- Я как-то останавливался в "Милфорд-Плаза", - вспомнил Ратмир, печально покачав головой. Это и в самом деле была нервотрепная командировка. На пятый, кажется, день сбили корейский "Боинг", и американцы закрыли "Аэрофлот". Нужно было думать, как выбираться. Пришлось переехать в советскую миссию. Там помогли переоформить билет на чехословацкую компанию.
- "Милфорд" классом пониже, - пояснил Джонсон, - но тоже приличный отель. Там обслуживают международные авиалинии. Куда ни глянь, сплошь стюардессы. Больно много суеты. - С первой встречи он понял, насколько скромен и непритязателен Борцов. Ему искренне захотелось возвести его на достойный уровень, вырвать из замшелой паутины убогого быта. Это раскрепостит душу, даст пищу воображению. Сколь ни богата фантазия, она все-таки нуждается в притоке ярких впечатлений. - Подписали?
Ратмир кивнул и, уже не глядя, подмахнул картонку с апельсинами "Еврокард":
- Очень хорошо! Теперь подпишите, но только вверху, дорожные чеки. Вторая подпись - на глазах у кассира.
- Я знаю.
- А это на всякий случай, - Джонсон вынул перетянутую резинкой пачку стодолларовых билетов.
- Спасибо, - залился краской Ратмир. - Куда мне столько?
- Спасибо за что? Все деньги с вашего счета. Вот банковское уведомление, а вот и квитанция для таможни. Теперь, кажется, все.
- Право, я вам крайне признателен. Вы так блестяще распорядились… Для меня это все темный лес.
- Ну, не такой уж темный, Тим, как я успел заметить. Дорожные чеки не в новинку для вас.
- Всякий раз, когда мне их давали, я внутренне содрогался, - смущенно улыбнулся Борцов. - В банке почему-то берут слишкрм большой процент. При моих скудных командировочных это оказывалось довольно чувствительно.
- Наверное, ваши чеки были в расчетных рублях? - понимающе улыбнулся Джонсон. - С этими вам нечего опасаться.
- Теперь это уже не имеет значения. Благодаря вам я богач.
- Постучите по дереву, чтобы не сглазить. И не забудьте, что это только аванс, который надо отработать… Кстати, по поводу работы. Чуть не забыл! Чтобы у нас с вами не возникло неприятностей с налоговой службой, следовало бы оформить "Зеленую карту". Как вы на это смотрите? Вид на жительство дает право работать и, что куда важнее, зарабатывать. Кроме того, не нужно будет думать о визе, когда истекут шесть месяцев. Время быстро летит, не заметишь.
- Еще год назад я бы сто раз подумал, как бы чего не вышло.
- А сейчас?
- Сейчас это самое обычное дело. О том, как все может обернуться потом, не хочу даже думать. Давайте оформим, если так нужно.
- Тогда придется поторопиться. Документы должны быть поданы по месту жительства.
- Какие документы?
- Анкета. Я сегодня же возьму в консульстве, все, как следует, заполню, а вы подпишете. Даете полномочия?
- Само собой разумеется… Но я слышал, это долгая канитель? Проходит несколько месяцев, прежде чем вызывают на собеседование.
- Надеюсь, нам повезет. Америка заинтересована в людях, которые умеют зарабатывать честные деньги и платят налоги.
- Простите, я забыл о ваших возможностях.
- У вас в коридоре я успел заметить фотографию, которую не разглядел в прошлый раз. Вы, кажется, засняты там рядом с Рональдом Рейганом?
- Не рядом! Президент и миссис Нэнси Рейган сидели за почетным столом, а наш столик случайно оказался поблизости.
- В таких делах случайностей не бывает… Можно как следует рассмотреть?
- Сделайте одолжение, - Ратмир включил свет.
- Вашингтонский "Хилтон"? По какому случаю прием?
- Завтрак в честь национального……
- А кто этот, в чалме?
- Казахстанский муфтий из нашей делегации. Здесь еще московский раввин и бывший председатель бывшего Комитета защиты мира. Пригласили всего четверых.
- Я читал о вашем визите в "Вашингтон Пост". Напомните, когда это было?
