– Сожалею, но у нас другой приказ. Мы могли бы взять вас с собой, но только в том случае, если вы поможете нашей группе выполнить задание.
– Какое?
– Мы должны отыскать одного человека.
Некоторое время Морозов смотрел непонимающе смотрел на него.
– Вас действительно послали не… не за мной?
"Он сейчас сорвется, – подумал Рольф. – Он и так уже почти сошел с ума. Надо его успокоить".
– Операция состоит из двух частей. Первая – найти вас. Вторая – с вашей помощью найти одного русского ученого.
Морозов молчал. Пальцы его нервно барабанили по краешку стола.
– Ну, старина, не стоит так переживать, – мягко улыбнулся Рольф. – Вам чертовски повезло – у вас появился хороший шанс выбраться. Все, что для этого нужно – помочь нам.
– Как вы меня нашли? – голос Морозова прозвучал неожиданно сухо. Рольф понял, что первоначальный шок прошел – теперь перед ним сидел недоверчивый, просчитывающий ситуацию профессионал. – Почему не использовали обычный канал связи?
– Через филармонию? – удивился Рольф. – Разве она не закрыта?
Раухер хмыкнул.
– Нет, она работает. Русские – сумасшедшие. Половина ленинградцев умерла от голода, но те, что остались в живых, ходят на концерты и в музеи. В Эрмитаже читают лекции, как до войны, и на них приходит масса народа! И в филармонии во время концертов почти все места заняты!
– Так вы продолжаете работать?
– Естественно. Я каждый день хожу на службу. Если я не приду, то кто-нибудь из моих товарищей (он произнес это слово по-русски) непременно навестит меня, чтобы узнать, не заболел ли я. А если я не появлюсь на работе несколько дней без уважительной причины, то мной займется НКВД.
Рольф налил Морозову еще шнапса, плеснув для вида и себе.
– Честное слово, старина, если бы я знал, как обстоят дела, то воспользовался оговоренным каналом связи. А вы что, все это время продолжали проверять, нет ли для вас записок?
– Каждый день, – с гордостью ответил Морозов. – Сообщений мне не передавали с сорокового года, но я продолжал пунктуально проверять кресла последнего ряда. И все-таки, как вы меня нашли?
– С помощью одного старика, работающего в городской справочной службе.
У Раухера дернулся уголок рта.
– Почему же вы не смогли найти таким же образом этого вашего ученого?
– Потому что его нет в картотеке. Но мы точно знаем, что до войны он жил в Ленинграде.
Морозов задумался.
– Такое может быть, только если его арестовали и осудили на большой срок. Тогда сведения о нем могут быть изъяты из картотеки. Как зовут этого вашего ученого?
– Гумилев, – ответил Рольф. – Лев Николаевич Гумилев.
Рука Раухера дернулась, шнапс выплеснулся из чашки на стол.
– Как вы сказали? Лев Гумилев? Сын Николая Гумилева и Анны Ахматовой?
Рольф пожал плечами.
– Насчет его родителей я ничего не знаю. А вы что, знакомы?
Морозов покачал головой.
– Нет, я никогда его не видел. Но я хорошо знаю деда его сестры, Николая Энгельгардта. Он часто посещал филармонию… пока был в состоянии.
– Он умер? – спросил Рольф.
– Не знаю, – пожал плечами Раухер. – Возможно, его эвакуировали зимой. Вы знаете, что некоторых ленинградцев эвакуируют? Особенно стариков и детей. Кому нужны старики? Зимой, когда Ладога замерзает, по льду идут целые караваны грузовиков… многие проваливаются под лед и тонут. Это называется у них "Дорога Смерти".
– А как звали сестру Гумилева?
– Кажется, Елена. Молодая и довольно ограниченная особа…
– В первую очередь нас интересует именно Лев, – перебил его Рольф. – Когда вы сможете достать необходимую информацию?
Морозов побарабанил пальцами по столу.
– Мне придется нанести несколько визитов, – сказал он. – Это займет время. Может быть, два дня. У вас нет еды?
