- И да и нет. Большую часть времени космолетчикам глубоко наплевать, как действует вся эта кухня - была бы возможность перегонять свой металлолом с одной планеты на другую. Однако чтобы летать, надо иметь грузы, а раз груз, значит - торговля, а доходная торговля требует снятия таможенных пошлин, свободы выбора куда лететь и отказа от всяких таможенных барьеров и запретных зон. Свобода! И вот, пожалуйста, вы уже по самое горло в политике. Что касается меня, то я впервые занялся этим, когда попытался "протолкнуть" закон о Непрерывном Полете, чтобы не приходилось платить таможенные сборы дважды при рейсе между тремя планетами. Законопроект, конечно, был внесен Бонфортом. Ну, одно за другим, - и вот я уже шесть лет, как капитан его яхты и представитель нашей Гильдии со времени последних выборов, - Он вздохнул. - Сам не понимаю, как это все случилось.
- Надо думать, вам все это изрядно поднадоело? Вы не будете выставлять свою кандидатуру на следующий срок?
Он так и уставился на меня.
- Что?! Дружище, да если ты никогда не занимался политикой, значит, ты никогда и не жил!
- Но вы же только что сказали...
- Сам знаю, что я сказал... Это грубая, иногда грязная и всегда тяжелая работа, сопровождаемая уймой тоскливых и нудных мелочей. Но это единственный вид спорта, который годится для настоящего мужчины. Все другие игры - это для детишек. Все! - Он встал. - Пора идти!
- Ох, ну посидите еще немножко, Дак.
- Не могу. Завтра собирается Великая Ассамблея, и мне надо помочь Роджу. Тут и впрямь вздохнуть некогда.
- Вот как? А я даже и не знал. - Вообще-то говоря, я слышал, что уходящий состав Великой Ассамблеи должен собраться еще раз перед роспуском и утвердить "переходное" правительство. Но как-то об этом не думал. Дело-то было чисто формальное, такое же, как утверждение списка членов Кабинета Императором. - А он сможет там присутствовать?
- Нет. Но вам об этом не следует беспокоиться. Роджу придется извиниться за ваше... то есть, за его отсутствие и попросить утвердить полномочия, не открывая по этому поводу прений. Затем он зачитает речь Верховного Министра, вступающего на свой пост - ее как раз заканчивает писать Билл. Потом, уже в качестве вице-премьера, Родж попросит утвердить состав Правительства. Последует минута молчания. Дебатов не будет. Предложение примут. Собрание распустят. Все помчатся домой, чтобы поскорее получить возможность наобещать каждому избирателю пару баб в его постели и по сто империалов утром каждого понедельника. Рутина... - Он помолчал. - Ах, да! Кто-то из членов партии Человечества внесет резолюцию, выражающую личные симпатии Верховному Министру, и, разумеется, в зал втащат целую корзину цветов. От всего этого будет исходить аромат самого утонченного ханжества. Ведь с куда большим удовольствием они послали бы венок на могилу Бонфорта! Дак даже оскалился.
- Неужели все так просто? Ну, а что если предложение заслушать заместителя не пройдет? Мне казалось, что Великая Ассамблея не склонна принимать подобные решения?
- Как правило, да. Но на все есть своя хитрая парламентская механика. Ведь если они не выслушают заместителя завтра, им придется ждать неопределенное время, пока Бонфорт выздоровеет, и только тогда они смогут разъехаться и заняться серьезными делами - оболваниванием избирателей. А надо помнить, что и без того ежедневно, с самого дня отставки Кироги, в Ассамблее шли так называемые "фальшивые" заседания, состоявшие только из церемоний открытия и закрытия. Эта Ассамблея мертва куда больше, чем призрак великого Цезаря, но похоронить ее полагается согласно соответствующей статье Конституции.
- Пусть так... Но предположим, что какой-то идиот возразит?
- Никто не возразит. Видите ли, это могло бы вызвать конституционный кризис, а этого нельзя допустить ни при каких обстоятельствах.
