– Ничем не могу вас порадовать, молодой человек, – сокрушенно развел руками Свешников, когда "лейтенант Гусев" вновь явился навести справки о Льве Гумилеве. – Такого человека в картотеке справочной службы не значится. Есть, правда, некая Елена Гумилева, родившаяся 14 апреля 1919, может быть, родственница?
– Все возможно, – кивнул Рольф. – Вы записали ее адрес?
Свешников втянул сморщенную шею в плечи, отчего сразу стал похож на черепаху.
– Нет, не догадался… ай-яй-яй, старая моя голова… надо же было, конечно, записать…
– Ничего, – успокоил его Рольф. – Мы с товарищами задержимся в городе еще на пару дней, так что если вы сможете достать мне адрес этой Елены Гумилевой к завтрашнему вечеру, все будет в порядке.
– Конечно! – Свешников прижал к груди тонкие руки. – Разумеется, я запишу его завтра. Извините, ради Бога, что я сегодня так опростоволосился. Знаете, как говорят – и на старуху бывает проруха…
Этой русской пословицы Рольф не знал, и поэтому немного напрягся. Но Свешников явно не имел в виду ничего важного.
– Знаете что, Федор Степанович, – сказал он, когда Свешников перестал сокрушаться по поводу своей дурной головы, – если вы уж все равно завтра будете снова рыться в картотеке, не сочтите за труд, отыщите мне Морозова Николая Леонидовича, дату рождения не знаю, а лет ему сейчас должно быть около сорока. Хорошо?
Свешников посмотрел на него с легкой укоризной.
– Милостивый государь, вы, должно быть, полагаете, что это так легко – найти в трехмиллионном городе человека с именем Николай Морозов? Ладно еще Лев Гумилев, все-таки редкая и славная фамилия, да и имя не слишком распространенное, а Колей Морозовых в Ленинграде далеко не один человек! Как вы себе это представляете?
– А я дам вам подсказку, – улыбнулся Рольф. – Этот Коля Морозов до войны работал – а может, и сейчас работает – в ленинградской филармонии.
К следующему вечеру у них было два адреса – и только две плитки горького шоколада. Группу "Кугель" не готовили для длительного выживания в условиях блокадного города, она должна была, оправдывая свое название, пронзить его навылет, точно пуля.
– Начнем с Елены, – решил Рольф. – Литейный, 36. Это тут недалеко.
Когда они уже выходили из особняка, смутное предчувствие заставило Рольфа остановиться.
– Вот что, – сказал он, – пойдем порознь. Я впереди, метрах в ста, вы за мной.
– Почему? – спросил Хаген.
– Просто так.
Город окутывали светлые балтийские сумерки. Рольф шел по пустынной улице, на ходу придумывая легенду для Елены Гумилевой. В данных обстоятельствах требовалась универсальная легенда, обходящаяся без поддающихся проверке деталей. Можно, конечно, представиться сотрудником милиции – соответствующий документ у Рольфа имелся. Это избавило бы от лишних вопросов, но сделало бы сам визит психологически недостоверным: как может милиция не знать, где находится советский гражданин?
Патруль вырос словно бы из-под земли. Двое красноармейцев с винтовками за плечами и широкоплечий капитан с ромбами НКВД перегородили Рольфу дорогу.
– Проверка документов, – сообщил капитан, цепко поглядывая на Рольфа снизу вверх. – Предъявите, товарищ лейтенант.
Рольф вытащил пачку документов и протянул капитану. Тот внимательно изучил бумагу, подписанную контр-адмиралом Смирновым и удивленно поднял брови.
– Радиоразведка, значит? И что офицер берегового отряда делает в Ленинграде?
