Легкая рука - Подольный Роман Григорьевич 24 стр.


Аля держит руку у сердца. Смотрит на него. Хорошо.

Аля еще видела его стоящим на ногах, а он падал. И снова она увидела Михаила, когда он уже лежал на земле. Что случилось, она поняла, увидев какую-то букашку, осторожно, медленно-медленно вспрыгнувшую на обтрепанный рукав его ковбойки.

И тут же в уши ударил рев селя, отпущенного временем.

В вертолет, повисший в полуметре от земли, ее втащили силой.

Печальная история

Скучная это вещь - вечер в городе, где у тебя нет неделовых знакомых. Особенно если не давит срочная работа, а книжки, захваченной с собой в командировку, хватило как раз на часы, проведенные в самолете. С тоской думаешь, что в Москве позвонил бы Тихону или Маше - и пересекся с кем-то из них, одолжил бы у соседа еще нечитаный журнал, завалился бы в гости к родителям. На крайний же случай остается шахматный клуб.

Да что я? Здесь ведь такой клуб тоже есть, конечно! И сразу стандартный гостиничный номер показался уютнее, и квадратный абажур настольной лампы уже не раздражал, и вычурно выгнутая спинка кресла не вызывала неприятных ассоциаций… Понимаю всю чудовищность сравнения, но мне вспомнился день, когда Нина сообщила, что уезжает по распределению. Незадолго перед тем считалось, что поженимся, но, по молодости лет, и меня и, как выяснилось, ее стала раздражать некоторая обреченность на этот шаг, исчезновение других возможностей, которых не было, правда, но ведь могли бы появиться… а вот расставание сразу окрасило для меня щеки, казавшиеся уже слишком красными, в нежно-розовые тона, и искусственные тени под глазами на ее лице не выглядели больше нелепыми, и мне даже захотелось на несколько мгновений уговорить Нину, что все еще можно и нужно вернуть. Удержался! Правильно сделал, между прочим.

Вот и сейчас я уже готов был полюбить этот одноместный рай командировочного, раз было куда из него уйти, и остаться здесь до завтрашнего утра. Но так же точно, как тогда, я знал, что стоит раздумать - и тяжелая скука, скука отсутствия выбора, скрутит меня снова.

Ближайший шахматный павильон, как выяснилось, находился в парке, "рядышком" - и верно, я дошел туда от гостиницы за десять минут. К началу блиц-турнира я опоздал, и слава богу - незнакомцев, известное дело, не слишком любят в них включать, а я очень не люблю просить, когда не уверен в согласии.

Но зато подходящий партнер нашелся почти сразу - одиноко сидевший за шахматным столиком с расставленными фигурами высокий мужчина с длинным унылым лицом. Он мне обрадовался. Уже с первого десятка ходов обнаружилось, что играем мы примерно в одну силу, то есть партнер был идеальным, да еще строил он партию изобретательно и остро, позволяя тем самым и мне развернуться. Рубка пошла отчаянная - но в тот момент, когда счастье начало клониться на мою сторону, я подставил под удар ладью. Просмотр. Он же зевок. Вечное проклятие пижонов, редкое, но оттого еще более злое несчастье шахматистов высшего ранга, вплоть до чемпионов мира. Случайность, побеждающая саму необходимость, античный рок, вмешивающийся в закономерный ход событий, трагедия, почувствовать которую по-настоящему может только человек, знающий горечь поражения, нанесенного самому себе.

Что рядом с этим чувства десятиклассника, вытаскивающего на экзамене единственный невыученный билет? Знаю, был таким десятиклассником, но тогда сохранялась надежда на доброе отношение учителя, шпаргалку, собственную сообразительность; в конце концов, можно было взять и другой билет, пусть поплатившись за это баллом.

А грубый зевок равному партнеру сразу лишает тебя всех шансов на спасение. "Что, не корову проигрываем?" - как говаривают в таких случаях ехидные или утешающие болельщики. Конечно, не корову! Но какой же смысл играть взрослому человеку в шахматы, ежели относиться к ним без страсти… На время игры весь белый свет умещается на шестидесяти четырех клетках, и в каждой партии настоящий шахматист (а я смею считать себя именно таким - дело ведь не в силе игрока, но в его отношении к игре) проходит целый жизненный путь - от дебюта, что в переводе с французского значит начало, и до эндшпиля, что в переводе с немецкого означает конец игры.