После этого мы довольно долго молчали. Дак больше не делал попыток уйти.
- Дак, а что, дело пойдет легче, если я появлюсь там и произнесу эту речь?
- Что? Бог ты мой, я же считал, что этот вопрос решен окончательно! Вы пришли к выводу, что появление на публике небезопасно, если не будет каких-либо чрезвычайных обстоятельств.
В целом я с этим согласен. Есть же старая поговорка о кувшине, что повадился по воду ходить.
- Да. Но ведь это будет нечто вроде увеселительной прогулки, не так ли? Все расписано заранее, как в хорошей театральной постановке. Есть ли хоть один шанс, что возникнет ситуация, с которой я не справлюсь?
- Думаю, нет. В обычных условиях вам следовало бы потом встретиться с прессой, но ваша недавняя болезнь послужит извинением. Мы можем вывести вас через запасной туннель и избежать встречи с журналистами. - Он невесело усмехнулся. Конечно, всегда есть шанс, что какой-нибудь псих на галерке протащит с собой пистолет. Мистер Бонфорт шутя называл галефку своим тиром, после того как его достали оттуда.
Я сразу же ощутил в ноге острую боль.
- Хотите напугать меня до смерти?
- Нет.
- Тогда у вас странная манера будить мою смелость. Дак, перестанем играть в кошки-мышки. Вы хотите, чтобы я завтра занялся этим делом? Да или нет.
- Конечно, хочу. Иначе какого черта я торчал бы тут, когда дел у меня по горло! Чтобы потрепаться с тобой, что ли?
Скипер pro tempore[16] ударил молотком, капеллан произнес короткую проповедь, в которой постарался тщательно избежать конфронтации взглядов различных религий, после чего все смолкли. Депутатские места были заполнены лишь наполовину, тогда как балконы переполнены туристами.
Мы услышали передаваемый по внутренней трансляции церемониальный стук. Парламентский пристав с булавой загородил вход. Трижды требовал Император права войти, и трижды Пристав отказывал ему. Тогда он попросил о милости и был ко всеобщему удовольствию допущен. Мы встали, когда вошел Биллем и сел позади кресла Спикера. Он носил мундир Генерал-Адмирала и был без свиты.
Как и требовалось, его сопровождал лишь эскорт Спикера и парламентский Пристав.
После этого я взял свой боевой жезл под мышку, встал со своего кресла в первом ряду и, адресуясь к Спикеру, как будто сюзерена в зале и не было, прочел речь. Это была ire та речь, что написал Корпсмен. Ту я отправил в сортир сразу же после того, как просмотрел ее. Билл написал речь, которая, возможно, подходила для избирательной кампании, но никуда не годилась для данного места и данного времени.
Моя речь была краткой и нейтральной, я составил ее из кусков, заимствованных из других речей Бонфорта, и она, в известной мере, повторяла ту, что он произнес, возглавляя предыдущее "переходное" правительство. Я твердо высказался в пользу хороших дорог, отличной погоды, пожелал, чтобы все возлюбили друг друга подобно тому, как мы - демократы, обожаем своего сюзерена, а он любит нас. Это была шикарная лирическая поэма в прозе слов этак на пятьсот, и если я отклонялся от речи, что служила мне образцом, то продолжал говорить от себя, исходя из роли, которую играл. Восторг балкона был таким, что его пришлось призвать к порядку.
Родж встал и предложил, чтобы кандидатуры, названные по ходу речи, были утверждены; возражений не последовало. Парламентский клерк объявил это решение единогласным. Когда я вышел вперед в сопровождении секундантов от моей партии и оппозиции, то увидел, что многие члены Ассамблеи поглядывают на часы, прикидывая, успеют ли они занять место в полуденном шаттле.
