Навстречу им шла женщина, державшая за руку малышку трех-четырех лет. Малышка смешно ковыляла на уродливо искривленных тоненьких ножках. Когда они поравнялись с коммандос, малышка вдруг закричала:
– Дядя солдат! Дядя солдат!
– Что тебе, девочка? – спросил Хаген, наклоняясь к ней.
– Поля! – сказала вдруг женщина молодым звонким голосом, и Рольф с изумлением понял, что это совсем юная девушка, вряд ли старше шестнадцати лет – вот только лицо и осанка у нее были старушечьи. – Поля, не приставай к дяде! Сколько раз я тебе говорила!
– Дядя солдат, – затараторила малышка, – ты, пожалуйста, убей там побольше немцев, чтобы война поскорее закончилась! А то у нас тут совсем уже нечего кушать, дядя солдат…
На малоподвижном лице Хагена не отразилось никаких эмоций.
– Хорошо, девочка, – сказал он, – я так и сделаю.
Он потрепал ребенка по русой головке и выпрямился. Женщина – теперь Рольф был уверен, что это не мать девочки, а ее старшая сестра – уже тащила Полю прочь.
– Вы извините ее, товарищ офицер, – сказала она, стараясь не смотреть Хагену в глаза. – У нас отец весной на фронте погиб, вот она и пристает ко всем, кто в форме…
– Ничего, – сказал Хаген.
Когда они отошли метров на двадцать, он проговорил задумчиво:
– Шеф ошибался, когда говорил, что все дело в НКВД.
– Почему? – спросил Бруно. – Разве мало особистов на улицах?
– Эта девочка никогда не слыхала про НКВД, – сказал Хаген. – Но она тоже не хочет капитулировать.
До нужного им дома на углу Фонтанки и Дзержинского коммандос добрались уже под вечер. Вопреки ожиданиям Рольфа, на патрули они больше не натыкались – по-видимому, основная их часть была сконцентрирована на подступах к городу и у стратегически важных объектов. Набережная была почти пуста, только высокий и прямой, как жердь, старик, стоял у моста, опершись вытянутыми руками на парапет и глядя на воду.
Подойдя ближе, Рольф заметил, что бледные и тонкие губы старика беззвучно шевелятся. "Молится", – подумал он. И тут же понял, что он ошибся – старик не молился, он читал стихи.
– Наше прошлое, наше дерзанье
Все, что свято нам навсегда, -
На разгром и на поруганье
Мы не смеем врагу отдать.Если это придется взять им,
Опозорить свистом плетей,
Пусть ложится на нас проклятье
Наших внуков и их детей!Даже клятвы сегодня мало.
Мы во всем земле поклялись.
Время смертных боев настало –
Будь неистов. Будь молчалив.Всем, что есть у тебя живого,
Чем страшна и прекрасна жизнь
Кровью, пламенем, сталью,
Словом –
Задержи врага! Задержи!
"Он сошел с ума, – подумал Рольф. – Человек не может читать стихи в городе, где нечего есть".
Вслух он сказал:
– Добрый вечер, товарищ. Мы ищем Федора Николаевича Свешникова. Вы, случайно, не знаете такого?
Старик вздрогнул и повернул голову. У него было худое, строгое лицо византийского святого.
– Я знаю Федора Николаевича, – сказал он медленно. – А по какому делу вы его разыскиваете?
– Его сестра, Варвара Николаевна, просила ему передать письмо и посылочку, – широко улыбнулся Рольф. – А нас тут как раз в Ленинград перебросили, грех не исполнить просьбу. Я лейтенант Гусев из береговой радиоразведки.
Старик ничего не выражающим взглядом смотрел куда-то сквозь Рольфа.
– Я покажу вам, где он живет, – сказал он, наконец. – Но Федор Николаевич едва ли откроет дверь незнакомым людям.
Он оторвал руки от парапета, и, механически переставляя ноги, двинулся к парадному. Трое коммандос последовали за ним.