– Питательный концентрат. А зачем вам?
– Для гостинцев. Это необязательно, но считается хорошим тоном. Если приходишь в гости и приносишь с собой еду… к тебе лучше относятся.
Рольф покачал головой.
– Придется обойтись без подарков. И вообще, имейте в виду – чем скорее мы найдем этого Гумилева, тем скорее вернемся домой, в фатерланд. А там много еды, товарищ Морозов. Много хорошей, вкусной еды.
– Можете называть меня Макс, – сказал Раухер. – Когда-то в прошлой жизни меня звали именно так. А шнапс у вас еще остался?
Рольф с готовностью пододвинул ему свою чашку.
– Вы ничего не пили, – понимающе усмехнулся Раухер. – А я напился… первый раз за весь этот страшный, безумный, проклятый год… Что ж, у всех когда-то наступает момент, когда нет больше сил сдерживаться. Я рад, что вы нашли меня, господа.
Он опрокинул в себя содержимое чашки и мучительно закашлялся.
– Я помогу вам найти этого Гумилева. А потом вы заберете меня домой.
Глава восьмая
Слабое звено
Подмосковье, июль 1942 года
- Такие дела, братцы-кролики, – задумчиво сказал Шибанов, когда группа возвращалась домой. – Попали мы с вами как кур в ощип.
– Скажи еще, что ты ничего не знал, – буркнул Лев.
– Чудак-человек, – капитан даже мотнул головой от удивления. – Кто ж мне такую тайну доверил бы?
– Ты нас по всей стране собирал, – поддержал Гумилева Теркин. – Уж наверное не вслепую.
– Именно что вслепую! – вскипел Шибанов. – Думаешь, мне что-нибудь объясняли? Пойди туда, принеси то… Проверь, правда ли старшина Теркин в бою неуязвим, а у медсестры Серебряковой раненые с того света возвращаются…
– Ну а я? – спросил Лев. – Та фраза, которую ты мне сказал – "вы должны остановить войну"?
– Что мне велели передать, то я и передал. Я и сам удивился, а толку? У наркома особенно не повыспрашиваешь, что к чему…
– Можете считать меня дурой, – сказала Катя, – но я почти ничего не поняла. Что это за предметы такие?
Шибанов покосился на Гумилева.
– А никто не знает. Разве что Лев тебе разъяснит.
Гумилев вытащил из кармана пачку "Дели", сунул в рот папиросу.
– Катя, я видел только один предмет. Он… они… ну, как бы волшебные. Вот у вас есть дар исцеления – и никто не понимает, как это получается. Но он только ваш, собственный. А есть, допустим, такой предмет, который дает своему хозяину такую же способность. И если он будет у меня или у Василия – мы сможем лечить людей не хуже вас.
– А тот предмет, про который товарищ Жером говорил?
– Орел? Он заставляет людей верить его хозяину. Это вроде гипноза, только очень сильного. И потом, гипноз действует на одного человека, а Орел может подчинять своей воле даже толпу.
– И нам нужно этот предмет спереть, – хмыкнул Теркин. – У самого Адольфа. Делов то!
– А вы думали, нас тут за красивые глаза кормят и поят? – развел руками Шибанов. – Ласку Родины отрабатывать надо!
Лев подумал, что капитан ошарашен не меньше других. Наверное, его и вправду использовали втемную.
– Хорошо, что этот Жора с нами пойдет, – сказал вдруг Василий. – Он мужик опытный, я нутром чую.
– Теперь мы все время будем работать вместе, – сказал им Жером на прощание. – Программа подготовки усложнится, времени у нас мало, а научиться следует многому. С завтрашнего дня – прыжки с парашютом и маскировка на местности. Немецкому вы за оставшиеся дни все равно не научитесь, поэтому на немецком просто будем разговаривать – в том числе, и во время тренировок. А через неделю вас ждет сюрприз, так что готовьтесь.
– А что за сюрприз? – немедленно спросила Катя.