Затем я принес присягу верности моему сюзерену, ограничешгую соответствующими статьями Конституции, поклялся защищать и расширять права и привилегии Великой Ассамблеи, охранять свободы граждан Империи, где бы таковые граждане ни находились, а заодно пообещал и исполнять обязанности Верховного Министра Его Величества. Капеллан, произнося слова присяги пару раз сбился, но я его поправил.
Мне казалось, что я говорю очень бойко, как на каком-нибудь застолье, и вдруг я обнаружил, что плачу и слезы застилают мне глаза. Когда я кончил, Биллем сказал мне еле слышно:
- Прекрасно сыграно, Джо.
Не знаю, думал ли он, что говорит со своим старым другом, да, впрочем, какое мне дело до этого. Я не стал вытирать слез.
Позволил им течь по щекам, когда повернулся лицом к Ассамблее.
Подождал, пока уйдет Биллем, а затем распустил Ассамблею.
"Диана Лимитед" в тот день пустила четыре дополнительных шаттла. Новая Батавия опустела - кроме двора и миллиона пекарей, мясников, свечников и государственных служащих в городе осталось только "скелетное" правительство.
После того как мой "грипп" был побежден и я появился перед обширной аудиторией Ассамблеи, больше уже не имело смысла оставаться. В качестве Верховного Министра я уже не мог, не вызывая нежелательных слухов, быть невидимкой. Как номинальный глава политической партии, начавшей предвыборную кампанию, я обязан был встречаться с людьми, во всяком случае с некоторыми. Поэтому я делал то, что нужно было делать, и ежедневно читал присылаемый мне доклад о том, что Бонфорт находится на пути к полному выздоровлению. Выздоровление шло хорошо, хотя и медленно. Капек сообщал, что в случае острой необходимости он мог бы появиться на людях почти в любую минуту, хотя лично он - Капек - против этого возражает. Бонфорт потерял почти двадцмь фунтов веса, и его движения еще плохо координируются.
Родж делал все от него зависящее, чтобы прикрыть нас обоих.
Бонфорту уже было известно, что вместо него действует двойник, и после первого приступа гнева, он смирился с неизбежностью и одобрил такое решение. Родж тянул на себе всю выборную кампанию, консультируясь с Бонфортом только по вопросам высокой политики, а затем передавал мне ответы Бонфорта, чтобы я мог руководствоваться ими, когда в том возникнет нужда.
Меня оберегали не менее тщательно. Увидеть меня было потруднее, чем получить свидание с засекреченным агентом. Мой офис находился в горах, сразу же за апартаментами Лидера оппозиции - мы не стали переезжать в более пышные покои Верховного Министра, что было бы вполне законно, но, пока он был лишь главой "переходного" правительства, могло бы вызвать косые взгляды. Сюда нельзя было попасть прямо из нижней гостиной, а чтобы воспользоваться главным входом, нужно было пройти через пять контрольных пунктов. Это касалось всех без исключения, кроме тех, особо доверенных, кого Родж сам провожал обходным туннелем в кабинет Пенни, а уж оттуда и в мой.
Такая система обеспечивала мне возможность просмотреть фэрлидосье на каждого, кто должен был увидеться со мной. Я мог даже держать досье прямо перед собой в самый момент визита, так как мой стол был оборудован скрытым проектором, которого посетитель со своего места видеть не мог. Если же он оказывался любителем походить по кабинету, мне ничего не стоило мгновенно отключить дисплей. Он имел и другое назначение. Родж мог, например, привести ко мне посетителя, оставить меня с ним наедине, выйти в кабинет к Пенни, написать мне записку и передать ее на дисплей. Это были срочные заметки типа: "Заласкайте его до смерти, но ничего не обещайте"; "Все, что ему от вас надо - это представить его жену королевскому двору. Обещайте ему это и выпроваживайте"; "С этим будьте осторожны. Он из "трудного" округа и гораздо умнее, чем кажется. Передайте его мне, я все улажу".
