Эх. Я переломил пневматическую винтовку и бережно вставил в ствол очередную пульку. По части стрельбы из пневматики мне в Деревне равных нет, за то и прозвали Стрелком, что попадаю, куда хочу, от бедра, не целясь. Но очень уж слабое это оружие, пневматика: голубей еще кое-как губит, а птицу побольше или лесного зверя крупнее мыши - почти никогда. Пружину бы к ней поменять, да где сейчас найдешь такое сокровище; счастье, что эта еще не лопнула, ей ведь лет пятьдесят, не меньше.
Зато пулек к винтовке - хоть из пулемета стреляй. Просто их делать, любой пацан в Деревне, окончивший местный филиал "Всероссийской школы нанотехнологий и инноваций", умеет: расплавляешь свинец в черепке над костром, да и льешь потом расплавленный свинец в воду. Получаешь шарики разных размеров, потом отбираешь нужные, остальные опять плавишь.
С боевым оружием потому у нас на Руси не заладилось, что последние фабричные патроны еще до моего рождения кончились. Одно время крутили самокруты, но с порохом сейчас совсем туго, так туго, что проще забыть об огнестреле совсем и повесить оружие для красоты на стену в горнице.
У всех и висят, пыль собирают, красавцы: нарезные винтовки, автоматы старинные, обрезы со Второй Гражданской и прочее добро. Много чего висит, да мало что стреляет - все места заветные, где делали добрые вещи, пожгли да порушили полчища врагов Отчизны. Не смогли наши деды да отцы отстоять родные деревни, что, говорят, стояли раньше от океана до океана. Спасибо, хоть сами не все сгинули, оставили русаков немного на развод.
Да только и оставшимся недолго куковать: хохлованы с запада поджимают не на шутку, на востоке басурмане зверствуют, с юга москальские банды грозятся, а на севере карелы рвут последнее. И главный враг, Европейская Конфедерация, только и ждет, когда мы слабину дадим.
А мы не сдаемся! Мне вот всего пятнадцать, к семейным таинствам еще не допущен, а уже дважды в боевые молитвы выходил, со взрослыми наравне, никто и не удивляется, что молод. А кто еще, как не молодые, должны родную Деревню от врага оберегать, кто от осквернения Храм Исторической Правды сохранит, кто, наконец, дерзкий караван на границе тормознет и добычу в дом принесет?
Хотя, конечно, есть сейчас и такие молодые, что сами бегут в полон к врагам поганым - дед Афон даже знавал такого перебежчика, если не врет. Прошлой голодной зимой Мишка Глухов, сын старосты Заречного хутора, сам ушел к хохлованам - вроде как его с лесного поста заморской жратвой сманили. Зато потом, сказывают, хохлованы его самого убили да и съели.
На тропинке появилась высокая нескладная фигура Семена Горемыки. Я глянул на мерцающий экран оберега - на час раньше смена ко мне пришла. Горемыка всегда приходит раньше, и я его понимаю: в засаде скучно, но в Деревне, да еще в общей землянке, еще скучнее сиднем сидеть да на иконы пялиться.
- Здорово, Стрелок! - радостно заорал наш деревенский недотепа, и я понял, что мясной добавки на ужин к казенной каше я уже не настреляю, разбежится мой ужин от этих криков по кустам.
Как водится, Горемыка пару раз споткнулся об корни, пока шел к засадному дереву, а когда, наконец, дошел, обнаружил потерю, старинный перочинный ножик с фонариком, помеченный клеймом великих восточных мастеров: "Made in China".
Семен неловко, как складная линейка, распрямился, поднял руки и снова заорал, на этот раз обращаясь к небу:
- Глонас Всемогущий-Всевидящий, тебе я верю, найди потерю!
Молитва-поговорка всегда помогала страждущим, даже таким пожизненным неудачникам, как Семен, так что после недолгой возни на тропинке Горемыка свой ножик нашел и вернулся ко мне счастливым, каким он всегда бывает.
- Деда видел?
