А интересно, каким я буду, когда стану взрослым? Ты утверждала ведь, что я лет на десять моложе тебя, да мне и вправду кажется, что лет с восьми я ни по характеру, ни по темпераменту не изменился, даже ревную так же (а влюбляться и ревновать я начал лет с пяти).
Прости, что я с тобой не посоветовался. Но ты ведь была бы против, значит, можно считать, что я все-таки знал твое мнение, только не согласился с ним.
Я люблю тебя, Ришенька. А когда шеф впервые встретился с Николаевым, тебе было только двенадцать лет. Смешно! Я тогда уже работал с шефом, он даже советовал мне подумать над темой для диссертации, но я был слишком стар для чего-нибудь дюжинного, и все не мог выбрать.
А тут является Николай Сергеич Николаев. Сама понимаешь, старик о нем слышал, фигура видная. Но - чего энтомологу с антропологом делить? Николаева, видите ли, интересует, как обезьяна стала человеком. Шеф, понятно, отвечает, что, мол, мутации, удачные метисации, при давлении естественного отбора и развитии социальных отношений в первобытном стаде… в твоем Историко-архивном этого еще не проходили, наверное. Ну вот. Но Николаеву мало. Шеф начинает блистать своей ученостью. Рассыпает перед ним гипотезы. Совсем (для интереса, видно) опустился: даже о космических пришельцах, которые нас якобы на путь истинный направили, рассказал. Потом насчет предположения, что человек будто бы дитя обезьяны, почему-то переставшее взрослеть. Показал свою любимую фотографию - три младенца рядом: человеческий, гориллы, шимпанзе. Сходство - умопомрачительное, я тебе принесу это фото. Да, гипотеза интересная, но еще в конце XIX века было доказано…
Ришенька, тебе не скучно? Ну, ничего, дочитаешь, все равно до утра не заснешь, знаю я тебя. Но ты не беспокойся чересчур. Я же тебе сказал, что мое невезение кончилось, когда мы встретились. Опять же, пора ему было кончаться, этому, родовому невезению - я тебе уже писал, как давно оно началось. А все, что имеет начало… Тем более начало столь древнее. Действительно, чего это я вспоминаю только тех своих предков, историю которых мой отец документально проследил? Ей-ей, Ришенька, в моих генах живет память о бесконечно более отдаленных во времени неудачниках.
О том кроманьонце, которого ледник ни за что ни про что согнал с родимых мест, о его пра-пра-пра… внуке, которого враги заставили уходить от них, следуя за отступившим уже ледником. О том, как некий предрамапитек остался без тропического леса, съеденного похолоданиями, и поневоле побрел по саванне, время от времени вставая на задние лапы, чтобы знать, когда и куда надо бежать…
Среди моих предков и та невезучая тварь, что стала кормить детенышей молоком, вместо того, чтобы жить легко и свободно, рассовывая яйца по очередным кучам песка.
Но мои гены вспоминают и еще кое о чем, кроме невезения. Вспоминают - и работают, командуют моим сравнительно нестарым организмом. Только не все ведь гены, Ришенька, работают. Некоторые - не командуют. Молчат. А о чем они молчат - бог их знает. Может быть, молчащие гены - только дублеры говорящих, резерв на случай неполадок. Но великоват резерв-то. Может быть, в них - память о разных в прошлом необходимых, а теперь ненужных вещах. Хвосте, защечных мешках, чешуе… А может быть, материал для будущей эволюции человека: заговорят молчащие гены - и наш разум станет сильнее, реакции быстрее, воля - тверже, страсти - добрее…
А есть ученые, которые видят в молчащих генах хранилище жребиев, которые могли и могут выпасть любым живым существам. Заговорит один из них - из плеч вырастут крылья. Заговорит другой - ноги в ласты обратятся.