Они поднялись на третий этаж – по каменной лестнице с выщербленными ступенями. Старику явно было тяжело идти, он то и дело останавливался передохнуть, и у Рольфа всякий раз возникало желание вскинуть его на плечо и потащить наверх, как мешок с мукой. Наконец они остановились у двери квартиры под номером восемь. Одной рукой старик оперся о дверной косяк, а другой – зашарил в кармане пиджака. Вытащил оттуда ключ и вставил его в замочную скважину.
– У вас есть ключ от квартиры Федора Николаевича? – удивился Рольф.
Некоторое время старик молчал. Потом с усилием повернул ключ в замке и потянул дверь на себя.
– Квартира большая, – сказал он ровным голосом. – Федор Николаевич живет в последней комнате по коридору направо.
"Это же общая квартира! – запоздало догадался Рольф. – Как русские их называют – коммуналка? Додуматься же надо – поселить несколько семей вместе!"
– Большое вам спасибо, – поблагодарил он старика. – Извините, что побеспокоили.
Дверь в комнату Свешникова была, как и следовало ожидать, заперта. Бруно несколько раз постучал по ней костяшками пальцев.
За дверью молчали. Бруно постучал еще несколько раз.
– Может, он спит? – предположил Рольф. – Мы же не знаем, сколько ему лет.
– Тише, – сказал Хаген. – Там кто-то движется.
За дверью действительно слышались какие-то звуки – словно некто, маленький и легкий осторожно крался по паркету. Потом раздалось слабое покашливание, и тихий старческий голос спросил:
– Кто там?
– Федор Николаевич, я лейтенант Гусев. У меня есть для вас письмо и посылка от вашей сестры из Казани.
Может быть, Свешников действительно редко открывал дверь незнакомым людям, но услышав о сестре из Казани, медлить он не стал. Замок щелкнул и дверь открылась.
– Входите, пожалуйста, товарищи, – проговорил стоявший на пороге старик дрожащим голосом. – Располагайтесь, прошу вас.
Рольф потянул носом – в комнате Свешникова пахло грязным тряпьем, давно немытым телом и почему-то порошком от клопов. Обстановка была чрезвычайно бедной – стул, узкий топчан, лежавший прямо на полу, крохотная закопченная буржуйка и сваленные в углу ватники. "Располагаться" здесь было решительно негде, да и не очень-то хотелось.
– Ваша посылка, – сказал Рольф, протягивая Свешникову перевязанный веревкой пакет. Старик развернул его дрожащими пальцами. Пакет был плотно набит серыми кубиками бульонного концентрата.
– О, господи, – пробормотал Свешников. Руки его тряслись. Он несколько раз шмыгнул носом и посмотрел на Рольфа блестящими от слез глазами, как старая и верная собака.
– Вы не представляете… товарищи, вы даже не представляете, что это такое… это же спасение… спасение!
– У вас хорошая сестра, – сверкнул белозубой улыбкой Рольф.
– Да, Варечка прекрасная женщина… прекрасная… Это же суп! Много, много замечательного, вкусного супа! Каждый кубик можно разделить на четыре части… а если добавить в кастрюлю лебеды или щавеля, то получится великолепный овощной суп на мясном бульоне! Товарищи…
Он подошел к Рольфу и обнял его. Старик едва доставал диверсанту до плеча, и потому уткнулся лицом в обтянутую новеньким зеленым сукном грудь Рольфа. И заплакал.
Рольф терпеливо ожидал, пока Свешников успокоится.
– Есть еще письмо, Федор Николаевич, – сказал он.
Письмо было в узком солдатском конверте. Старик бережно положил пакет с кубиками на топчан и трясущимися пальцами разорвал конверт.
Содержание письма, изготовленного все теми же специалистами Шелленберга, Рольф знал наизусть. Сестра Варвара сообщала, что у них в Казани все хорошо, продуктов хватает и даже с избытком, поэтому она совершенно не стесняет себя, посылая брату несколько кубиков бульонного концентрата. Все свято верят в скорую победу над фашистской гадиной и своим ударным трудом стремятся приблизить день, когда Красная Армия освободит Ленинград и пойдет дальше, на Берлин.