…Ладью партнер не взял. Я не поверил своим глазам. Вопросительно посмотрел на него. Противник, низко опустив голову, не отрывал глаз от позиции, явно не желая встречаться со мной взглядом. Зато заговорил кто-то из пяти или шести болельщиков, окруживших к тому времени наш столик.

- Он, видите ли, зевками не пользуется!

В голосе прозвучала неприкрытая неприязнь. Другой наблюдатель мрачно отозвался:

- Ничего, еще воспользуется, будьте спокойны.

Ход, который партнер сделал, вместо того чтобы взять ладью, был лучшим, какой можно в такой ситуации придумать, - при условии, конечно, что ты действительно не желаешь воспользоваться ошибкой партнера. Но лучший - это ведь не обязательно хороший. А я до зевка стоял очень прилично, теперь же партию, кажется, можно было считать уже выигранной. Я чувствовал себя неловко, но, в конце концов, мы же и еще поиграем, будет у меня, надеюсь, случай расплатиться той же монетой… Я заранее восхищался собственным благородством… У - черт! Теперь я зевнул коня. Когда и этот подарок был отвергнут противником, пришло чувство обиды - за кого же меня считают, проявляя такую снисходительность! Даже благородство не имеет права быть таким навязчивым! Ладно же. Поставлю мат, потом объяснюсь. Итак, белопольного слона на королевский фланг…

Но - что же это, как же это. Я, оказывается, поставил слона под удар. Незащищенного, беспомощного. Но сейчас мой противник благородство продемонстрировать не сможет, даже если очень захочет: не взять слона черным нельзя, им объявлен шах, загородиться нечем, уйти королем можно, но тогда последует мат в два хода.

Партнер тяжело вздохнул, его рука опустилась на стилизованный шлем, венчавший бедную мою фигуру. Я выдавил из себя:

- Сдаюсь. Болельщики, тихо ворча об игре в поддавки, разошлись.

- Еще партию? - на меня глядели умоляющие глаза.

- При условии, что вы не станете проявлять суперблагородство. Ну а я - я постараюсь не зевать.

- Не выйдет.

- Это почему?

- Вы приезжий? Ну конечно, иначе, с вашим первым - верно? - разрядом и меня бы знали, и вопросов не задавали. Но тогда и играть со мной не сели бы.

- Вас так все боятся? - я рассмеялся. Он даже не улыбнулся:

- Видите, в турнир не приняли. Значит, боятся. А я, честное слово, не виноват.

- Да в чем?

- Мне все зевают. Все! И если бы только в шахматы так.

- Ну уж!

- Правда, правда. В преферанс хоть не садись. В бильярд… Знаете, передать не могу, что мои соперники начинают киями выделывать. Словно впервые в руки их берут.

- Ты про пинг-понг лучше расскажи, - язвительно заметил единственный не изменивший нам зритель.

- Да ведь все равно не поверит он, Арий Трофимович.

- И я бы не поверил! - Арий Трофимович повернулся ко мне боком, демонстрируя руку в гипсе. - Играл с этим везунчиком, споткнулся и руку сломал. А Федька Шальнов до сих пор из дому не выходит: сложный перелом ноги. Еще один вывихом отделался. А там мы этого беспощадного товарища из турнира вывели. Хорошенького понемножку!

- Да что я, толкал вас или чего еще?..

- Не хватало бы, чтоб толкал. Может, и не виноват, но и наши руки-ноги тоже не виноваты, что о тебе судьба так заботится.

- Заботится! Да я ж теперь партнеров найти не могу, и ни в одно соревнование вы меня не берете…

Я смотрел. Слушал. Да, это он - тот, из-за кого я приехал. Случайно ли, что уже в день приезда я повстречал человека, которого должен был увидеть только завтра утром? Или это ему опять повезло? Но всякое его везение для кого-то оборачивается бедой. Собственно, так и должно, наверно, быть. На каждую счастливую случайность приходится несчастливая. И там, где одному присуждается выигрыш в пинг-понг, другой, оказывается, ломает ногу.