Капитан Сергей Смыков полгода назад окончил училище НКВД имени Клима Ворошилова. В апреле училище перевели в Саратов, а Смыков остался защищать родной город от разной нечисти. Осенью сорок первого, когда голод уже начал собирать первую жатву, в булочную, где в очереди за хлебом стояла сестренка Смыкова, Галя, ворвался провокатор и принялся разбрасывать хлеб с прилавков, крича: берите! берите все без карточек! коммунисты хотят уморить вас голодом! в городе полно хлеба! Когда его попытались задержать, провокатор легко разбросал слабых от недоедания людей и убежал. При этом он так толкнул Галю, что она ударилась затылком о чугунную батарею и через несколько дней умерла.
Смыков ловил провокаторов, выявлял саботажников, выслеживал людей, разбрасывавших на улицах листовки с призывами к свержению советской власти, и все время думал о Гале. Зимой он долго охотился на людоеда, нападавшего на детей у Кировского завода, а когда нашел, то застрелил без суда и следствия. Он хорошо помнил, какая сытая, гладкая была ряшка у этого людоеда.
Лейтенант, которого они остановили на пустынной улице, не понравился ему с первого взгляда. У него тоже было лицо человека, не знавшего голода.
Конечно, это ничего не значило – в Ленинград все время прибывали новые части, и вновь прибывших отличали, как правило, именно по внешнему виду. Но Смыков решил на всякий случай проверить этого откормленного верзилу как следует.
Он с интересом прочитал подписанное контр-адмиралом предписание. Надо же додуматься, отправлять парней с Ладоги, где они делом занимаются, в Ленинград. Финские подводные лодки в Ольгинском пруду выслеживать, что ли?
– И что офицер берегового отряда делает в Ленинграде?
– Выполняю задание, товарищ капитан, – ответил Гусев. – Виноват, не имею права его раскрывать.
Смыков быстро взглянул ему в глаза. Не нервничает, взгляд не бегает. Бумаги как бумаги – и подпись, и печать на месте. Придраться было особенно не к чему, но почему-то очень хотелось.
– Откуда сам-то, лейтенант? – спросил Смыков, складывая предписание и начиная разбираться с другими документами.
– Из Киева, – улыбнулся Гусев. Улыбка у него была хорошая, открытая, а вот поди ж ты – не нравилось что-то в нем капитану – и все. – Киевское военно-пехотное училище, знаете?
– Знаю, – кивнул Смыков. Документы были в порядке, хотя и выглядели подозрительно чистыми. Конечно, теоретически можно допустить, что лейтенант Гусев из берегового отряда радиоразведки ни разу не попадал под дождик и не мок в ладожских водах… и все-таки что-то здесь было не так. Смыков вспомнил, чему их учили опытные пограничники – на наших документах всегда остаются ржавые следы от скрепок, у немцев же скрепки из нержавейки, поэтому в верхнем левом углу их документов бумага всегда чистая.
Он еще раз пролистал документы. Никаких следов ржавчины на них не было.
Улыбка Гусева стала чуть более напряженной. Видимо, он почувствовал, что капитана что-то насторожило, и теперь пытался понять, что именно.
– А это что у тебя тут? – Смыков извлек из пачки документов довоенный билет спортобщества "Динамо". – Так ты спортсмен?
Он старался говорить как можно более добродушно, чтобы не спугнуть оборотня. В том, что перед ним оборотень, Смыков уже почти не сомневался.
– А по мне не видно? – в тон ему ответил Гусев. – "Динамо" – это ж лучший клуб страны!
– Ого! – воскликнул Смыков. – А я за ЦДКА всю жизнь болел. И тут еще можно поспорить, кто лучше. Как наши вашим в сорок первом в Киеве наваляли? Гринин-то две банки забил! Так-то!
Он щелкнул ногтем по динамовскому билету Гусева и вернул ему документы. Напряжение, сковывавшее лейтенанта, исчезло. Он сложил бумаги и спрятал их в карман кителя.
– Подумаешь, две банки, – сказал он, улыбаясь. – Мы после войны отыграемся.
Смыков вытащил из кобуры пистолет и направил его на Гусева.
– А теперь, – приказал он, – медленно поднял руки, убрал за голову и повернулся спиной. Шерстюк, забрать у лейтенанта оружие!