- У меня сохранилось приглашение. Попробую найти.
- От чьего имени приглашение?
- Палаты представителей.
- Обязательно отыщите, Тим. Никогда не знаешь, что может пригодиться. Если есть визитки сенаторов и конгрессменов, тоже гоните сюда, а я пока полюбуюсь вашей библиотекой.
Мнение о библиотеке, недвусмысленно отражавщей широкий круг интересов и языковые возможности владельца, не нуждалось ни в подкреплении, ни в пересмотре. Единственное, что интересовало Джонсона, были фотографии на полках. Особенно та, где Борцов стоял на трибуне у памятника Тельману. На переднем плане был Ельцин у микрофона, а по обе стороны от него чуть ли не весь тогдашний синклит, знакомые все лица: Михаил Сергеевич, Лигачев, Пономарев, Вадим Медведев и Вадим Загладин, Шахназаров, Георгий Лукич Смирнов. По обе стороны от генсека - Хоннекер и Мисс.
"Легко догадаться, что запечатлено торжественное открытие памятника, - размышлял Джонсон. - Ельцин еще секретарь Московского комитета, Горбачев еще не президент, а Берлинская стена стоит нерушимо, как Варшавский договор. Кто бы мог подумать, что не пройдет и пяти лет, как мир перевернется вверх дном! Так и хочется крикнуть: "Остановись, мгновенье, ты прекрасно!". Как сюда затесался мой герой? Тоже не составляет труда вычислить. Роман о поединке красного Тедди с коричневым Адольфом. Если бы победили коммунисты, вместо Освенцима был бы еще один филиал ГУЛАГ а. В гестапо работали пять тысяч штатных сотрудников, в штази маленькой ГДР - во много раз больше. Снимок на рубеже эпох. Любопытно, даже более чем… Лигачев в полной силе, но Яковлев уже вернулся из Канады. Лодка, которую столько раскачивали, черпнула бортом. Восторженная, на целую полосу, статья в "Нойес Дойчланд", подвал в "Правде" и, наряду с этим, разносные филиппики в "Советской России": "Под предлогом разоблачения нацизма и его карательных органов автор пытается проводить кощунственные аналогии, бросая тень на коммунистическую партию…". И далее в том же духе. Сколько лет они могли еще продержаться при таком разброде в верхах?"
Возвратился обескураженный Борцов: не нашел пригласительного билета.
- Ничего, Тим, - успокоил Джонсон. - Не берите в голову, не так уж это и важно. Просто хотелось уточнить дату. Привычка - вторая натура… Но это, надеюсь, вы помните? В каком году? - постучал он ногтем в стекло.
- В восемьдесят шестом, по-моему. Или уже в восемьдесят седьмом?
- Лично для вас это что-нибудь значило?
- Еще бы! Транслировали по телевидению, по всем каналам. Эффект, впрочем, был двоякий. Больше неприятностей, чем ощутимой пользы.
- Сильно трепали в тот период?
- Не так, как раньше, но имело место.
- Вы не пытались поговорить с кем-нибудь из них? - Джонсон указал на фотографию. - Чтобы соломки подстелить?
- Кое-кого я и раньше знал, но там другое дело… Не та обстановка. С Кузьмичем, впрочем, за ручку подержался.
- С Лигачевым?
- Он тогда был завален доносами на мою книгу о колдовстве. Писал резолюции "разобраться".
- И разобрались?
- Не резво. Намечалось судилище в Академии общественных наук, еще где-то, но в отделе пропаганды нашлись защитники. "Правда" опять же помогла, хоть и дала аннотацию вместо рецензии. Какой-никакой, а сигнал. И вообще я тогда уже ничего не боялся. Что они могли со мной сделать? Поезд ушел.
- Интересно, какие чувства вы сейчас испытываете?
- Никаких. Все отгорело, быльем поросло.
- Все же?
- "И с отвращением читаю жизнь свою"…
- "Но слов"… - мгновенно подхватил Джонсон.
- "Не стираю".
- Грандиозно! Пушкин сказал за нас, за вас, русских, - поправился Джонсон, - все. И вообще великие. От Державина до Ахматовой и Цветаевой. Что ни строка, то афоризм. "Они любить умеют только мертвых".
