Еще при советской власти в доме, в хорошей трехкомнатной квартире, жил художник – любимец всяких там парткомов, горкомов, каких-то еще комов, лауреат разных непроизносимых премий, чуть ли не сталинской. Горисполком – вот тоже слово на грани маразма – отдал ему чердак под мастерскую. Он же писал полотна размером с хорошую простыню – торжественные жатвы в передовых колхозах, прокатные цеха на передовых заводах и тому подобную ахинею. Помер он, пережив на много лет свое величие, но чердак у него до самой смерти не отняли. Забыли о нем, надо полагать. Потом туда забрались бомжи, и их несколько лет не могли выкурить. И кодовый замок в подъезде ставили, и ментов вызывали – ни фига! Несколько недель тихо, а потом выясняется – они опять вернулись и гадят там, где спят. В конце концов на чердак нашелся претендент из того же дома, недавно выкупивший и расселивший коммунальную квартиру из девяти комнат. Он поговорил с кем надо, дал в лапу кому надо, выпер последний бомжовый десант и заделал все дырки, через которые можно было залезть с крыши.
Это все я услышал за чаем. А сперва, когда увидел чердачный пейзаж, обалдел. Вот бы сюда, думаю, мою Машку! Она бы оценила дизайн!
Дизайн возник без всяких стараний хозяина, сам собой. Дальних углов он не касался, там громоздилась всякая дрянь, а посередке свисали со стропил тросики, к ним чуть ли не бельевыми прищепками крепились плакаты. Это были кошмарные плакаты, какие раньше учителя приносили на уроки – с нервной системой, с кровеносной системой. еще с какими-то синими и красными трубочками, пронизывающими реалистически выписанное разрезанное свежее мясо. Целый угол был отведен под рабочее место – с неплохим пентюхом, со всей периферией. И еще был стол с приборами, которые тоже кого угодно бы озадачили. Один, самый большой, так и вовсе стоял сбоку на низкой скамейке. Он представлял собой большой жестяной таз, а на дне таза из черного агрегата торчали вверх трубки разной длины. Возле стола я увидел дачный душ. Если кто не знает, что это за штука, могу объяснить. Я его видел еще маленьким, потом я приезжал в те края, но вместо него была вполне нормальная душевая в новом доме. Большая облупленная бочка на длинных деревянных ногах – вот что это такое. Дно бочки – где-то на уровне моего носа, и примерно оттуда торчит труба с дырявой насадкой. И лестница, чтобы ведрами заливать в бочку колодезную воду. Летом от солнца бочка нагревается. Становись под насадку, откручивай вентиль и принимай душ! Вот только у чердачной бочки ничего такого не было. Из нее выходила обыкновенная черная резиновая труба и уныло свисала вниз.
Пока я разглядывал этот дикий дизайн, Фоменко здоровался с хозяином. Который, кстати, довольно неохотно поднялся ради нас с большого дивана.
Хозяин Вовчик оказался здоровым дядькой с широкой физиономией, с квадратным подбородком, а на лбу лежали, как приклеенные, четыре зачесанные справа налево светлые пряди. На кабинетного ученого он был похож примерно так же, как новенький красный мэрс – на древнюю зеленую лягушку. Похож он был на одного французского киноактера из очень старых видиков, тоже такой мясистый питекантроп, вот только вспомнить бы, как того деда звали…
Леша сразу оказался за компьютером и заработал с такой скоростью, что я остолбенел – все на экране мелькало в безумном темпе, и он ведь не притворялся, будто понимает в этих разноцветных овалах и параболах, он действительно понимал! И он наслаждался работой так, как нормальный человек наслаждается дорогим коньяком.
Я не мог называть Вовчиком человека на десять лет себя старше, да и от него немного уважения не помешало бы. Поэтому я представился официально и даже назвал свою должность в агентстве – ведь я еще не уволился.
– Володя, безработный, – сказал в ответ он и потряс мою руку.
Зная, что ему принадлежит и прекрасная квартира в доме, и этот чердак, я изобразил удивление.
– Да надоело мне вкалывать! – откровенно признался он. – Я свое отработал, пускай теперь на меня другие горбатятся. У меня знаешь сколько кредиток, мастер-карт и всяких там золотых карт? Я могу по всей Европе целый год ездить без копейки в кармане, я посчитал! Там же на каждом углу банкоматы, сунул-вынул, сунул-вынул!
Вовчик расхохотался.
– У него ресторан, гостиница и два кафе, – тихо объяснил Фоменко. – А начинал с бармена.
