автоматы защиты. На уровне полей, конечно. Здесь всё на полях держится.
Илье вдруг представились со стороны туманность и Скупая, сонмы амёб и пылинка Станции. От этой воображаемой картины почему-то стало зябко.
– Фёдор Иванович, – тихо промолвил он. – Я всё думаю о несоответствии масштабов... У нас как бывает: барахлит автоматика, защита сбои даёт... Оказывается, в сложнейший механизм пылинка попала, мешает. Что тогда? Тогда встаёт оператор, засучивает рукава...
Крайнев улыбнулся уголками губ, но взгляд его остался серьёзным и напряжённым.
– Будем надеяться, – Крайнев встал, кивнул на часы, извиняясь. – Будем надеяться, – повторил он, – что пылинку, то есть нас, просто не заметят.
Полюбоваться очередным выбросом собрались все, кто был свободен от дежурств. На смотровой палубе звучали молодые голоса, вспыхивали улыбки.
"Какая там депрессия, – подумал Илья, – какая там раздражительность... Есть, конечно, и то и другое. Усталость тоже есть. Но неизмеримо больше доброты и радушия, смеха и излюбленной в нашем веке мягкой иронии. А значит, всё не так уж плохо. И не может быть плохо. Мы просто не позволим, чтобы людям было плохо".
Тут он заметил Юргена Шварца и всем своим чутьём "ангела-хранителя" понял, что это, наверное, единственный человек на палубе, которому сейчас в самом деле плохо! Юрген сидел в сторонке, нахохлившись, будто больной воробей. Они встретились взглядами. Юрген тотчас отвернулся – в глазах его почему-то стояла тоска.
– Четыре минуты! – закричал богатырского роста парень, взобравшись на возвышение для ораторов. – Внимание, четыре минуты до выброса. Четыре, нет, уже три.
Все взоры обратились к огромному объёму экрана, как бы парившему над толпой. Там, в жёлтой дымке туманности, яростно пылала Скупая. Чуть ярче дымки светился гигантский рукав Питателя, похожий на инверсионный след реактивного летательного аппарата.
– Минута... – вздохнули за спиной Ильи.
– Секунды, уже секунды.
В следующий миг рукав Питателя наполнился голубым огнём, завибрировал. Можно было вообразить, какие огромные массы звёздного вещества мчат сейчас через силовой тоннель, но ни мощность полей, удерживающих выброс в Питателе, ни его назначение – куда? Куда всё же уходит энергия? пониманию не поддавались.
Выброс окончился так же внезапно, как и начался. Слепящий блеск исчез, рукав Питателя медленно тускнел.
Рядом с Ильёй о чём-то горячо толковала группа физиков. Илья прислушался: учёные обсуждали феномен "скупости" пульсара. По всем расчётам получалось, что плотность потока нейтрино и рентгеновского излучения звезды должны быть в сотни раз больше. "Чему возмущаться, – заявил чернявый пожилой физик, кажется, Лебедев. – Благодарите бога, что Скупая в самом деле скупая. Иначе мы даже приблизиться к Окну не смогли бы. А так ничего – чуть ли не под боком у пульсара работаем".
Илья вспомнил Крайнева и порадовался его проницательному уму. Скупость пульсара прекрасно вписывалась в гипотезу "Окно – энергетическая система". Конечно же, её создатели умудрились каким-то образом закапсулировать почти все виды излучения звезды – к чему им такие гигантские потери?
Он стал пробираться к Юргену Шварцу:
"Всё-таки, что с ним? Почему вдруг космолог так затосковал? Только ли из-за того, что мироздание не хочет сдаваться без боя и никак не вмещается в его логические схемы? Надо поговорить с Юргеном".
Однако осуществить свой замысел Илье не удалось.
– Я так и думала, – засмеялась Лоран, появившись перед ним, как джинн из бутылки. – Все вы такие, мужчины. Расстроить бедную девушку – это пожалуйста. А восстанавливать её душевное равновесие кто будет? Кен Треверс, что ли? Так я его боюсь. Особенно... после приёма хаотической информации.