- Они, - подчеркнул Ратмир, никого не умеют любить. Посмотрели бы вы на наши кладбища. В детстве я жил на Можайке, теперь это Кутузовский проспект…
- Там, вроде, и Брежнев обретался, - продемонстрировал осведомленность Джонсон, - а потом Хасбулатов вселился в его аппартаменты, Руслан Имранович?
- Как раз по той стороне и были два кладбища: русское и еврейское. Даже остановки так назывались. Мы там курили на переменках у обрыва Москвы-реки. На моих глазах выворачивали плиты, бульдозером разрывали могилы. Черепа валялись на каждом шагу. И брежневский дом, и все те, цековские, что рядом, в прямом, да и в переносном смысле, построены на костях.
- Грустная картина, - задумчиво протянул Джонсон. - А как вы вообще относитесь к кладбищам?
- Без особых эмоций… Однажды в Париже, в отеле "Ибис", мне дали номер с видом на кладбище. По странному совпадению, было это в канун дня Всех святых, когда мертвые покидают свои жилища. Представьте себе, что я полночи просидел у окна в тщетной надежде увидеть хоть огонек на могиле. - Ратмир невесело усмехнулся. - Вы не подумайте, я вовсе не суеверен. Просто такая дурь нашла. Было одиноко и скучно, а телевизор осточертел. В рыбном магазинчике рядом с гостиницей я купил дюжину великолепных устриц, а лимон мне дали впридачу. Словом, я остался доволен.
- Чем? Устрицами, или неудачей эксперимента?
- Устрицами, безусловно, а насчет неудачи - не уверен. Я и мысли не допускал, что могут разверзнуться могилы. Но раз уж так совпало, этот день и мое окно, захотелось отдать дань романтической легенде. Люблю средневековье!
- Милая история, мне понравилось… Это тот "Ибис", что на Пляс де Клиши?
- Вы знаете?..
- Париж? Думаю, да. Есть два "Ибиса", но только один из них соседствует с кладбищем. Cimetiere Мопmartre… Мне приходилось бывать в тех местах. Рядом с "Ибисом" отель "Меркюр"… Я даже помню ваш рыбный магазинчик! Там еще был аквариум с лангустами… Вы даже не подозреваете, насколько приятен мне ваш рассказ, какие мысли и ассоциации он вызывает. Может, как-нибудь я тоже сумею позабавить вас похожей историей. А сейчас давайте прощаться. Спасибо за интересную беседу, вообще… за все. Анкету вам в течение часа завезет мой шофер. Увидимся в субботу, уже в самолете. Еще раз советую, не утруждайте себя багажом.
- Но я должен взять с собой хотя бы книги! Без них мне трудно будет работать над сценарием.
- Лучше составьте подробный список. Все, что вам нужно, получите на месте. У нас компьютерная связь со всеми крупными библиотеками.
- Как просто и легко вы решаете вопросы! Право, в этом есть что-то мефистофельское.
- Мы уже рассуждали с вами на эту тему.
- И вы убедили меня, что я не Фауст.
- Надеюсь, что так… У Гете есть одно место, которое он почему-то не включил в окончательный вариант. Жаль! Мефистофель высказывается напрямую:
Два чудные дара Вам милы всегда Блестящее злато И большая…
- Мне оно тоже нравится. В переводе Холодковского. Он более точен, чем пастернаковский.
- Видите, как совпадают наши вкусы? Мефистофельская сентенция косвенно подтверждает ваше интуитивное - скажем так - подозрение. Не я, но мои деньги, в конечном счете, развязывают все узлы, а в золоте действительно есть что-то дьявольское. В золоте и женской плоти.
- Женской - для мужчины, для женщины - в мужской.