– Ага, с бармена, представляешь?! – Вовчик в этот миг и сам был удивлен своими достижениями. – Дела я наладил, теперь все само крутится, а мне есть чем заняться. Я тут лежу, думаю и уже много чего придумал. А лежу потому, что на всю жизнь настоялся. Я, Вить, десять лет барменом за стойкой проторчал.
Спрашивать, как произошел скачок из барменов в миллионеры, я не стал. Вот говорят, поскреби русского – увидишь татарина, а если поскрести нового русского, то вылезет совершенно детективный персонаж…
– Хорошо вы тут устроились. А это что? – спросил я про жестяной таз с трубками.
– А это действующая модель мироздания, – скромно отвечал хозяин.
Очевидно, Фоменко ждал вопроса и предвидел ответ. Он смотрел на меня с интересом – ну-ка, чем я отвечу на подобный маразм? Хватит у меня мужества и интеллекта дослушать до конца?
А я проклял тот день и час, когда ввязался во всю эту историю. День и час были давно – когда я заполучил в руки стопку документов по безумному проекту "Янус". Вот и нужно было гнобить эту пакость на корню!
– Включить? – безмятежно спросил Вовчик.
Я опять вспомнил французского актера, опять напряг мозги – и опять имя куда-то проскользнуло и спряталось.
– Немного потом.
– Хорошо. Так вот, Аркан сказал, что тебе нужно про мою теорию времени и пространства… Садись, я все сейчас быстренько объясню!
Я сел. Хорошо, что на диван. Мог и мимо.
– Вот ученые пишут, пишут, нагородят такого, что без поллитры не поймешь, а я сел как-то и по-простому все придумал, – сказал, шлепаясь рядом, бывший бармен. – Хотя – нет! Я одну статью в газете прочитал, она меня надоумила. Знаешь, в субботнем приложении, в "Прогрессоре", там про все пишут, и про религию, и про привидения. Смысл был такой: мы все думаем, будто есть только три измерения, длина, ширина и высота, а четвертое – время, а один ученый высчитал, что у времени тоже есть несколько измерений, тоже вроде бы четыре. Я прочитал и стал воображать – как это?…
Я угукнул – тут четвертое измерение непонятно как вообразить, а этот красавец, стоя за стойкой, представлял себе пятое и шестое!
– И я начал их рисовать.
– А посмотреть можно?
– Сейчас!
Он полез в стопку распечаток и вытащил действительно странную картину.
– Это мне сын сделал, – объяснил бывший бармен. – Олежке моему шестнадцать, от компьютера за уши не оттянешь, когда я его попросил, он даже обрадовался! Ну, вот. Это – пространство.
Пространство на мой дурацкий взгляд выглядело как рулон обоев, который сам собой начал разворачиваться.
– Я для понятливости представил пространство двухмерным, – объяснил изобретатель. – Вот тут, скажем, наша Солнечная система…
Он показал пятнышко.
– Очень похожа, – согласился я.
– Можно вывести на монитор с максимальным увеличением!
– Не надо!
Обменявшись этими воплями (его – восторженный, мой – исполненный ужаса), мы продолжали изучать теорию времени и пространства, разработанную бывшим барменом.
– Сперва был Большой Взрыв – слыхал про такой?
– Слыхал.
– До Большого Взрыва не было ни времени, ни пространства, а в результате они появились, – уверенно сообщил он. Информация была, надо полагать, тоже из "Прогрессора".
– И про это слыхал.
– А ты вот о чем подумай. Пространство – оно стабильно, ни прибавить, ни убавить, она замкнуто на себя. Если где-то отнимется, в другом месте столько же прибавится. Пространству дай волю – оно будет сидеть на месте, как валун при дороге, и никуда не двинется. Ну разве что энтропия… – с явным огорчением и чувством неловкости за ленивое пространство, сказал бывший бармен.
– Да, энтропия – это серьезно, – согласился я, чтобы подвигнуть его к дальнейшим откровениям.
– Ну а время – оно же движется!
Тут он был совершенно прав! Достаточно взглянуть на любые часы, чтобы в этом убедиться… Вот мои недвусмысленно сообщали: хозяин, ты уже полчаса торчишь без толку на этом чердаке.
– Время движется, – повторил он, я бы сказал – с удовольствием. – Но время четырехмерно. У него есть длина – есть?
– Есть.
– Ширина и высота! А что внутри?
– То есть как?…
– Внутри – плотность! Время имеет плотность, это я тоже где-то читал. В разных местах – разную.
Я твердо решил, когда вся эта хренотень закончится, добраться до бездельников из "Прогрессора" и устроить им райскую жизнь.