Не знаю, кто в это время на самом деле руководил правительством. Думаю, "карьерные" заместители. Каждое утро на моем письменном столе появлялась кипа документов. Я ставил под ними свою корявую бонфортовскую подпись, а Пенни утаскивала все прочь. Меня просто заворожили масштабы бюрократической машины Империи. Однажды, когда нам пришлось проводить заседание за пределами наших офисов, Пенни провела меня, как она сказала, прямиком через Архив, где миля за милей тянулись бесконечные ряды стеллажей, каждый из которых представлял собой как бы соты с ячейками для хранения микрофильмов. За стеллажами проходили движущиеся дорожки, чтобы клеркам не тратить дни на поиски нужного досье.
Пенни сказала, что провела меня только по одному крылу Архива. Каталог всех досье, говорила она, занимает пещеру размером с Зал Заседаний Великой Ассамблеи. Услышав это, я порадовался, что знакомство с государственной деятельностью для меня, так сказать, скорее хобби, чем постоянная работа.
Встречи с посетителями были неизбежным злом и главное совершенно бесполезным, поскольку Родж или Бонфорт через Роджа сами принимали все решения. Для меня настоящая работа заключалась в написании речей для предвыборных выступлений. Был пущен слух, чти мой доктор опасается осложнений на сердце после вирусной инфекции и рекомендовал мне оставаться в условиях пониженной гравитации на все время предвыборной кампании. Я не хотел рисковать, выступая двойником на Земле, а еще меньше - на Венере.
От фэрли-досье, когда имеешь дело с толпой, толку было мало, не говоря уж об опасности, которую представляли террористические организации Активистов. Никому из нас, а мне особенно, не хотелось даже думать о том, что я мог бы наболтать, вкати они мне хотя бы минимальную дозу неодекокаина.
Кирога мотался по всем континентам Земли, выступая по стерео и с трибун перед огромными стечениями людей. Но Роджа Клифтона это не тревожило. Он пожимал плечами и говорил: "Пусть себе. Выступлениями на политических митингах голосов не соберешь. Только сам вымотаешься. На митинги-то ходят одни фанатичные приверженцы".
Оставалось лишь надеяться, что Родж прав. Предвыборная кампания была короткой - всего шесть недель с момента отставки Кироги до того дня, который он сам назначил для проведения выборов. Поэтому я выступал чуть ли не каждый день или по Имперской сети, где нам предоставили равное время с партией Человечества; или же в записи - ролики ежедневно отправлялись с шаттлами для последующей трансляции на митингах и собраниях со специфическим составом аудиторий.
Выработалась своего рода рутина - ко мне поступал черновик речи (возможно, его писал Билл, с которым я больше не встречался), я его перерабатывал, Родж просматривал переработанный вариант и возвращал его мне либо одобренным, либо, иногда, с незначительными изменениями, сделанными почерком Бонфорта, который стал таким корявым, что его почти невозможно было разобрать.
Я никогда не касался мест, выправленных Бонфортом, хотя остальной текст подвергал новой правке: когда вы начинаете "прокатывать" текст вслух, всегда обнаруживается, что то же самое можно сказать короче и живее. Я начал улавливать характер поправок Бонфорта - чаще всего они сводились к устранению всякой водянистости - выражения он предпочитал крепкие и определенные.
С Бонфортом я еще не встречался. Я чувствовал, что не смогу носить его личину, если увижу его на одре болезни. Но я был не единственным человеком из нашей маленькой команды, который его не навещал: Капек выставил Пенни - ради ее же блага. Я об этом узнал только позднее. А тогда знал лишь, что с тех пор, как мы прибыли в Новую Батавию, Пенни стала раздражительной, забывчивой и мрачной.
Под глазами у нее появились круги, как у енота. Всего этого я не мог не заметить, но приписал эти симптомы усталости от тревог, связанных с кампанией, и беспокойству за Бонфорта. Я был прав только отчасти. Доктор же Капек не только все понял, но и принял свои меры, подвергнув ее легкому гипнозу, задав ей ряд вопросов, а затем строго запретив посещать Бонфорта до тех пор, пока со мной не будет все кончено и меня не отправят на Землю.