– На то и сюрприз, чтобы не раскрывать его раньше времени, – улыбнулся Жером. – А теперь можете отдыхать. Увидимся через час на стрельбище.
…Стрелял Жером так, что майор Гредасов на его фоне выглядел подающим надежды новичком. С двух рук, на бегу, качая маятник, вслепую, из-за плеча, в прыжке и с перекатом. Пистолеты казались частью его тела. Пули ложились точно в центр мишени, ни одна не отклонилась даже на полсантиметра.
– Форсит, – вынес свой вердикт Шибанов. Капитану мучительно хотелось показать такой же класс, но в Ростовской школе НКВД подобным трюкам не учили.
– Стрельба с двух рук, – сказал Жером, отстреляв последнюю обойму, – на самом деле довольно проста. Есть один прием, который называется "македонский захват" – вы держите пистолеты в каждой руке, а большие пальцы ваших рук плотно цепляются друг за друга. Получается нормальный стрелковый треугольник, но уже с двумя стволами.
– А целиться как? – спросил Теркин.
– Как удобнее. Можете ловить цель одновременно правым и левым глазом – отлично. Не можете – цельтесь из одного пистолета, а второй держите параллельно. Эту методику придумали американские ганфайтеры, которые первыми начали стрелять из двух револьверов. Только македонского захвата они в те времена еще не знали, поэтому просто плотно прижимали руки одна к другой.
– А кто такие ганфайтеры? – Теркин, похоже, решил досконально разобраться в этом вопросе.
– Профессиональные стрелки. Была такая интересная работа на Диком Западе… Среди вас есть левши?
– Нет, – ответил за всех Шибанов.
– Тогда все просто. Цельтесь левым глазом, стреляйте из правого пистолета. Левый у вас будет вспомогательным. Даже если вы вообще не будете из него стрелять, точность ваших попаданий повысится.
– Почему? – удивилась Катя. – По-моему, это очень неудобно – держать два тяжелых пистолета…
Жером подошел к ней, взял руку и прошелся пальцами по запястью и ладони.
– Да, у вас, пожалуй, кисти недостаточно тренированы для стрельбы по-македонски. Придется добавить вам силовых упражнений, а пока будете стрелять по-старому, из одного пистолета. Когда кисти окрепнут, вы поймете, что масса второго пистолета уменьшает отдачу стреляющего ствола, и не позволяет ему сильно сбиваться после выстрела. Уверяю вас, на самом деле это очень удобно.
– Спасибо, – почему-то покраснев, проговорила Катя. – Я постараюсь научиться.
– Ну, а у вас с руками должно быть все нормально, – сказал Жером, поворачиваясь к мужской части команды. – Так что ожидаю хороших результатов. Кто первый?
Хороших результатов в этот день не показал никто. Даже Шибанов, у которого впервые на памяти Гумилева две пули улетели в "молоко". Хотя, справедливости ради, надо сказать, что отстрелялся капитан все же лучше других. Для Гумилева и Теркина новая методика стрельбы оказалась чересчур мудреной.
– Не беда, – утешил их командир, собрав листочки мишеней. – С первого раза мало у кого получается. Главное – мышечная память. Когда пальцы, руки и плечи запомнят, какое положение они должны занимать, и с каким усилием следует вести стрельбу, дело пойдет гораздо быстрее.
Так и вышло. С каждой новой тренировкой результаты становились все лучше и лучше. К тому же Жером оказался на редкость хорошим учителем – куда там майору Гредасову.
"Не зацикливайтесь на прицеливании, – говорил он. – Концентрируйтесь на руках, вы должны чувствовать их все время сцепленными вместе. Главное – это руки. Цель они найдут сами".
Спустя несколько дней даже Лев приноровился стрелять с двух рук так, что начал чувствовать себя настоящим ковбоем.