"Где-то я прокололся, – подумал Рольф, глядя в холодные глаза русского капитана. – А может быть, бомба Хагена не сработала, и "Стремительный" все же вернулся обратно? Нет, его в любом случае должны были уничтожить "Юнкерсы". Значит, я допустил ошибку. Какую?"
– Матча не было, – словно отвечая на его мысли, усмехнулся энкавэдэшник. – Он должен был состояться 22 июня, но утром ваши самолеты бомбили Киев. Ты такой же "динамовец", как я балерина.
Рольф поднял руки и медленно повернулся.
Красноармеец вытащил у него из кобуры ТТ.
Коммандос носили это оружие исключительно для маскировки. Оно было тяжелым и неудобным, к тому же отсутствие предохранителя делало его крайне опасным – достаточно было уронить пистолет на пол, чтобы он выстрелил от удара. Чтобы избежать этого, приходилось не досылать патрон в патронник, а пистолет, который не может выстрелить мгновенно – это просто кусок железа.
Настоящее оружие – полицейский "Вальтер РРК" – было примотано к левой лодыжке Рольфа эластичным бинтом. Но Рольф не собирался пускать его в ход.
Он не знал, кто обучал этих русских солдат, как вести себя с предполагаемым диверсантом. Но кто бы это ни был, он выполнил свою задачу из рук вон плохо.
Красноармеец подошел к нему не сбоку, как следовало это делать, а сзади, полностью перекрыв капитану НКВД линию огня. Рольф резко развернулся и его каменная ладонь врезалась солдату под подбородок. Этот удар отключал человека на несколько секунд – Рольф успел перехватить оседающего красноармейца подмышками и заслониться им, как щитом.
Капитан Смыков мог застрелить диверсанта – пули ТТ прошили бы два тела насквозь – но тогда он убил бы и рядового Шерстюка. А Шерстюк, хоть и оказался растяпой и дураком, позволившим превратить себя в живой щит, смерти все-таки не заслуживал. К тому же Смыков хотел взять диверсанта живым. Поэтому он махнул рукой вскинувшему винтовку сержанту Авдеенко – не стрелять! – и медленно опустил ствол пистолета.
– Что ж ты такой нервный, Гусев, – проговорил он. – Чуть что – сразу в морду… Отпусти парня, а я тебя отпущу.
– Положи пистолет, капитан, – спокойно отозвался диверсант. – И сержант твой пусть положит винтовку на мостовую. Иначе я сломаю парню шею.
Шерстюк уже пришел в себя и хлопал глазами, пытаясь понять, что произошло, но помощи от него ждать не приходилось.
– Я не шучу, капитан. Положи оружие и разойдемся миром.
– Хорошо, хорошо, только не нервничай, – Смыков сделал вид, что наклоняется, чтобы положить ТТ на землю. В действительности он готовился выстрелить диверсанту в ногу.
Заслониться Шерстюком полностью "лейтенант Гусев", конечно, не мог – хотя бы потому, что был значительно выше и крупнее. Вся левая нога диверсанта была, как на ладони – и Смыков рассчитывал влепить ему пулю в голеностоп. Стрелял капитан хорошо, и в успехе своей задумки был уверен.
Как оказалось, зря.
Он услышал, как что-то свистнуло в воздухе, и страшно захрипел Авдеенко. Повернулся – сержант осел на колени, вцепившись обеими руками в винтовку, а из горла у него торчало что-то темное, похожее на плавник.
Смыков не успел даже выругаться. Страшный удар выбил пистолет у него из руки – ТТ улетел в сторону и упал на цветочную клумбу. Капитан попытался ударить левой, но рука попала в жесткий захват. Он услышал, как хрустит кость.
– Значит, матча не было, капитан? – услышал он насмешливый голос улыбчивого диверсанта. – Спасибо за науку, товарищ.
Лезвие десантного ножа вошло Смыкову под ребра.
– Вот почему я приказал вам идти поодаль, – сказал Рольф, когда они затащили трупы в темную подворотню. – Если бы мы шли втроем, этот подозрительный капитан наверняка сразу вызвал бы подкрепление.