– И вот представь… Тут – эпицентр Большого Взрыва… – он показал на кривую многоконечную звезду внизу другой картинки. – Родилось пространство и родилось время. Пространство – как ком материи, а время – как поток другой материи. И время стало пихать пространство вперед, продвигая его по временной оси от Большого Взрыва к полной победе энтропии. Вот – первичный поток времени и первичное пространство.
От звезды шли толстые стрелки, упираясь в очень туго скрученный рулон.
– А потом началась энтропия. Пространство, подпихиваемое временем, стало расползаться, в нем появились дырки, то есть, менее плотные участки, а поток времени стал… ну…
– Ветвиться, что ли?
– Вроде того, – он вернулся к тому рисунку, который достал первым. – Время все еще продвигает пространство, но кое-где проскакивает в дырки…
– В проколы, – поправил Фоменко. Я даже и забыл, что он тоже присутствует.
– И эти маленькие временные потоки соединяют разные точки пространства. Скажем, входишь ты в прокол на Семеновском болоте, а выходишь в Версале! В каком-нибудь там древнем веке…
Дался им этот Версаль, подумал я, зациклились на нем! Однако бывший бармен до такой степени похож на французскую кинозвезду, что он-то как раз имеет право мечтать о Версале…
– Погоди! – тут до меня дошла нелогичность объяснения. – Если меня в месте прокола подхватывает временной поток, то он меня затащит в тридцатый век! Или в тридцать пятый. И там я и останусь. Какой же смысл?…
– Ты не с того конца начал, Володя, – вмешался Фоменко. – Покажи ему обратное движение.
Бывший бармен встал и подошел к кровеносной системе на бельевых прищепках.
– Вот как кровь течет – видел? – проникновенно спросил он. – Сперва – по артериям, видишь, вот эти, толстые, потом разветвляется…
Слово он выговорил с удовольствием – очевидно, оно ему понравилось новизной.
– …потом – совсем тоненькие сосудики – капилляры?
– Допустим.
– А потом кровь доходит до кожи, упирается в нее и возвращается обратно! Понял? Она повторяет все то же самое, только наоборот! Сперва – маленькие сосудики… – он водил пальцем по плакату, как мне показалось, с неизъяснимой нежностью. – Потом – вот эти, толстенькие, потом большие вены. Точно так же и время! Понял?
Я кивнул. Понял я одно – отсюда нужно бежать без оглядки.
– Погоди, ты неправильно объясняешь, – Фоменко тоже подошел к плакату. – Есть определенный предел, за которым кончаются время и пространство. Но это не полное торжество энтропии. Время доходит до него, настолько изменив по дороге свои свойства, что в какой-то миг становится своей противоположностью. И начинает двигаться обратно – к эпицентру Большого Взрыва. Естественно, возникают другие проколы. Через одни можно попасть в Гренландию двадцать пятого века нашей эры, а через другие – в Австралию двадцать пятого века до нашей эры.
Вот теперь я окончательно понял картинку. Одного не понял – значит, в пространстве есть миллион одновременно действующих Солнечных систем, что ли, и проколы наугад соединяют их?
Но мне не позволили разобраться с этим сомнением до конца.
– А теперь самое интересное! – заявил бывший бармен. – Если сразу после Большого Взрыва поток времени был направлен на… на…
– На бесконечное множество точек пространства, – подсказал из-за компьютера Леша.
– На него с равной силой, то потом, когда пространство стало расползаться, а время – ветвиться, получилось, что на одни части пространства давит более толстый, ну, мощный поток, а на другие вообще никакого давления нет. И пространство стало поворачиваться…
Бывший бармен достал еще один лист – там толстый поток приподнимал край рулона обоев, другой же край, лишенный подпорки, свисал.
– И в результате проколы дрейфуют!
– То есть, допустим, вы входите в прокол, который замкнут на южном берегу Австралии, но если вы войдете в него через год – то вам придется выныривать из вод Тихого океана, – вразумительно объяснил Фоменко.
– Только и делов? – удивился я. – Ну уж как-нибудь вынырну. А во времени они не дрейфуют?
– Теоретически это возможно! – обрадовался Леша. – Вы правильно мыслите. Я как раз собирался это посчитать.
Я не мыслил, я издевался. Но они не поняли.
– Вам теория Вовчика может показаться странной, – деликатно выразился Фоменко. – Но только эта теория – только она! – объясняет все парадоксы с проколами. Она работает, понимаете? Исходя из нее, ни один прокол не является постоянным, все они дрейфуют, исчезают, потом где-то появляются новые!
Он ткнул пальцем в самый край пространства-рулона, чтобы я уразумел, как поток времени проходит мимо края, впритирку.