– Ты неисправима, Поль, – улыбнулся Илья. Он подумал, что и через тысячу лет, всё равно каких бы высот ума ни достигло человечество, обязательно будут рождаться вот такие насмешливые и совершенно несерьёзные создания, потому что такова уж природа человеческая, и это просто великолепно, что они были, есть и будут – вот такие создания...
– Полетели в сад! – потребовала Лоран. – У, меня жажда общения, и твой профессиональный долг – утолить её.
– С удовольствием, – согласился Илья. – А то Крайнев уже беспокоится, что я получу информационный шок. Заработался!
– Мой бедный "ангел", – Полина смешно наморщила нос. – И куда только врач Станции смотрит? – Она взяла Илью за руку. – Полетели.
Они поднялись на второй уровень сада – уровень задушевности.
Полина, оглянувшись по сторонам, решительно вломилась в густой малинник.
– Там, дальше, растёт несколько ранних яблонь, – заговорщицким тоном сообщила она. – И уже, наверное, есть чем полакомиться. Осторожней, ветка.
Трава возле деревьев немного выгорела. В саду стояла середина лета, и белесое небо над ним дышало зноем. Пахло полынью. В малиннике лениво отзывались птицы, а от кислющих маленьких яблок сводило скулы.
– Послушай, Поль, – поинтересовался Илья. – Ты ведь ещё девчонкой использовала право вето. Почему? Дети ведь наоборот – боготворят нас. Как и мы их, впрочем.
В глазах Полины зажглись насмешливые огоньки.
– Вторгаешься всё же? В сокровенное и интимное? Ну, ну... Да пустое всё это... Дом у нас был огромный – тридцать четыре семьи. Представляешь, сколько друзей?.. Я тогда пела немного. Точнее – импровизировала, было такое увлечение. Мы тогда жили в Крыму, а Толик – в Ташкенте...
– Поль, Поль, – покачал головой Илья. – Опять романтическая история.
Лоран шутку не приняла, досадливо повела плечом.
– Нет. Он потом, когда мы выросли, стал моим мужем... Так вот. Увидел он раз голограмму праздничного представления, в котором я выступала. Узнал личный индекс, позвонил – восхищался. Потом ещё звонил... А весной уговорил своих родителей – прилетели они в Крым. Объясниться Толик или не умел, или боялся. Так он через Службу Солнца давай фокусы выкидывать. И всё – на публику, чтоб другие знали. То имя моё на склоне Ай-Петри огромными камнями выложил, то уговорил знаменитого певца приехать к нам в Алупку и устроить концерт в мою честь... Словом, ребячество. Я это всё разом и прекратила.
Илья улыбнулся.
– Камни он, пожалуй, без нашей помощи таскал... Но в принципе, я так понимаю, дело ведь не в этой детской истории.
– Дело в самом принципе. – Полина подставила лицо густому свету, льющемуся с иллюзорного неба. – Я не люблю опеки. Какая бы она там ни была. Она размагничивает. Наш древний коллега Павлов писал о рефлексе свободы. Это высший рефлекс – стремление к преодолению преград. Заметь, к самостоятельному преодолению.
– Ты – сильный человек, Поль, – тихо сказал Илья. – Но ведь есть и слабые. И вообще, материальное раскрепощение не сделало человека автоматически счастливым. Напротив. Жить стало во сто крат сложнее. Потому что обогатились разум и душа, появилось больше времени для мыслей и чувств – и страсти человеческие приобрели новые качества. Тоньше стали, глубже, пронзительней. Теперь и Ромео не в диковинку да и Отелло уже не те. Куда там классическому ревнивцу до нынешних...
– Да ну тебя, – засмеялась Полина. – Никогда не поймёшь: серьёзно ты или шутишь.
– Я серьёзно, – подтвердил Илья. – Рефлекс свободы – это, конечно, здорово. Но ведь существует ещё и наиважнейший закон жизни – закон целесообразности. И всё, что осталось скверного в человеке, нецелесообразно, вредно, противоестественно. Как и всё остальное, что мешает ему быть счастливым.
– Меморандум твой я, кстати, слышала. Ещё на "Бруно". – Полина была абсолютно невозмутима. – Впечатляюще, но ты не во всём убедителен. Где пределы ваших добродеяний и где начинается сугубо личное, неделимое?