– Мы бы отбились, – хмыкнул Хаген.
– Пришлось бы стрелять. А я предпочитаю обходиться без стрельбы.
– Я тоже не люблю шума, – сказал Бруно, аккуратно вытирая свой метательный нож. –Рояльные струны и войлочные тапочки – что еще нужно человеку нашей профессии?
Елены Гумилевой по полученному от Свешникова адресу не оказалось. Точнее, не оказалось вообще никого – большая, захламленная квартира, в одной из комнат которой была прописана Гумилева, была пуста. Возможно, последние жители покинули ее не так уж давно – об этом говорило отсутствие пыли на большой коммунальной кухне – но спросить об этом было некого. Коммандос быстро обыскали квартиру, но ни писем, ни документов, имеющих отношение к Гумилевой, не обнаружили.
– Можем переночевать здесь, – предложил Хаген. – Лишний раз рисковать ни к чему.
– У нас есть второй адрес, – сказал Рольф. – И нам нужно его проверить.
– Думаешь, это все-таки он? Раухер?
– Вероятность того, что в филармонии работал другой Николай Морозов, не имеющий отношения к нам, очень мала, – Рольф задвинул ящик стола, в котором не было ничего, кроме порванной на мелкие кусочки бумаги. – А способ связи, выбранный Раухером, говорит о том, что он не просто часто посещал филармонию, а мог ходить по залу после концерта, не возбуждая подозрений. А тот Морозов, которого нашел нам старик, работал администратором филармонии. Я уверен, что он и есть наш Раухер.
Николай Морозов жил далеко от центра, на улице Красной Конницы. Когда коммандос добрались до него, было уже совсем поздно.
– Ждите на лестнице, – сказал Рольф. – Если понадобится, я вас позову.
Он подергал массивную ручку двери – заперта. Рольф посветил фонариком – на табличке, прикрепленной под номером квартиры, было написано – "Лебедевы – звонить 1 раз, Захаровы – 2 раза, Граббе – 3 раза, Морозов – 4 раза".
"Представляю, как будут рады все эти люди", – подумал Рольф, четыре раза нажимая кнопку звонка.
Когда последние раскаты на редкость громкого и противного звонка отгремели в недрах уснувшей квартиры, Рольф приложил ухо к замочной скважине. Тишина. Полная тишина. Неужели он своим нахальным вторжением в два часа ночи никого не разбудил? Ни Лебедевых, ни Захаровых, ни Граббе?
Прошла минута, и Рольф почувствовал, что за дверью кто-то стоит. Кто-то, не выдающий себя даже дыханием, кто-то очень тихий и очень испуганный.
Тогда он заколотил в дверь кулаком – ему почудилось, что притаившийся за ней человек даже отпрянул.
– Кто? – спросили из-за двери прыгающим голосом. – Кто там?
– Я к Морозову, – сказал Рольф. – К Николаю Леонидовичу Морозову.
– Кто вы? – повторил голос после некоторого молчания. – Что вам нужно?
– Мне нужны семена белых морозостойких георгинов, – усмехнувшись, ответил Рольф. – И ничего больше.
Пароль для экстренной связи с агентом Раухером явно придумала какая-то старая дева из конторы Шелленберга. Впрочем, в тридцать шестом это была еще контора Гейнца Йоста.
За дверью молчали. Или там стоял не Раухер, или за шесть лет слова отзыва напрочь вылетели из головы агента. Впрочем, такого, конечно, просто не могло быть.
– Сейчас не сезон для высаживания георгинов, – с усилием проговорил, наконец, тот, кто стоял за дверью. – Но я могу предложить вам прекрасные ноготки.
Послышался металлический скрежет открываемого замка. Загрохотали цепочки, защелкали отодвигаемые засовчики. Дверь заскрипела, и, наконец, открылась.
В дверном проеме стоял человек среднего роста, с простоватым лицом славянского типа. У человека были редкие светлые волосы и впалые щеки.