- Не-а, - безмятежно ответил Горемыка, обустраиваясь на нижней ветке. Не пойму я, как такому раздолбаю вообще доверяют охрану Деревни. Ведь он всегда живет в мечтах бессмысленных, никогда ничего вокруг себя не видит, потому и случаются с ним всякие дурацкие несчастья, которые с нормальным мужиком никогда случиться не могут. Да как вообще можно с дедом разминуться на единственной тропе от Холма к Деревне?! Я деда за сто шагов на спор унюхаю, если по ветру, конечно, а уж слышно его за версту: он же кашляет, как караван драконов.
- Ты иди в Деревню, если хочешь, Стрелок, - донеслось до меня снизу сонное бормотание. - Считай, на дежурство я уже заступил.
Я снова повернул к себе левое запястье: Глонас Всемогущий показывал 20.45.
Вот в это самое время и покатил по самому горизонту, по тонкой линии между ближним берегом Черной речки и лесной опушкой, первый Смрадный дракон. Я, если честно, Смрадных драконов видел только раз, и то на старинной иконе у старосты в доме. Но тут сразу догадался, что за дрянь поганит нашу святую землю.
Дракон медленно и потому долго ехал вдоль берега, и я уже было решил, что он так и дальше будет осторожничать, как всегда они, по рассказам, делают на чужой территории, но тут из-за горизонта показался второй его собрат, а потом третий и четверти, и все они вдруг быстро развернулись и поперли прямо на нас с Горемыкой. Стал слышен сухой кашель, доносящийся из самой утробы паскудных тварей, а потом порыв ветра донес до меня зловоние их богомерзких туш.
Я сжал винтовку в потных руках и крикнул Горемыке, как кричали в былинах, записанных на скрижалях в Храме Исторической Правды, наши славные герои:
- Вставай, Семен, на бой! Отступать нам некуда, позади - Деревня!
Горемыка никак не отозвался, и мне пришлось свеситься с ветки и тыкать его винтовочным дулом, чтоб разбудить.
Когда мне это удалось, и Семен, падла, продрал очи, Смрадных драконов уже след простыл - только тяжелый дух от них остался.
- Драконы?! Куда ушли, не видел, Стрелок? Не к нам ли, не в Деревню? - тревожным шепотом озаботился Горемыка, поднимая ко мне бледное лицо, и я понял, что он тоже напугался.
Я осмотрел сверху лесную опушку от края до края, но нигде поблизости не нашел драконьих следов или хотя бы примятой травы.
- Похоже, развернулись и ушли. Нет следов рядом, да и не пахнет больше, - сообщил я ему, попутно принюхиваясь по ветру.
- Ушли, собаки басурманские! Наверно, нас испугались. Точно так, нас увидали, и все, поняли, что не пройдут они здесь! - закричал Горемыка, грозно вскинув костлявые кулаки по направлению к берегу.
Я спрыгнул со своей ветки и побежал к реке. Я хотел разглядеть врага прежде, чем он окончательно сбежит.
Лесная опушка встретила меня плотной завесой цветочных запахов, но ближе к берегу я даже на бегу почувствовал чужой, резкий запах драконьих туш. Я повернул вслед этому запаху и минут через пять выскочил на прибрежную дюну, на которой драконьи следы были видны совершенно отчетливо.
Драконы ушли на юг, к москалям, и на несколько мгновений мне стало жутко - так жутко, что я даже сделал несколько шагов назад. Москали, как всем известно, много страшнее хохлованов. Если хохлованы могут просто убить да и съесть человека, то москали сначала выедают живому человеку мозг.
Но потом я вспомнил, как немного осталось нас, чистых, беспримесных русаков, как отважны были наши деды и отцы, сражавшиеся с разной сволочью за национальный суверенитет и единое экономическое пространство, и устыдился.
- Пресвятая Нанотехнология, спаси нас! - услышал я бормотание Горемыки за спиной.
Бежал, значит, следом, не сдрейфил.