Как мне повезло, что я тебя встретил! Как мне повезло, что мы вместе прилетели в этот город. Черт его знает, как получилось, но у нас с тобой ведь даже билеты опять были на одно и то же место, и даже то же самое, что тогда: оба на кресло 5а. Но теперь мы уже не обращались к бортпроводнице, как тогда, в самолете из Одессы. Обратные билеты у нас на два разных места, но один из них на то же самое 5а - надо бы подсчитать вероятность такого совпадения. Примем для простоты, что в самолете 100 мест… Впрочем, ну ее, арифметику. А хороший город Рига, правда? В старой Риге улицы скрещиваются и расходятся, переходят одна в другую, пересекаются под всеми углами, которые только известны геометрии - евклидовой и неевклидовой. И за каждым углом - новое. В домах. В людях. В тебе и во мне.
У этого переплетения улиц - правда же? - есть свои законы, и мы с тобой стали загадывать, что нас ждет за этими домами, какую вывеску мы прочтем, подойдя поближе к узорчатому окну, какое из старинных зданий впереди признает себя музеем, и где тюлевые занавески обозначат обычную семейную жизнь.
Мы сидели в сквере на маленькой площади. Ей было лет семьсот, а скверу, мы прикинули по деревьям, лет двести. Но ты удивленно сказала, что город совсем не кажется старым. И я ответил, что он и на самом деле не старый. Он взрослый. Точнее, сказал я, это - город-имаго.
И ты спросила:
- Имаго? Это что-то из жизни насекомых?
И я стал довольно нудно объяснять, что словом "имаго" обозначают взрослую форму насекомых - последнюю стадию метаморфоза. Из яичка выходит гусеница, гусеница превращается в куколку, куколка становится бабочкой. Бабочка - она и есть имаго. Гусеница только растет, но не развивается. Зато как растет! Каждой своей клеткой. Ни одна из них не гибнет, ни одна из них - фантастика! - не делится, все только растут. В тысячу раз больше станет гусеница - а клетки в ней те же, только в тысячу раз крупнее. Вот так и некоторые города. Становятся больше - а все те же. Скука! А этот город развивался все свои почти восемьсот лет. Он красив, как бабочка, что красивее гусеницы. Все, что развивается, красивее всего, что только растет.
Ты еще спросила меня, как я ухитряюсь знать про все на свете. Если бы ты знала тогда, что уж это-то я был обязан знать, слишком прямое отношение имели ко мне превращения насекомых. Слишком прямое. Очень горжусь, что за полгода так и не рассказал тебе ничего о нашей совместной работе - шефа, Николаева и моей. Это был мой единственный секрет. Ладно, Ришенька?
Зато я сказал тебе еще тогда, что тоже, как та гусеница, с восьми лет не изменяюсь. А вот ты - ты меняешься все время, все время, твой метаморфоз не кончен, не кончен…
А чем кончится мой? Понимаешь, Николаев придумал, как получить имаго у человека. Получить взрослую форму гомо сапиенса.
Он при той первой встрече с шефом достал из портфеля коробку со стрекозой. Стрекозой с крыльями в сорок сантиметров! Мезозойская была стрекоза. Или венерианская - из фантастического романа. Он ее не открыл, а получил. И даже не первый получил. Есть у насекомых такие штуки - прилежащие тела. Они вырабатывают ювенильный гормон, в переводе - "гормон юности" (мне бы…). Пока гормон вырабатывается - личинка остается личинкой. Кончил вырабатываться - начинает превращаться в куколку.
Только-только у личинки стрекозы в опыте гормон перестал выделяться - тут же ей пересаживают свеженькие прилежащие тела от новорожденной личинки. И подопытная, старая уже - деваться некуда, - все растет и растет.
И есть другой гормон, который подает сигнал к превращению куколки в имаго. Вот Николаев и придумал… Между человеком и обезьяной разница не меньше, чем между стрекозой и ее личинкой. Но человек, Ришенька, только куколка. Куколка, которой еще предстоит превратиться в имаго. Метаморфоз оборвался, по мнению Николаева, раньше времени. Николаев ни черта не знал про антропологию, но был энтомологом и имел собственную теорию насчет молчащих генов. И даже насчет того, как заставить их заговорить. Во всяком случае те гены, которые у человека руководили метаморфозом мозга, - пока он длился Его идеи, потом идеи шефа… А я ставил эксперименты.