Рольф специально держал фонарик так, чтобы свет не слепил глаза хозяину квартиры, но тот все равно растерянно моргал. Возможно, не ожидал увидеть на пороге лейтенанта Красной Армии.
– Николай Леонидович Морозов? – спросил Рольф. – Или лучше называть вас Раухер? Может быть, разрешите все-таки войти?
– Да, разумеется, – глухо сказал человек, открывший ему дверь. – Проходите, пожалуйста.
– Я не один, – предупредил Рольф. – Со мной двое друзей.
Человек пожал плечами.
– Какая разница? Места хватит на всех…
Кличку "Раухер" агенту дали явно не зря – большая комната, где он жил, вся пропахла дешевым табаком. Курил Морозов какую-то дрянь, больше похожую на сушеную траву, но Рольф терпел. Бруно и Хаген слонялись по огромной квартире – слушать излияния Морозова им явно не хотелось – а Рольфу приходилось это делать по долгу службы. Как руководитель группы "Кугель" он обязан был наладить с агентом, долгое время находившимся в законсервированном состоянии, психологический контакт. Фляжка со шнапсом, которую Рольф держал специально для этого случая, весьма в этом помогала.
Морозов выговаривался. Он рассказывал Рольфу о жутком нервном напряжении, которое владело им все довоенные годы, о том, как он считал дни до прихода вермахта, о безумной надежде, что дивизии фельдмаршала Лееба вот-вот возьмут город. О том, как он едва не сошел с ума, узнав, что решение о штурме отменено, и что вместо этого группа "Север" замкнула кольцо вокруг Ленинграда и начала многомесячную осаду.
– Я же ничем не отличался от других граждан, – повторял он Рольфу. – У меня не было спецпайка, не было никаких льгот! Я был обречен на смерть вместе с обычными ленинградцами.
– Но вы как-то выжили, – усмехнулся Рольф. – И в общем, даже не очень похудели.
Раухер закашлялся и немедленно сунул в рот новую папиросу.
– Поверьте, это было нелегко! Мне приходилось подделывать продуктовые карточки, а это было черт-те знает как опасно! Несколько раз я забирался в чужие квартиры и воровал карточки у мертвецов. Представляете, до чего я докатился? Да нет, к черту, ничего вы не представляете…
Рольф разлил шнапс по чашкам – никакой иной посуды у Раухера не оказалось.
– Прозит! – сказал он, отхлебывая крошечный глоток. Морозов осушил свою чашку до дна.
– Особенно страшной была зима, – проговорил он, затягиваясь папиросой. – Люди ели землю! Когда осенью сгорели продуктовые склады, сахар, который там хранился, расплавился и ушел в землю. И масло тоже расплавилось. Эту землю выкапывали и продавали на рынке! Она была жирная и сладкая, как творог.
– А куда делись ваши соседи? – спросил Рольф. – Умерли от голода?
В испуганных глазах Морозова что-то мелькнуло. Что-то, очень похожее на злобу.
– А вам-то что до них?
– Соображения безопасности, – пояснил Рольф. – Нужно быть уверенным, что никто не придет и не увидит нас тут с вами.
Лицо Морозова исказила нервная гримаса.
– Можете не беспокоиться. Никто сюда не придет.
В комнату заглянул Хаген.
– Командир, – сказал он, – там на кухне есть мясные консервы. Притащить?
Прежде чем Рольф успел ответить, Морозов вскочил со своего стула и бросился к двери.
– Нет! – крикнул он с неожиданной силой. – Не трогайте консервы! Они… они плохие!
Рольф за его спиной покрутил пальцем у виска.
– Мы не будем трогать ваши запасы, – сказал он успокаивающе. – Но вы должны нам помочь. Наверное, вы понимаете, что мы нашли вас спустя столько лет не затем, чтобы беседовать о тяготах блокады.
Морозов подозрительно прищурился.
– Я полагал, что вы пришли, чтобы вытащить меня из этого ада.
Рольф покачал головой.