Собственный позорный страх показался мне еще более постыдным и я, сам себе удивляясь, вдруг решительно сказал, указывая на следы:
- Пойдем за драконами, Семен. Нельзя упускать такой случай. Они ведь сейчас удерут - поминай как звали. А завалим хотя бы одного - навечно героями станем! Песню про нас напишут, как про Панфила Матросова…
Семен вытаращил на меня свои погрустневшие глазки и задумчиво поправил дубину за поясом:
- Четыре дракона, Стрелок! Хоть режь меня, не пойду. И вообще, мне на пост возвращаться надо.
Я вскипел от нахлынувшей ярости, вскинул винтовку на уровень глаз и спустил предохранитель:
- Ты пойдешь со мной убивать драконов, Семен Горемыка!
Семен коротко всхлипнул и кивнул. Он меня знает - я своего всегда добиваюсь. В свое время Семен в этом убедился, когда однажды в мое дежурство вдруг заартачился, отказываясь чистить общественный нужник. Был, помнится, бит кроваво, потом ходил жаловаться старосте, но на разборе в Каноничном трибунале батюшки приняли мою сторону и еще Горемыке плетей всыпали.
Я показал ему дулом винтовки направление пути, и он послушно побрел по тропе из двойных драконьих следов, спотыкаясь через каждые пять шагов и едва слышно постанывая от жалости к себе.
Мы прошли около часа в сгущающихся сумерках, и лес закончился там, где ему и полагалось заканчиваться - у Пулковской пустоши. Бетонные поля от горизонта до горизонта поросли серой жилистой травой; такого же цвета было сейчас и небо. Наступали времена Полярных Знамений Величия Земли Русской, превращающих ночь в день на страх всем врагам.
На сером безрадостном фоне высветилась россыпь огоньков, и мы с Горемыкой хором крикнули:
- Вот они!
Правда, Горемыка тут же сел на бетонку, наотрез отказываясь двигаться дальше, а меня, напротив, буквально распирало от желания бежать вперед, догонять ненавистного врага и поражать его меткими выстрелами.
Я, не глядя, крепко ухватил ворот горемыкинского камзола и потащил упирающегося воина за собой. Горемыка скулил, но, проехав пару метров по бетону мордой вниз, все-таки привстал и потом уже семенил на своих ногах, лишь направляемый моей твердой рукой.
Я и сам не осознавал поначалу, зачем тащу с собой этого труса, но потом в самой глубине моего сознания явилось понимание: мне был нужен свидетель моего героизма. Кто расскажет современникам и потомкам о подвиге Стрелка из Деревни, в одиночку завалившего сразу четырех драконов?
Мы почти пробежали два бетонных поля подряд, когда огни, исходящие от драконов, вдруг замерли на месте. Тогда я сжалился над Горемыкой и велел ему залечь на поле, направив Наблюдателя на обереге на меня.
Семен аж завизжал от радости, что ему не придется погибать в пасти драконов, а доведется лишь посмотреть, как это получится у меня.
А я пошел на свой подвиг, расправив плечи и небрежно помахивая винтовкой, как будто мне было совсем не страшно. Да и не было мне страшно, если честно - так, чуть холодило грудь предчувствие бесшабашной драки, в которой я, наверное, выйду победителем. Люблю я подраться, а уж за Родину сам бог велел буцкаться как следует.
Огни драконов вдруг разделились: большая часть быстро понеслась вперед, к серому горизонту, а несколько маленьких огоньков замерли через поле от меня.
Я облегченно выдохнул: конечно, я был готов и к битве со всеми драконами сразу, но победить для начала хотя бы одного отставшего от стада дракона тоже было бы неплохо.
Я принюхался и стал заходить на отставшего дракона крутом, против ветра. На самом краю поля мне пришлось лечь, и дальше я уже только полз, стараясь потише дышать и не стучать винтовкой по бетону.
Отставший дракон стоял посреди поля с поджатой лапой, а вокруг суетились два демона. Демонов я сразу узнал по картинкам из Большой Православной Энциклопедии - там им отводилась целая глава. Главная опасность демонов, как объясняли наши ученые, это общая аморальность их поступков и бесчеловечность мотивов. Демоны ловко сбивают простых людей с толку, особенно если у этих людей короткий горизонт целеполагания, а у общества в целом отсутствует стратегия инновационного развития.