- Не могу не согласиться, хотя я думал несколько о другом. Кстати, живя у подножья веселого и легкомысленного Монмартра, в двух шагах от Пляс Пигаль, вы в грустном одиночестве охотитесь за тенями. Экстравагантная причуда, отвечающая вашему умонастроению? Не лучше ли было "снять", как теперь выражаются, хорошенькую парижаночку? Что вам мешало? Средства?.. Допускаю, иначе зачем было останавливаться в двухзвездочной гостинице. Однако вы, не задумываясь, берете дюжину устриц. Недурно. Начало ноября - самый сезон для жирных моллюсков Нормандии. Но стоит это удовольствие не так уж мало. Франков сто?
- Восемьдесят.
- А свободная любовь?
- Не знаю, меня это не интересовало.
- Из принципа?
- По двум причинам: СПИД и любовь, настоящая любовь.
- Причина, собственно, одна - второе детерминирует первое, но ответ достойный, - кивнул Джонс. Он, надев плащ. - Между прочим, не далее, как вчера, пришло сообщение, что в "Долине царей" вскрыта неизвестная усыпальница времен Эхнатона. Или Тутанхамона? В ней обнаружили мумии двух молодых и, возможно, некогда обворожительных женщин. Мы с вами обязательно там побываем… На сем прощайте и позвольте мне выйти тем же путем, что привел меня в вашу башню из слоновой кости. Благо, я не вижу над дверью пентаграммы, что смутила в свое время столь уважаемого нами героя Иоганна Вольфганга Гёте.
- Только деревянная маска Царицы нагов из Шри-Ланки.
- Хорошая маска, но нас этим не запугаешь. Она воздействует лишь на ланкийских чертей.
Астрофизическая лаборатория Лоуэлл, Штат Аризона
Доктор Ойджен Шумейкер, его жена Кэролайн и Дэвид Леви рассматривали обработанный компьютером снимок области Оорта, "черного мешка", где собираются, обогнув Солнце по вытянутым орбитам, кометы. "Волосатые звезды", как назвали их греки, - вестницы потрясений и бед.
Цепь из круглых пятнышек меньше всего напоминала кометный шлейф.
- Похоже на нитку жемчуга, - заметил Дэвид Шумейкер.
Срочно подняли снимки, сделанные в предыдущие годы. Компьютер сравнивал, отбрасывал лишнее, сопоставлял. Вычислялись орбиты, отклонения, взаимодействие гравитационных полей. Звездное время, как на прокрученной назад киноленте, пошло вспять, и мелкий бисер слился в жемчужину. Загадочный объект обнаружили на снимках двадцатилетней давности. Как и ожидалось, это была комета со всеми положенными аксессуарами: ядром и шлейфом.
- Как можно было ее не заметить? - удивился обрадованный Леви.
- Прозевали, - отрезала Кэролайн.
Расчеты показали, что год назад "волосатая звезда" прошла вблизи Юпитера, но под влиянием могучих сил притяжения раскололась на двадцать один кусок. Вскоре заметили еще одну крохотную точку, и число осколков увеличилось на единицу. Каждому, согласно месту в строю, присвоили соответствующую букву латинского алфавита: от А до V. Новое небесное тело получило имя "Шумейкер-Леви-9" (5L-9).
Авентира шестнадцатая
Белиндаба, Южная Африка
И сказал Властелин Кришна на поле битвы Курук-шетра:
"Не было времени, когда бы не существовал я, ты или все эти цари, и в будущем мы никогда не прекратим своего существования. Для души не существует ни рождения, ни смерти. Она никогда не возникала, она никогда не исчезнет. Она нерожденная, вечная, неумирающая, изначальная. Она не знает погибели, когда погибает тело".
И стали эти слова Властелина единственным источником утешения для лучника Арджуны, готового сеять смерть на поле битвы.
Ананда Мунилана ощутил присутствие Властелина и затрепетала атма - его душа - от всепоглощающего счастья, и параматма - его сверхдуша, как дивный цветок, растущий на той же ветке, озарилась неистовым всепроникающим светом, пронзив радужными стрелами лучей все оболочки Вселенной.
И был этот неиссякаемый свет проявлением Бхагавана, и радость эта неисчерпаемая, как море, была его проявлением. Испытав такое хотя бы однажды, человек никогда не сойдет с истинного пути. Он сохранит величавое спокойствие перед лицом тягчайших бедствий, и никакие соблазны материального мира не возмутят его чистый ум, осознавший свою самость, в себе самом нашедший источник счастья.