"Дорогой Федор, – писала она в конце. – У меня есть к тебе одна частная, но очень важная просьба. Здесь у нас в эвакуации есть одна пожилая женщина из Ленинграда. У нее в городе остался сын, Лёва. Она не может с ним связаться – письма с их старого адреса возвращаются с пометкой "адресат выбыл". А она, как мать, конечно же, очень переживает. Не мог бы ты помочь ей в поисках сына? Его полное имя Лев Николаевич Гумилев, он родился 1 октября 1912 года, жили они на Литейном. Если бы ты мог оказать советской матери помощь, это было бы благородное и достойное советского человека дело".
Рольф подождал, пока Свешников дочитает письмо до конца.
– Товарищи, – сказал старик, оборачиваясь на пакет с бульонными кубиками. – А вы… э-э… надолго в Ленинград?
– Как командование решит, – пожал плечами Рольф. – Но неделю наверняка здесь пробудем.
– Это… э-э-э… было бы очень удачно. Моя сестра просит отыскать одного человека… для своей, э-э-э, знакомой. Впрочем, она, возможно, вам говорила?..
– Что-то такое упоминала, – улыбнулся Рольф. – Кажется, какой-то Лев Гумилев, да?
– Именно. Так вот, я думаю, что если бы я нашел его, то передать через вас весточку было бы вернее… письма на Большую Землю часто не доходят, вы же знаете, какая обстановка вокруг города…
– А вы уверены, что сможете его найти? – прищурился Хаген. – И сколько времени вам на это потребуется?
Свешников еще раз посмотрел на пакет.
– Времени это может занять… э-э, много. Но если кто и способен найти потерявшегося человека в блокадном Ленинграде, то это я, товарищи. Не знаю, говорила вам Варвара или нет, но я служу… то есть служил… старшим статистиком справочной службы по городу Ленинграду.
И о Федоре Николаевиче Свешникове, и о его сестре Варваре оберштурмбаннфюрер Отто Скорцени узнал от своего приятеля Фрица Штайнера, директора разведшколы "Нахтигаль". Штайнер подчинялся руководителю штаба "Валли" Гейнцу Шмальцшлегеру, и не имел права предоставлять секретную информацию представителю другого ведомства, но со Скорцени их связывала давняя дружба. К тому же в разговоре с приятелем Скорцени ни разу не упомянул имя Вальтера Шелленберга, бывшего на ножах с руководством Абвера. Он просто рассказал Штайнеру, что его людям необходимо найти в блокадном Ленинграде одного человека, и спросил, не знает ли Штайнер, как это можно сделать наиболее простым и элегантным способом.
– Ты обратился как раз по адресу, старина, – ответил ему Штайнер, роясь в папках на своем рабочем столе. – В моей школе учится человек, который может тебе очень в этом помочь. Вот, Свешников Василий Иванович, бывший сержант Красной Армии, сдался в плен в январе 1942 года под Лозовой, содержался в концентрационном лагере, где почти сразу же высказал желание сотрудничать с Абвером. Вот его личное дело. Учится он хорошо, будем делать из него диверсанта.
– У меня своих хватает, – отмахнулся Скорцени.
– Я не собираюсь отдавать его тебе, – рассмеялся Штайнер. – Просто у этого парня в Ленинграде есть один очень интересный родственник…
– Когда мне к вам зайти, Федор Николаевич? – спросил Рольф.
– Зайдите… э-э, завтра вечером. Ну, или послезавтра – это уже наверняка. Я сообщу вам все, что смогу узнать.
– Тогда мы, пожалуй, пойдем, – Рольф приложил ладонь к фуражке. – Честь имею, товарищ Свешников.
– Погодите, погодите, – заволновался старик, – ужели вы так просто возьмете и уйдете? Может быть, посидите еще немного? Расскажете, как дела на фронте…
– Нет, Федор Николаевич, – покачал головой Рольф. – Мы уже и так опаздываем в штаб полка. Но я постараюсь зайти к вам завтра вечером.
На прощание Свешников обменялся с ними рукопожатием. Рольфу показалось, что ладонь старика была не толще папиросной бумаги.