Ювенильный гормон для млекопитающих мы, между прочим, получили. Этакую "пищу богов" из Уэллса. С ним можно барана размером со слона вырастить, а от свиньи в одном совхозе пришлось нам всем полчаса спасаться, пока ей директор из винтовки в глаз не попал - сало ее, сердечную, отовсюду, как латы, защищало. Хорошая штука для народного хозяйства - если свинарники делать покрепче да повыше.
Но мы-то с шефом антропологи. И Николаева метаморфоз у человека интересовал, а ювенильный гормон детям впрыскивать - так они будут расти, а не развиваться.
Помнишь, как я первый раз внес тебя в море? Мы прошли сосновую рощу, бегом пересекли полосу песка и через разрыв в ленте кустарника выбрались на фантастически пустынный пляж из фантастически белого и мелкого песка. (Этот песок! У нас обоих уже через час остановились часы и я нахально решил; потому, что мы счастливы. А вечером высокомерно-насмешливый часовщик назвал нам истинную - по его мнению - причину.)
Мы разделись на скамеечке, наполовину скрытой тем же песком, побежали к воде, а она оказалась холодной, и ты, увидев, что ближайшие купальщики за полкилометра, попросила, чтобы я понес тебя до сколько-нибудь глубокого места. Метрах в тридцати уже от берега я опустил тебя в воду, дошедшую мне до бедер. Как победно, весело, молодо ты завизжала. А потом мы оглянулись на берег и увидели, что в полосе песка между соснами и кустарником, которую мы так быстро одолели, не озираясь по сторонам, как раз в этой полосе сосредоточено все население Рижского взморья, и что народу довольно-таки много. Потом оказалось, что именно в эту полосу было всего труднее проникнуть прохладноватому ветерку… Хорошо вспоминать сейчас про это. Ришенька, я тебя люблю.
Ну вот, собственно, и рассказал тебе свой секрет.
Опыты нам - даже над собою - никто бы и не разрешил. А шеф без разрешения и не подумал бы их ставить. Но тут вылез Гонсалес. Он начал опыт у себя в Венесуэле, ввел свой "включатель генов" в собственную вену, эффект же, по его заявлению, должен проявиться ко второму дню той самой международной научной конференции, на которую мы с шефом и Николаевым приехали в Ригу. Гонсалес уже в Риге, и в первый день конференции - то есть завтра, если сейчас на твоих часах еще нет двенадцати, - будет делать доклад об эксперименте. Он утверждает в своих публикациях, что эффект проявляется на восьмой день и реализуется, судя по опытам на шимпанзе, в течение получаса. Словом, он намеревается превратиться в "сверхчеловека" на наших глазах.
Уж эта мне терминология! Мы с шефом "сверхчеловеками" становиться не собираемся. Мало того, мы бы не пошли на этот эксперимент, если бы наши опыты на обезьянах не показали, что состояние имаго обратимо и через несколько дней самоликвидируется. Чему оно соответствует у человека? Скоро узнаем. Если гениальности, придется поработать над тем, чтобы человек подольше оставался в фазе имаго.
Бросили мы трое жребий, кому идти на эксперимент, а кому доклад делать. Мне - полоса везения - выпало первое. Шефу тоже. А кто-то один должен ведь вести записи. Смешно смотреть на беднягу Николаева - как переживает. Особенно его смущает, что, судя по статьям Гонсалеса, у этого "сверхчеловека" совсем другая методика; и у его обезьян эффект, скорее, касается быстроты реакции, чем сообразительности у нас они после опыта решают более сложные задачи, чем контрольные экземпляры, а у Гонсалеса те же самые, только быстрее. И сроки действия инъекций другие.
…Интересно представлять себе, каким бы сейчас было твое лицо, если бы ты и вправду читала это письмо. Но я не такой идиот. Ты прочтешь его, если все кончится плохо. Не знаю, правда, что здесь может значить слово плохо.
А если хорошо - мы прочтем его вместе.