Но, как выяснилось, это были только цветочки, потому что, добившись от курсантов первых успехов, Жером принялся гонять их по стрельбищу, как зайцев. Теперь поражать мишени нужно было на бегу. Это оказалось по-настоящему сложным: Льву никак не удавалось освоить перекрестный шаг, при котором обе ноги ставятся носками в одну сторону и туловище заносит, как автомобиль на скользкой дороге. У остальных получалось лучше: Шибанов и Теркин даже соревновались, кто больше попадет в "яблочко". Катя, по-прежнему стрелявшая из одного пистолета, осваивала снайперскую винтовку Мосина. Жером был ей очень доволен.
А вот прыгать с парашютом Гумилеву неожиданно понравилось. Это было увлекательное занятие, и оно очень напоминало спорт. Для начала Жером научил их, как правильно укладывать парашюты. Перед тем, как уложить парашют, его необходимо было детально осмотреть, удостоверившись, все ли его многочисленные детали в порядке. Чаще всего, как сказал Жером, проблемы возникали с резиновыми сотами чехла купола, которые имели неприятную особенность рваться. Соты были сменными, и их следовало тут же заменить новыми – заклеивать их строго запрещалось.
Укладывали парашюты обязательно вдвоем, один курсант выполнял роль укладывающего, второй – помогающего. Потом роли менялись, поскольку сложить следовало два парашюта – основной и запасной. Каждый, таким образом, отвечал не только за свою жизнь, но и за жизнь товарища. Жером ходил между парами, подавая команды и внимательно проверяя, как они выполняются.
– Товарищ Жером, – спросил у него Шибанов, – разрешите вопрос.
– Спрашивайте, капитан.
Все уже привыкли к тому, что спрашивать командира можно о чем угодно, как и к тому, что на большинство вопросов он давал весьма уклончивые ответы.
– А сами вы где парашютному делу учились?
До войны капитан несколько раз прыгал с парашютом, и кое-что помнил. Жером, по его словам, делал все "вроде бы и правильно, но вроде как-то не по-нашему".
– В Африке, – неожиданно ответил командир. – И там были совсем другие парашюты.
Больше он на эту тему не распространялся, а Шибанов счел за лучшее вопросов больше не задавать.
Когда курсанты научились складывать парашюты, пришло время первого прыжка.
Это было страшно и увлекательно одновременно. После завтрака команду отвезли на маленький аэродром и посадили в выкрашенный зеленой краской "ПС-84". Самолет, рассчитанный на втрое большее количество пассажиров, казался непривычно пустым.
– Самый тяжелый прыгает первым, – сказал Жером. – Капитан, я думаю, это ваша привилегия.
– Говорила мне мама в детстве – не ешь столько каши, сынок, – проворчал Шибанов и полез в хвост салона.
– Старшина, сколько вы весите?
– Семьдесят, – бодро отозвался Теркин. – Отъелся на казенных-то харчах.
– А вы, Лев Николаевич?
Гумилев, каждый раз переживавший, что командир обращается к нему не по воинскому званию, которого не было, а по имени-отчеству, пожал плечами.
– Не знаю точно. Думаю, килограммов шестьдесят.
– Отлично. Сержант медслужбы у нас самая легкая, мы ее даже спрашивать не будем. Во мне – шестьдесят восемь, я прыгаю после старшины. За мной – Лев Николаевич, а за ним – Катя.
– А проверять кто будет? – недоверчиво спросил Лев.
– Что проверять? Парашюты сложены. Как прыгать, вы знаете. В чем проблема?
Гумилев замялся.
– Ну, если кто-то вдруг замешкается… собьется с темпа…
– Если "кто-то" будет помнить, что от этого зависит его жизнь, то не замешкается, – успокоил Жером. – Прыгаем с двух с половиной тысяч метров. Вполне достаточно, чтобы обдумать все свои действия и, если нужно, что-то исправить. Предупреждаю сразу – сегодня не прыжок, а увеселительная прогулка. Вот когда будем прыгать со ста метров, придется поработать.
Пока самолет разгонялся и взлетал, Гумилев незаметно следил за товарищами. Шибанов казался непрошибаемо спокойным, Теркин хозяйственно ощупывал свой ранец с парашютом, Катя не отводила взгляда от Жерома. Неужели никто из них действительно не нервничает?