Когда гости ушли, Федор Николаевич Свешников, не подозревавший о том, что его племянник, сын любимой сестры Варвары числится ныне курсантом разведшколы Абвера "Нахтигаль", поставил на буржуйку почерневшую кастрюлю и налил туда два ковшика воды из стоявшего в углу ведра. Дождался, когда закипит вода и осторожно, кончиком ножа отрезал от бульонного кубика тонкую коричневую полоску – не четвертую часть, а скорее, осьмушку.
Некоторое время он сидел, вдыхая запах из кастрюли, потом прикрыл ее крышкой и вышел в коридор, предварительно приперев дверь чурбачком, чтобы не захлопнулась от сквозняка. Доковыляв до середины коридора, он постучал к соседу.
– Я лежу, – недовольно сказали из-за двери.
– Савушка, – проговорил Свешников, – Савушка, ты уж, пожалуйста, поднимайся. Поднимайся, Савушка, дело у меня к тебе важное.
– Что ты, Федор, беспокойный какой, – заворчали за дверью. – Не даешь человеку полежать после вечернего моциона…
Щелкнул замок. На пороге комнаты стоял высокий старик с иконописным лицом, полчаса назад читавший стихи над Фонтанкой. Он снял пиджак и брюки и был в поношенной, но чистой пижаме.
– Савушка, – зашептал Свешников, – у тебя щавель есть? Или лебеда? Хотя бы немножечко? Понимаешь, Варя, сестра моя, прислала из Казани гостинец – бульонный концентрат… И теперь я варю суп, Савушка! Я приглашаю тебя на суп! Неважно, есть у тебя щавель или нет, хотя лучше, конечно, чтобы был. Собирайся и приходи, скоро все будет готово!
Старик, которого он назвал Савушкой, строго посмотрел на него.
– Вот как? Это хорошо. У меня есть несколько листочков щавеля и даже немного капустных листьев. Можешь их взять. Однако мне нужно переодеться, я не могу идти в гости в пижаме.
Федор Николаевич, лучась от счастья, схватил подаренную зелень и поспешил к супу. Минут через десять он потушил огонь и, причмокнув губами, попробовал с ложки получившееся варево. Вкус был божественный.
– Что же Савушка-то не идет, – пробормотал он. – Остынет же!
Еще через пять минут он решил поторопить соседа. Дверь в его комнату была открыта, а сам он сидел на стуле, спиною к Свешникову.
– Савушка, – позвал Федор Николаевич, – ну что же ты так долго!..
Потом он увидел, что подле стула неряшливым комом лежит пижама. Савушка переоделся, но не успел убрать ее в шкаф.
– Савушка! – испуганно прошептал Свешников. Подошел на цыпочках, вгляделся.
Старик с лицом византийского святого смотрел куда-то сквозь него остановившимися, мертвыми глазами.
Глава шестая
След "Золотой Зари"
Подмосковье, июль 1942 года
Спустя две недели после начала занятий курсанты познакомились с новым преподавателем.
Это произошло на уроке немецкого. Войдя в класс, они обнаружили, что вместо старенькой Изольды Францевны за столом сидит худощавый черноволосый мужчина с крупным носом и цепкими, похожими на маслины, глазами. Одет он был в штатское – свободные черные брюки и белую рубашку с коротким рукавом.
– Здравия желаю, – на всякий случай гаркнул Шибанов. Мужчина слегка поднял брови – мол, зачем же так кричать?
– Разрешите вопрос!
– Спрашивайте, капитан.
– А что с Изольдой Францевной?
– Она больше не будет вести у вас немецкий, – ответил черноволосый. – Немецкий у вас буду вести я. А также многое другое.
"У него акцент, – подумал Лев. – Несильный, едва заметный, но все же акцент. Француз?"
– Меня зовут Жером, – словно прочитав его мысли, продолжал мужчина. – Я назначен командиром вашей группы. Группе, кстати, присвоено кодовое название "Синица". Вопросы?
"Он похож на д’Артаньяна, – подумал Гумилев. – Не такого молодого, как в "Трех мушкетерах", но и не такого старого как в "Двадцать лет спустя". Где-то посередине. Интересно, он из Интербригад? В Испании сражалось много французов…"
– Товарищ Жером, вы военный? – не унимался Шибанов.