Я, конечно, не все понял в той главе, но ее каждый русак в школе все равно учит наизусть, так что ответить на вопрос "Кто такие демоны?" можно и без особого понимания их гнилой конфедератской сущности.
Когда до дракона осталось не больше пятидесяти шагов, я перестал ползти, привстал на четвереньки и взвел винтовку, стараясь попасть обоими щелчками в рваный ритм перестука, затеянного демонами.
Демоны меня не учуяли, и я, мягко спустив предохранитель, начал выцеливать первую жертву.
Один из демонов был много крупнее второго, и я решил стрелять сначала в него, чтоб потом добить подранка дубинкой. Дубинка у меня за поясом была непростая, с особым нанотехнологическим покрытием, оберегающим от сглаза еретических эманаций и способствующим успешной охоте.
Но дубинка не пригодилась - едва пулька со смачным шлепком впечаталась в правый глаз большого демона, как тот плашмя упал оземь, словно вилами проткнутый. Я даже встал в полный рост от изумления - первый раз видел, чтоб такого крупного зверя с первого выстрела напрочь валило. В мозг я ему попал, что ли?
Да вот есть ли у демонов мозг? Конфедератская нежить вроде без него обходится.
Мелкий демон пугливо взвизгнул и замер возле дракона в глупой надежде спрятаться от моей карающей дубинки.
Я расправил плечи и пошел к дракону неспешной развязной походкой, какой у нас в Деревне ходят парни по воскресеньям возле церкви. Я уже ничего не опасался. Какие же они жалкие и ничтожные, эти европейские демоны.
Это было ошибкой. Я успел пройти шагов двадцать до самого дракона и даже почувствовать жар его остывающего тела, когда мелкий демон вдруг снова взвизгнул, ловко сбросил с себя кожу и напрыгнул на меня так неожиданно, как прыгают жабы в пруду, если резко спугнуть.
Правая рука у меня была занята винтовкой, и, пока я раздумывал, как верней поступить - швырнуть винтовку на землю и оторвать впившегося в меня демона обеими руками или оставить при себе верное оружие и отжать врага винтовочным стволом - демон впился в мои губы и сладостно застонал.
Что на меня нашло, я так тогда и не понял, но я вдруг тоже прильнул горячими губами к бесовскому отродью и податливо осел на траву. В голове вдруг зазвучало Покаяние блудного отрока, но эту молитву я в школе выучил плохо, и было понятно, почему она мне теперь не помогла.
Я хорошо чувствовал, что демон делает с моим кафтаном, но уже не в силах был помешать исчадию ада и только жадно вдыхал одуряющий дьявольский запах, окружавший меня со всех сторон.
- Хэй, бейби! - проворковал непонятное демон, и мое непослушное тело само стало делать то, чего я совсем от себя не ожидал.
* * *
- Не думаю, что вы верно расставляете акценты, коллега Айвен Эроуз, - затянул свою старую песню Джон Бжезинский, между прочим, внук того самого Бжезинского. - Парадигмой социального сознания нативных славян является точное спутниковое позиционирование, которое для них символизирует языческий бог Глонас, при этом традиционная религия у нативных славян почти не востребована ввиду ее нефункциональности.
Я решил больше не возражать гребаному лысому очкарику, потому что поймал себя на остром желании вмазать мерзкому старикашке правой между глаз, чтобы он, наконец, заткнулся.
Но я, конечно, ничего подобного не сделал. Я лишь поймал момент, когда наш джип вдруг проехал ровно пару метров, и в наступившей на секунду тишине веско произнес:
- Не думаю, что вы верно расставляете акценты, коллега Джон Бжезинский.
Тут нас очень удачно тряхнуло, и Бжезинский здорово треснулся своей глупой башкой об крышу машины, после чего надолго затих.
Воспользовавшись паузой, заговорила Марта:
- Айвен, милый, посмотри-ка внимательно вокруг.