Ау, Ришенька, хорошая девочка. Мы будем долго-долго играть вместе… РИША.
* * *
Почерк последней фразы резко отличался от почерка, которым было написано все письмо. А слово "Риша" было изображено корявыми печатными буквами. За ним неумелый рисунок - девочка с длинной косой возле башни, украшенной схематическим изображением петушка.
- Ну, не плачь, Ришенька, - сказал мужчина сидевшей рядом с ним девушке. - Ты же видишь, все кончилось хорошо.
- Чего мне стоила эта неделя, дурачок! Особенно после того, как я увидела Гонсалеса.
- Ну, у него тоже проходит. Николаев старается вовсю. А теперь и шеф к нему смог примкнуть.
- Милый, мне было не до того, но теперь хоть скажи, отчего это случилось с Гонсалесом? Знаешь, как было страшно? Вышел на кафедру, положил перед собой бумаги, начал их читать вслух, сделал паузу, протянул руку к стакану с водой - и вдруг раздавил его. Брови у него в стороны полезли, лоб сморщился, губы стали вроде тоньше, из-за них клыки показались… Ассистенты - к нему, он их в стороны, одному плечо сломал, потом забился под кафедру…
- Понимаешь, Ришенька, самое смешное, что Гонсалес и вправду получил человека во взрослом состоянии. Ты же прочла наконец мое письмо, я там поминал гипотезу, называющую человека "дитятей обезьяны". Шимпанзенок похож на человека куда больше, чем взрослый шимпанзе, и горилленок больше, чем горилла. И не только внешне, но поведением, интересом к жизни, добродушием, терпимостью, с которыми у взрослых человекообразных плоховато. Видно, и вправду что-то когда-то случилось с детенышем каких-нибудь предавстралопитеков… Он и вырос - и остался ребенком. Так что по-настоящему взрослый человек - всего лишь обезьяна, и только Гонсалес убедительно это доказал.
- А как же вы?..
- Э! Нас, по существу, интересовала, как мы теперь наконец понимаем, та стадия, на которой человек энергичней всего развивается. Мы хотели получить именно ее. Хоть и говорили об имаго. А у человека эта стадия - детство. Ребенок, Ришенька моя, совсем, совсем не личинка. На ее роль, если уж пользоваться этой аналогией, больше годятся иные взрослые. Ведь личинка-то не развивается, даже если растет.
Легкая рука
Каждое время ставит свою печать на том, что создает. Искусствоведу стиль здания выдает эпоху, и при этом своеобразие архитектурного замысла только подчеркивает характерное для каждого века. По почерку можно определить, когда написана рукопись, по манере неизвестного художника - указать пору создания картины. Да, у древа истории есть свои годовые кольца, и необязательно это дерево спиливать, чтобы их увидеть, чтобы разметить датами то прошлое, которым становится всякое настоящее человечества, но становится, разумеется, лишь при том условии, что у человечества есть будущее.
Да, не туда меня повело. А ведь начал было сегодня статью для популярного журнала хотелось отвлечь себя хоть ненадолго от мыслей о случившемся, от необходимости что-то решать… Не получилось. Алексею вон удалось все-таки заснуть, улегся в спальном мешке прямо на полу. А я все сижу за столом и, стараясь не смотреть на дальний правый его угол, скольжу глазами по грубым полкам на стенах. Вот лежат аккуратные деревянные диски - те самые спилы, на которых так хорошо - загляденье - видны годовые кольца. И тут же неподалеку - черепа, отполированные временем, ящички, куда уложены полиэтиленовые мешочки с семенами, почерневшими за проведенные в земле века… Все бок о бок, по соседству - республиканская археологическая лаборатория не слишком велика.
Сегодня суббота, и здесь никого нет, кроме нас. Впрочем, и за нами-то уже несколько раз приходили хозяева лаборатории - местные археологи. Требовали в гости, возмущались нашим отказом, усиливали натиск. Потом, видно, обиделись - или вгляделись как следует в наши лица? - и ушли. Конечно, им интересно. Кто же из нашей братии не наслышан об Алексее. Да еще студентом я слышал, как в университетском коридоре один известный археолог кричал другому: "Мне выбирать из пятисот курганов! А денег и людей - на пять".