"Поистине, это и есть настоящая свобода от всех страданий, возникающих от соприкосновения с материей", - говорит "Бхагават-гита", "Песня Господня", устами Властелина.
Ананда Мунилана был свободен. Сидя, вывернув пятки поверх колен, на шкуре лесной кошки, он не испытывал вожделений, и боль заживающих ран, смиренная усилием духа, больше не отвлекала его сознания. Только власть кармы, а это долг, которому подчиняются даже боги, могла заставить его возвратиться в тело, неподвижно застывшее возле опутанной проводами кровати. Оставленное за окнами и дверями, в тесной комнатке, замкнутой на сто замков, оно отдалялось от воспарившего сгустка энергии, как отдаляется берег от уходящего корабля.
"От меня исходит память, знание и забвение", - освобожденная сверхдуша хранила Осознание долга, ибо что есть память, как не накопленный долг? И, прежде чем вознестись в заоблачный простор, Ананда Мунилана, вернее вечная сущность, сменившая множество тел и имен прежде чем осознать свое совершенство в гибком, но бренном теле йога, нареченного Анандой, проникла в палату зомби. Сродни радиоволне, она наполняла пространство, была здесь и там, везде и нигде.
Человек, темный, как поджаренные кофейные зерна, слегка тронутые лиловой пыльцой, уподобился упавшему дереву. Живительные соки еще бродили в его сердцевине, но не могли напитать увядающую листву. Все чувства, кроме слуха, были мертвы, и только ушные раковины, чуть розоватые по краям, связывали ментальное тело с миром материи. Скованное неподвижной оболочкой, оно страдало и жаждало выхода, целиком обратившись в память и слух.
Ананда читал эту память. Имя живого кадавра было Туссен Фосиён. Его неразвитая атма напоминала почку на ветке, что озябла в гималайских снегах. Ее питали нечистые вожделения и низкие страсти. Человек, которого звали теперь Туссен Фосиён, запятнал себя кровью и предательством. Он шпионил за друзьями, был нечист на руку и грязен в любовном общении. В этой жизни и в жизни будущей таким не дано познать сокровища сверхдуши. Аура, тусклая и сморщенная, как подгнивший плод манго, предрекала скорое воплощение в похотливого петушка. Ему не дадут подрасти, но заживо растерзают, дабы ублажить ненасытных духов земли.
Ананда был здесь и нигде. Здесь он видел запрокинутую, наголо обритую голову в металлических обручах и проводах, челюсть, застывшую в мертвой ухмылке, и каждый торчащий в ней зуб - одетые в золото и здоровые, но испорченные кокой и табаком. В провале отверстого рта булькала какая-то трубка и множество других трубок и разноцветных шнуров, соединенных с железными ящиками, пружинными завитками тянулись к рукам и ногам. Они ловили малейшие биения и токи, но не могли вдохнуть жизнь в мертвую оболочку. И не могли дать истинного знания людям в зеленых халатах, одержимым алчной погоней за знанием материального мира. Но третий всевидящий глаз, открываемый просветленному его параматмой, проницал лабиринты вечности, ее тайные переходы, ведущие во все времена.
Тусен Фосиён едва не запутался в закоулках трущоб Порт-о-Пренса. Фары его "шевроле" полосовали нагромождения уродливых хижин. Вкривь и вкось сколоченные из ящиков и ржавых листов железа, они были разбросаны как попало, напоминая огромную свалку. Местами сквозь дыры в циновках, которыми были занавешены подобия окон, пробивался унылый свет керосиновой лампы. Оставалось лишь догадываться, какие делишки творятся под непроницаемым пологом гаитянской ночи. Высвечивались глухие загородки, кучи отбросов, где рылись одичавшие псы, гирлянды вывешенного на просушку тряпья. Канавы, наполненные гниющей водой, вынуждали разворачиваться и петлять в поисках объезда по еще более извилистым и узким проходам. В пятнистой тени банановых листьев, выхваченных из тьмы, свирепо вспыхивали чьи-то настороженные глаза. Животных? Людей? Кровожадных духов?