Черноволосый сдержанно улыбнулся.
– Да, капитан. Я майор государственной безопасности. Но будет лучше, если вы станете обращаться ко мне, как сейчас – "товарищ Жером".
– Разрешите узнать, каковы задачи нашей группы, – неожиданно выступила вперед Катя. – А то мы уже две недели гадаем, зачем нас здесь собрали…
Жером легко поднялся со стула и зачем-то подошел к окну. Подумал и задернул штору.
– Разумеется, я отвечу на все ваши вопросы, – сказал он, наконец. – Но прежде вам предстоит пройти что-то вроде экзамена.
– По немецкому? – разочарованно спросил Теркин. – Так я не сдам…
– Немецкий здесь не при чем, – успокоил его черноволосый. – Экзамен вы будете сдавать в индивидуальном порядке, много времени он не займет. Начнем, пожалуй, именно с вас. Остальных попрошу подождать за дверью.
– Ни пуха, ни пера, – сказал Шибанов, хлопая Василия по плечу. – Смотри, не подведи, пехота…
Выйдя на улицу, устроились в тени большого дуба. Гумилев достал папиросы, закурил. Курева им выдавали по пачке в день, причем папиросы были хорошие, явно из довоенных еще запасов – "Борцы" или "Дели". Кроме Льва, в группе курил только Теркин, но тот в основном смолил припасенную махорочку, а папиросы копил и обменивал на что-нибудь ценное.
– Отсядь, Николаич, – попросил Шибанов, – сам здоровье гробишь, так хоть других не обкуривай.
– Сдается мне, капитан, ты хочешь жить вечно, – процитировал Гумилев безымянного английского капрала эпохи первой мировой войны, но отодвинулся.
– А что, – задумчиво проговорил Шибанов, – это мысль интересная. Вот если бы открыли такой способ, чтоб можно было жить лет двести-триста и не стареть… Это ж сколько за всю жизнь можно увидеть! Пушкин сто с хвостиком лет назад еще жив был, стихи писал! А еще за сто лет до этого Пугачев родился… Да мало ли великих людей в России было…
– Их и сейчас не меньше, – усмехнулся Лев. – Только как справедливо заметил еще один поэт, "большое видится на расстоянье". Ты уверен, капитан, что смог бы определить, кто из твоих современников действительно велик?
Шибанов сорвал травинку, сунул в рот и принялся жевать.
– В чем-то ты, конечно, прав, Николаич. Но все равно прожить триста лет было бы здорово…
– А мне бы хотелось, чтобы изобрели такое средство, чтобы люди вообще не болели, – сказала Катя. – Пусть живут не триста лет, а семьдесят – но только здоровыми.
– Да чего тут изобретать, – удивился Шибанов. – Не пей, не кури, спортом занимайся – вот и не будешь болеть.
По лицу Кати пробежала тень.
– У меня мама не пила и не курила. А потом заразилась тифом и умерла.
Капитан крякнул.
– Извини, Катюш. Я ж не про заразу…
Повисло неловкое молчание. Гумилев, чтобы разрядить обстановку, спросил:
– Как думаете, этот Жером – он француз или испанец?
– Маловато данных, – тут же откликнулся Шибанов. – Вообще у нас в Таганроге и в Ростове таких тоже хватало. На армянина он не слишком похож, а вот на осетина – вполне.
– А акцент?
– Ну, пожил за границей, вот и акцент…
Открылась дверь, и во двор вышел Теркин. Вид у него был обескураженный.
– Катюша, тебя просят.
– А чего там было-то? – Катя вскочила, поправила падавшую на глаза светлую челочку. – О чем спрашивал?
– Не велено рассказывать, – покачал головой Василий. – Но ты иди, не боись. Он не кусается.
– Я и не боюсь, – обиженно дернула плечиком Катя. – Подумаешь…
И гордой походкой двинулась к казарме, в которой размещался класс немецкого.
– Ладно, пехота, колись, чем там этот Жером интересуется, – сказал капитан, когда Катя скрылась за дверью. – Тут все свои.