Жером что-то рассказывал Кате, оживленно жестикулировал, улыбался, но из-за рева моторов Лев его совершенно не слышал.
Гумилев сложил руки на коленях, так, чтобы кисти свободно свисали вниз, и прикрыл глаза. Главное – не перепутать последовательность действий, думал он. Прыгать надо быстро, чтобы не приземлиться далеко от товарищей. Купол раскроется сам, а если вдруг не раскроется, нужно дернуть кольцо запасного парашюта. Ну, а если совсем запаникуешь или забудешь, что нужно дергать – сработает автомат, называемый КАП-3. Так что даже если очень захочешь разбиться, это вряд ли у тебя выйдет.
А дальше – лети себе, подтягивай стропы, контролируя снижение, любуйся пейзажем…
"Ли-2" закончил, наконец, взбираться на заданную высоту, перестали натужно реветь моторы, и сразу стал слышен голос Жерома, кричавшего:
– Приготовились!
Люк открылся и Гумилев увидел небо.
Оно было ярко-синим, и эта синева яростно врывалась в полутемный салон самолета.
Где-то под потолком завыла сирена.
– Пошел! – скомандовал Жером.
Шибанов шагнул в люк так буднично, как будто переходил из одной комнаты в другую. Его широкоплечая фигура на мгновение четко вырисовалась на фоне синего неба, а затем исчезла.
Теркин, наклонив голову, уже бежал к люку.
"Сейчас очередь командира", – подумал Лев. – "А потом и мне надо будет прыгать".
Он почувствовал, что у него ослабли ноги. Нужно было встать и сделать несколько шагов к ярко-синему прямоугольнику, но мышцы не слушались. "Позор какой, – подумал Гумилев. – Это же все увидит Катя…"
– Поднимайтесь, курсант, – Жером хлопнул его по плечу. – Не задерживайтесь, прыгайте сразу за мной.
"Он думает, что я испугался, – метнулась в мозгу Гумилева жуткая мысль. – Жером с самого начала считал меня слабым звеном…"
Он даже не заметил, как вскочил на ноги. Жерома в салоне уже не было, и Лев покрыл расстояние до люка одним прыжком.
В последний момент ему невыносимо захотелось раскинуть руки и вцепиться в металлические ребра самолета, но он этого не сделал. Просто продолжил движение и вывалился в синеву и слепящий солнечный свет.
Бездна распахнулась перед ним.
Первые несколько секунд Лев ничего не соображал. Воздух свистел в ушах, где-то внизу крутились какие-то пятна. "Я лечу со скоростью двести километров в час", – вспомнил он уроки Жерома. "Да и то, если планирую на животе, как лягушка… А я, как дурак, падаю ногами вниз, значит, и скорость выше…"
Потом его резко рвануло вверх. Лев задрал голову – над ним разворачивался круглый белый купол. Значит, все прошло штатно, и автомат не понадобился. Он увидел уходящий в направлении солнца самолет, и тут сердце его замерло: от самолета отделилась маленькая темная фигурка и стремительно полетела вниз, к земле.
"Катя", – понял Гумилев. Значит, после того, как он выпрыгнул из самолета, прошли считанные мгновения – а казалось, он успел подумать обо всем на свете… Когда же раскроется ее парашют?
Словно отвечая на его вопрос, над приближавшейся фигуркой раскрылся купол – словно распустился белый цветок. Катя, как показалось Льву, повисла в воздухе в сотне метров у него над головой. На самом деле оба они, конечно, падали, просто их скорость замедлилась в несколько раз.
Лев помахал Кате рукой, но она, кажется, этого не увидела. Тогда Гумилев опустил голову и стал высматривать товарищей – один парашют был уже у самой земли, два других медленно планировали в сторону небольшой рощи. Где-то далеко, у самого края горизонта, виднелись очертания больших зданий, вздымались к небу дымные трубы – это была Москва.