Журнал "Знание и вера" командировал меня в этот город после того, как в редакцию отсюда пришел добрый десяток отчаянных писем. Их авторы начинали с заверений, что они безусловные атеисты, но продолжали - рассказом о живущем в их городе вполне реальном колдуне Алексее Алексеевиче Матюшине. О человеке, которому везет. Конечно, потому, читалось между строчек, что он то ли гипнотизер, то ли телепат, то ли попросту ведьмак.

Я заранее предвкушал, как выведу на чистую воду мошенника, а заодно разоблачу "внутреннего мистика", что иной раз сидит в так называемых материалистах…

Но обнаруженного мною в шахматном клубе "колдуна" можно было только пожалеть. Так же, как и тех, кого он невольно делал своими жертвами. В этой ситуации мне оставалось лишь представиться и попросить о подробной беседе, заверив собеседника, что не имею на его счет предвзятого мнения (я поймал себя на том, что, пожалуй, слишком горячо заверяю Матюшина в отсутствии у меня каких-либо опасных для него намерений - уж не боялся ли и я сам ответных действий: да, во многих атеистах глубоко сидит этот самый, как его, мистик…).

А он обрадовался: тому, что кто-то готов вместе с ним разобраться в происходящем.

Мы отправились к нему домой. Должен сразу сказать, что жена Алексея Маша, милая сероглазая женщина, моего визита, в отличие от мужа, явно испугалась. Но, как выяснилось за ужином, тоже решила быть откровенной. Когда перед нами стояли чашечки с кофе, я уже знал, что недавно она защищала диссертацию и на ней не смог присутствовать враждебно настроенный оппонент. Причина - банальное ОРЗ, но она чувствовала: что-то здесь не так…

Председатель профкома против нее интригу затеял - и тут же попался на какой-то бухгалтерской операции из тех, что в ходу, но обычно на них не попадаются. К Алексею, оказывается, уже года два на работе никто даже цепляться не пробует, а соседи издали почтительными голосами здороваются. Он не стал объяснять, что случалось до этого с "цеплявшимися" и грубиянами, только пробурчал, что совсем этого не хотел. Я запутывался все больше, а Алексей на глазах терял еще оставшуюся, видно, у него надежду на то, что вокруг него происходящее, - всего лишь скопление случайностей. Я начал выяснять, как складывалась его жизнь. О, в ней не нашлось ничего чрезвычайного. Обычный школьник в рядовой школе, старательный студент в техническом вузе, инженер просто, потом старший, ведущий - нормальное движение по ступенькам ничем особенно не выдающейся карьеры. Последние два с половиной года работает на атомной электростанции, что при его специальности довольно естественно. Тут он зажегся и стал подробно объяснять, что это - первая АЭС, управляемая с помощью совершеннейшей из имеющихся в Союзе электронно-вычислительных машин. За режимом работы она следит, чего надо дозирует, отвод тепла регулирует аж с учетом погоды. Она же, заодно, еще довольно много предприятий по всей области обслуживает, такая мощная. Но главное для нее, конечно - АЭС. Поэтому позаботились об особой надежности.

- Впервые, - сказал Алексей, - предусмотрена такая сложная и беспорочная "защита от дурака".

Я удивился: а что это такое? Он удивился еще больше, сделал скидку на мое гуманитарное образование и сообщил, что почти во всех сколько-нибудь сложных механизмах предусматриваются меры предосторожности на случай неверных действий того, кто с такими механизмами работает.

- А уж в нашей отрасли после всего, что случалось, столько слоев защиты поставлено, что даже если захочешь, все не отключишь.

- И если очень захочешь, тоже?

- Ну, какой же дурак очень этого захочет?

- Простите мое невежество, но ведь вы говорили как раз о защите от дурака…

- Знаете, это должен быть к тому же очень невезучий дурак!

- Неве-зу-чий? - я произнес это слово по слогам, с нажимом.

Он секунд пятнадцать просидел с приоткрытым ртом. А потом спросил:

- Вы хотите сказать, что машина сделала меня очень везучим дураком? Но как?