А другой отвечал могучим, чуть подрагивающим басом, что ему надо будет раскоп расширять, а в какую сторону - абсолютно неизвестно.
А спор, собственно, шел о том, с кем из этих двоих должен поехать на время каникул Алексей Попов, тогда студент третьего курса.
Вот я, например, был на хорошем счету на кафедре и сам выбирал, с каким археологическим отрядом отправиться. Чем и пользовался. Хорезм, Молдавия, побережье Иссык-Куля, Новгород… Приятно вспомнить! Алексей о такой свободе мог только мечтать. Тут решения принимал лично декан факультета. И я знаю по крайней мере один случай, когда недовольные решением декана апеллировали к ректору.
Все у Алеши началось, когда семиклассником он нашел на пустыре возле собственного дома клад серебряных монет четырнадцатого века. А годом позже, в Новгороде, купаясь в Волхове, обнаружил у самого берега шесть свинцовых печатей от древних грамот. И - пошло!
- Чутье! - сказал учитель истории.
- Чутье! - сказали профессора и академики.
Чутье? По-моему, Алексею достаточно подойти к городищу или кургану, чтобы где-то в глубине зашевелились древние вещи, готовые прямо-таки вырваться из-под земли ему навстречу.
"Легкая рука" - так говорили о моем друге. А в устах археолога это не просто похвала, везение у нас входит в число необходимых профессиональных качеств. Необходимых. Но некоторым приходится без них обходиться.
Начальником отряда Алексей стал сразу после университета. А я только через четыре года, уже кандидатом наук, смог занять место его заместителя. И - претензий не имею. На бровке нашего раскопа чуть не каждую неделю появляется очередной корреспондент очередного центрального издания и стоит часами, нацеливается фотоаппаратом, заполняет каракулями блокнот или нажимает на клавиши портативного магнитофона.
Наши "киты" частенько зазывают Алексея к себе на раскопки, в гости. Советуются! И телезрителю добродушно-ехидная физиономия Алексея Попова настолько знакома, что на улице на него оглядываются, словно он кинозвезда средней руки.
Квартиру Алексею дали в академическом доме улучшенного типа, построенном на века, и большую, благо живет великий археолог не только с мамой и папой, но еще и с бабушкой и дедушкой.
Не завидно ли мне? Да вот ни настолечко. Квартира у меня тоже есть, а находить любопытные идеи я умею ничуть не хуже, чем Алеша - любопытные вещи. Кстати, это уже замечено. Меня археологические титаны тоже приглашают. Правда, зимой, а не летом, и в камерные лаборатории, а не на раскопки. Определить назначение вещи, найти ей место в классификации, обнаружить слабые места в интересной гипотезе… Это я умею. И статей в научных изданиях у меня не меньше, чем у Попова. Зато очерков об Алексее в общих изданиях появилось втрое больше, чем статей по специальности у нас обоих.
Мы друзья. Поэтому меня кое-что тревожит в его личной жизни. А именно - полное ее отсутствие. Такой знаменитый человек - да девицы должны бы лететь к нему, точно бабочки на огонь. Собственно, такие бабочки и находятся. Только как влюбился он на втором курсе в Нонну Карышеву, так с этой позиции и не отступил ни на шаг. Она романы на его глазах крутила, замуж выходила, развод получала. Я не выдержал как-то, подошел к ней, спросил, чего такому человеку поворот от ворот дает, а она морщит нос и говорит: "Должно же ему в чем-нибудь не везти!"
Нонна - тоже археолог, завидует? Злится? Коли кому-то слишком везет, начинает казаться (ко мне это тоже, увы, относится), будто это за твой счет…
В конце концов Нонна и Алексею что-то в этом роде заявила. Он мне сам об этом сказал, только не сразу. И признался, что теперь твердо решил потерпеть полную неудачу на очередных раскопках.