– Всё, Поль, всё – личное, – вздохнул Илья. – Мы помогаем тем, кто просит помощи. Или тем, кому она жизненно необходима. Кроме того, добрые деяния – только малая толика нашей работы... Ты, наверное, и не подозреваешь, что плоды забот Службы Солнца окружают нас со всех сторон. Даже в мелочах.
– И сад этот тоже? – Полина иронизировала.
– Угадала. По крайней мере, его уровни общения. Кстати, до нас искусством общения вообще никто всерьёз не занимался. Возьми, например, устройство Станции. Периодические изменения геометрии и интерьера её помещений; чередование зон невесомости с зонами нормального тяготения; устройство иллюминаторов – всё это для того, чтобы насыщать людей эмоциями, облегчать тяготы жизни в условиях замкнутого пространства. И всё это, кстати, помогали разрабатывать Садовники.
– Признайся, Илья. – В зелёных глазах Лоран отражалось кружево листвы. – Чтобы обратить меня в свою веру, ты бы, наверное, даже женился на мне?
– Не могу, никак не могу, – засмеялся Илья. – Ты... ты мне... противопоказана.
– То есть? – его смех озадачил девушку.
– Помнишь, – Илья вернул лицу серьёзную мину. – Когда мы первый раз столкнулись – буквально, буквально! – ты мне посоветовала вычислить... А я дельные советы ценю. Логический блок тут же выдал мне все сведения о Полине Лоран, попутно заметив, что данная особа астрономически далека от моего идеала. У меня, кстати, очень толковый блок...
– Оно и видно, – ядовито заметила Полина. – Слишком часто ты им пользуешься. Удачный симбиоз.
Они шутили и насмешничали друг над другом, всё дальше уходя от первоначальной дискуссии, от прошлого, от философских обобщений и частностей, и оставался только сад, дразнящие земные запахи, голоса птиц и сумбурный, необязательный разговор. Иногда загадочный и тревожный, как взгляд Полины. Чаще – осторожный, будто шаги охотника. В целом же лёгкий и стремительный, из тех разговоров, которые оставляют по себе не глыбы смысла, а ощущение. Ощущение радости, что ли...
– Ой, чуть не забыла, – всполошилась вдруг Полина. – У меня в шестнадцать связь с Землёй.
Они спустились на первый уровень, прошли мимо пруда, где у кафетерия человек шесть звездолётчиков дрессировали вислоухого щенка. Щенку наука явно не нравилась, он лаял и всё норовил удрать в кусты. Дальше, за деревьями, на спортивной площадке глухо стучал мяч.
Полина вдруг остановилась.
– Ты надолго к нам? – отрывисто спросила она, глядя Илье в глаза.
– На месяц, полтора. А что?
– Улетай поскорей. Разберись, в наших делах и улетай. Опасен ты для меня.
– Чем же? – удивился Илья.
– Ты мне тоже нравишься. А это крайне опасно. Это расслабляет. Я привыкла быть свободной. И сильной.
– Интересно, – Илья опустил глаза. – Я только одного не пойму, Поль, почему "тоже"?
– Не смей врать! – сердито сказала Полина. – Вы проповедуете предельную искренность и смелость в общении. Зачем же ты...
– Виноват, – вздохнул Илья. – Наверно, старею. Да, конечно же, ты мне нравишься. Очень нравишься. Ну и что?
– Нет, нет! – она испугалась всерьёз. – Так нельзя. Это не настоящее. Это нечто... старое, стыдное, – девушка мучительно подбирала слова. Лицо её зарделось, стало то ли гневным, то ли обиженным, и Илья вдруг почувствовал какую-то пустоту, стремительно надвигающуюся на них, разделяющую или объединяющую – не понять.
– Это... ты же врач, знаешь. Внезапные влечения возникали раньше от чувственного голода... Патология бесконтрольной психики... Нет, не хочу.
– Погоди, Поль, ты всё перепутала... – начал было Илья, но Полина уже шла к выходу из сада. Быстро, чуть ли не бежала, боясь, наверное, что он станет догонять.