Бедная девочка почти с ума сошла, разрываясь между посещениями чуть ли не умирающего человека, в которого была безнадежно влюблена, и работой в тесном контакте с другим мужчиной, который не только схож с первым как две капли воды, но и говорит, и действует так же и при этом абсолютно здоров. Она уже начинала ненавидеть меня.
Молодчина Капек понял, в чем корень зла, сделал ей кое-какие постгипнотические внушения, но категорически запретил входить к больному. Естественно, мне тогда об этом ничего не сказали, да меня это и не касалось. Пенни же ожила и снова стала дружелюбной и невероятно энергичной, какой я ее знал до этого.
Для меня же обстановка изменилась в корне. Надо честно признать - по меньшей мере раза два я был на грани разрыва с этой проклятой нервотрепкой, если бы не Пенни.
Мне нередко приходилось бывать на заседаниях Исполнительного Комитета по проведению кампании.
Поскольку Экспансионистская партия была партией меньшинства и, по сути дела, лишь фракцией коалиции нескольких партий, удерживаемых вместе только личностью и лидерством Джона Джозефа Бонфорта, мне пришлось изображать его там и вливать в глотки этих обидчивых примадонн сладенький успокоительный сиропчик. К таким действиям меня готовили особенно тщательно, рядом со мной сажали Роджа, чтобы он наставлял меня на путь истинный, если случится какая-то заминка. Явка на эти заседания была для меня обязательна.
Примерно за две недели до выборов должно было состояться заседание, на котором намечалось произвести распределение "надежных" округов. У нашей организации всегда в запасе были тридцать-сорок округов, в которых наверняка можно было провести тех кандидатов, что были нужны или для формирования Кабинета министров, или для других политических целей.
Например, такой человек, как Пенни, сразу же приобретал другой вес, если получал права члена Ассамблеи, и мог свободно появляться там, общаться с другими членами, присутствовать на закрытых заседаниях съездов и других мероприятиях.
Сам Бонфорт тоже проходил по такому "надежному" округу. Это избавляло его от необходимости выступать на низовых собраниях избирателей. Такой же округ предназначался и Клифтону. Другой мог получить Дак, если бы он в этом нуждался, но ему было достаточно поддержки членов своей Гильдии. Родж намекал даже, что если, став снова самим собой, я захочу заняться политикой, то стоит мне слово сказать - и меня тут же занесут на следующих выборах в соответствующий список.
Некоторые из таких местечек отводились старым партийным функционерам, которые готовы были уйти в отставку по первому слову, чтобы обеспечить партии с помощью дополнительных выборов место для человека, которого нужно провести в правительство или на другой важный пост.
Все это напоминало дележку кормушек, и, учитывая, что собой представляла коалиция, Бонфорту приходилось улаживать всякого рода распри, многие из которых носили остро конфликтный характер.
Соответствующий список он должен был представить Исполнительному Комитету. Делалось это в самый последний момент, перед публикацией избирательных бюллетеней, но пока еще в них можно было внести какие-то изменения.
Когда Родж и Дак вошли ко мне, я как раз работал над речью и распорядился, чтобы Пенни взяла на себя все остальные дела, а меня беспокоила только в пожарных ситуациях. Кирога в Сиднее накануне вечером выступил с совершенно диким заявлением, которое давало нам возможность уличить его во лжи и поджарить на медленном огне. Я собственно готовил ответ на эту речь, не имея на этот раз даже черновика. Мне очень хотелось, чтобы представленный мной вариант был одобрен без поправок.
Когда они вошли, я сказал:
- Ну-ка, послушайте, - и прочел им тот абзац, в котором заключалась вся соль. - Нравится вам?
- Что ж, вы прямо-таки распяли его шкуру на дверях, сказал Родж. - Тут список "надежных" округов. Не хотите ли взглянуть на него? Мы отправляемся на заседание через двадцать минут.