Она произнесла это таким особенным, с хрипотцой, голосом, и даже обернулась с водительского места, чтобы изучить мою реакцию.
Я послушно повернулся к окну, но в серых, быстро сгущающихся сумерках мне было ясно лишь одно обстоятельство - мы едем по большому полю, заросшему кустарником и травой.
- Это Пулковская пустошь, коллеги, - торжественно сообщил всем Бжезинский, сверяясь с картой в коммуникаторе, а потом, посмотрев на Марту, добавил, осененный внезапной догадкой: - А не здесь ли, коллега Айвен, вас обнаружила экспедиция доктора Байдена?
- Кто еще кого обнаружил, - ответил я, изо всех сил стараясь не раздражаться.
Бжезинский постоянно дает понять, что я самонадеянный малообразованный выскочка, в то время как он выходец из старейшей в Европе академической семьи.
Марта резко крутанула руль, объезжая какое-то препятствие, и мы услышали сначала громкий скрежет, а потом хруст. Джип пару раз дернулся и замер на месте, недовольно ворча старинным бензиновым мотором.
- Черт побери! Вот и не верь после этого в совпадения! - весело закричала нам Марта, с готовностью бросая руль и выпрыгивая наружу.
Она так обрадовалась поломке, что я заподозрил ее в каком-то умысле.
Я открыл свою дверь и тоже вышел наружу. Свежий вечерний ветерок обдал меня холодом, и я поплотнее застегнул молнию на комбинезоне. Зато Марта, напротив, расстегнула на себе куртку, потянулась и пошло подмигнула мне, указывая на серую траву под нашими ногами:
- Ты хотя бы помнишь, что у нас тут тогда случилось, милый? Подумать только - десять лет назад, а я помню все, как вчера!
За меня ответил Бжезинский, выбравшийся из машины с другой стороны:
- Лучше всех эту встречу запомнил доктор Байден. Все-таки не в каждой этнографической экспедиции тебе выбивает глаз твой будущий лучший ученик.
Марта удержала меня от грубого ответа, сделав шаг навстречу и прикрыв мне рот теплой ладонью.
- Не обращай внимания. Коллеге просто завидно, - громко сообщила она и прижалась ко мне всем телом.
Бжезинский молча удалился от машины к ближайшим кустам, на ходу расстегивая ширинку, и Марта, пользуясь оказией, прижалась ко мне еще крепче.
- Ты помнишь? - снова повторила она.
Я помнил, но делать это с Мартой здесь желания у меня не было. Чувство смутной тревоги, внезапно проявившись, теперь не отпускало меня, и я пристально вглядывался в черно-серые заросли у Марты за спиной, выискивая источник угрозы.
- Да тут почти никого не осталось, ты же знаешь, - нетерпеливо бросила Марта. - Последний массовый исход из сектора 15А был еще зимой, после нападения южных племен. Ну, хочешь, посмотрим локализацию мишеней в округе?
Я кивнул, лишь бы она от меня отвязалась, и мы вернулись в машину посмотреть на большом экране на яркие огоньки радиометок, которые наивные аборигены таскали на себе в качестве талисманов.
Этнографам в Заповеднике постоянно приходится поддерживать культ Всемогущего Глонаса, приплачивая Верховным Патриархам консервами, чипсами и прочей ерундой, зато абориген без радиометки теперь невозможен, как раньше невозможен был человек без креста или других амулетов.
Огоньков на карте оказалось немного, и я с грустью подумал, что еще пять лет назад их было как минимум вдвое больше. Что бы мы ни делали, как бы их ни подкармливали, ни прививали и ни обхаживали, они все равно вымирают. Причем, что обиднее всего, много чаще аборигены гибнут в ходе междоусобных стычек, чем от болезней или недоедания. И ведь оружие у них изъяли полностью, оставив только маломощную пневматику да рогатки для охоты - но нет, находят способы продырявить ближнего своего или лишить его жизни иным варварским способом.
Тут я вспомнил, как сам десять лет назад варварски продырявил правый глаз доктору Байдену, и тяжело вздохнул.