– И местоположение всех этих проколов можно вычислить? – с большим сомнением спросил я.
– Я как раз пишу программу для расчета маршрутов, – совершенно не желая понимать моей иронии, ответил Леша. – Чтобы можно было совершить круг – войти, скажем, на Семеновских болотах, выйти в Японии шестого века, где-нибудь в Нара, оттуда перебраться в Китай, там войти – и выйти, допустим, в Праге в наше время. Энтропия пространства тоже имеет свои законы. У меня есть данные, чтобы рассчитать количество больших и малых проколов на единицу площади, чтобы вычертить графики их расположения, и вообще…
– Есть еще и петли, – добавил Фоменко. – Это когда в один прокол входят прямотекущее и обратное время. Вот как раз в Версале – петля. Можно войти в восемнадцатый век, примерно в семидесятые годы, и выйти обратно в своем времени час спустя. Но с ними – темное дело. То появляются, то пропадают.
Машка собиралась в свадебное путешествие повезти меня в Париж и показать Лувр с Версалем. Сейчас я понял, что мы поедем в какую-нибудь другую сторону.
– Теория замечательная, – сказал я. – Ну а доказательства есть?
– Вот доказательство, – тут Вовчик ткнул пальцем в таз с трубками. – Я же сказал – модель действующая. Только бочку я зря сюда припер. Она нужного напора не дает, пришлось насос установить.
– Какой насос? – я почему-то первым делом подумал о потоках времени, а перекачка их при помощи насоса – как раз то, до чего вот-вот додумаются мои трое безумцев.
– Обыкновенный, водяной. Вот мы сейчас включим модель, из трубок пойдет вода, из толстых струя будет толще, из тонких – тоньше – заворковал бывший бармен, – и на струи мы положим пространство…
Он достал из-за дивана полупрозрачный рулончик из какого-то пластика, весь в больших и маленьких дырках.
– Да я все понял!
– Точно понял?
– Ну да! Чтоб мне сдохнуть!
– А вот теперь, когда вы поняли основной принцип, мы можем поговорить и об экспедиции, – спокойно и весомо произнес Фоменко. И я вспомнил, зачем сюда, собственно, явился. Убегать сломя голову я уже не имел права.
Если эти трое безумцев считают свою теорию достаточным обоснованием для спонсорской помощи… Ну и ладно! Буду четвертым. Тем более, что это – единственный шанс.
– Охотно.
– Ближайший прокол у нас на Семеновских болотах. Там пятно белого тумана.
– А что, бывают другие?
– Бывают, – веско сказал бывший бармен. – Есть еще багровый туман. Но у нас ближайшее – белое.
– Это куда кидали консервную банку? – вспомнил я.
– Мы отвезем вас на Семеновские болота и покажем, как это все выглядит. Чтобы вы поняли – это не бред, не шизофрения, не галлюцинации… – очевидно, Фоменко в роли Грядущего наслушался довольно конкретных диагнозов. Особенно любят их ставить старые кандидаты и доктора наук, выросшие на марксизме-ленинизме и научном атеизме.
– Хорошо, едем. Как насчет завтрашнего дня?
– Да ты хоть представляешь себе, где эти болота?! – вдруг завопил бывший бармен.
– Понятия не имею. Но транспорт я беру на себя. Вы только скажите, где тут у вас можно заказать микроавтобус.
– Заказать?… Микроавтобус?… – переспросил Фоменко.
Я понял, что и без проекта "Янус" провалился в недалекое прошлое.
В конце концов договорились ехать на старом, но вполне надежном "газике", но не завтра, а послезавтра, в субботу, это для всех удобнее. Мне растолковали, где на базаре продаются резиновые сапоги. И, условившись о месте встречи, я покинул этот невероятный чердак.
Машка спала. Я разбудил ее, рассказал про действующую модель мироздания и велел собираться на рынок за резиновыми сапогами. Она очень развеселилась – такой обуви у нее еще не было.
– Машка, помнишь, мы видик смотрели, французский? – спросил я. – Старый такой, девяностых, что ли, годов? Там играл такой здоровый дядька, он тогда был во Франции звездой первой величины.
– Это имеет отношение к маршрутам? – удивилась она.
– Самое прямое.
– Жерар Депардье.
– Тогда можешь радоваться. Одним из участников экспедиции будет Жерар Депардье.
– А он еще жив?
– Жив, жив! – боясь сверзиться в истерику, заорал я. – Еще как жив! Он действующую модель времени и пространства построил! Не оскудела талантами земля русская!…
По-моему, в этот миг Машка впервые задумалась о целесообразности нашего брака…