- Уж я - то в этом понимаю меньше, чем кто-либо. Только другого объяснения не вижу. Кто кроме вас работает с этой ЭВМ? И что происходит с ними?

- За "защиту от дурака" отвечаю я. В мое отсутствие нельзя отключить по инструкции ни одну из входящих в нее систем.

- Жаль.

- ??

- Будь у вас коллеги со схожими служебными обязанностями - можно было бы выяснить, не пришло ли к ним в последнее время такое же везение.

- Начальники смен разве что… С ними я кое в чем пересекаюсь. Но у них - ничего подобного. Знал бы. Скорее, наоборот. Начальник второй смены со мной пульку расписывает. То есть раньше расписывал, пока я не стал подряд выигрывать. А начальник третьей… Нет. Я один такой.

- А что было бы, если бы…

- Если бы мне однажды не повезло на АЭС? Страшно представить. А уж для ЭВМ никаких шансов. А в нее - точно, точно, вы угадали - вложено что-то вроде инстинкта самосохранения. Но… Как же она обеспечивает мне везение? Не могу представить себе механизма…

- Тоже мне! Механизм вам нужен! - Хмель учености ударил мне в голову, с журналистами это бывает. - Вон астрофизикам неясен механизм выработки солнцем тепла и света - но ведь оно же не перестает от этого греть и светить! Лучше попробуем уточнить, действительно ли тут виновата ЭВМ. Отключить ее, как я понимаю, нельзя… Значит, надо вас на время убрать подальше от АЭС. Вы были за эти два с половиной года в отпуске?

- Нет. Знаете, все что-то мешало да мешало. Сначала вещи довольно приятные. То у нас аттестация началась, зарплату мне, кстати сказать, повысили; потом… Слушайте! Потом заболели одновременно оба человека, которые могли бы меня заменить на время отпуска. Но сейчас, честное слово, с этим все в порядке. Через пять дней с Машей поедем.

- Хорошо. Я приеду еще раз, когда вы вернетесь. А пока… Вы познакомите меня завтра с тем, кто вас заменит?

- С Юрой-то? Пожалуйста.

Мы встретились следующим вечером в местном кооперативном кафе. Веселый оказался парень этот Юра. Конечно, он слышал о везении Алексея - и подшучивал над ним беззлобно: мол, какое же это везение, когда ты ни от какой игры удовольствия получить не можешь. Слава богу, хоть в спорте нельзя победить по блату, а уж если у тебя блат с самой судьбой, так все равно играть не дают, вовремя раскусивши.

- Ничего, - сказал я, - на юге о его везении никто не подозревает. Алеша, запишись там во все турниры сразу, от теннисных до шахматных, наиграйся на год вперед.

На "ты" мы перешли поневоле - Юре я был представлен как знакомый Алексея с институтских лет, и продолжать "выкать" друг другу было бы неестественно.

- Что за совет вы ему даете, - весело возмутился Юрий. - Пусть уж играет в шахматы да шашки, а то вон у меня до сих пор нога побаливает, хоть я ее даже не вывихнул, ушиб только сильно.

- А вам-то, если не с Алексеем играете, - везет?

- Это когда как. Разве что у девушек, но тут мы с ним не конкуренты, он человек женатый. Да я кроме пинг-понга ни во что и не играю.

- А может, попробуете заменить его в шахматах, хоть на время отпуска? Вдруг вам тоже начнет везти!

Юра немедленно насторожился.

- С чего бы это?

- Видишь ли, - извиняющимся тоном сказал Алексей, - мой друг выдвинул гипотезу, что мое так называемое счастье связано с нашей ЭВМ. Она, мол, таким образом заботится о самосохранении. На всякий случай. Гипотеза веселенькая. Но механизм?..

- Ха! - Теперь Юра развеселился. - Да пусть она, положим, с помощью энергии, которой в ее распоряжении сколько хочешь, вырабатывает некое поле. Назовем его - да как угодно! Есть, например, красивая греческая буква кси, которую физики еще как следует не использовали. Так вот, в кси-поле счастливые случайности выпадают чаще, чем несчастливые. Как вам идея? - он радовался.

- Назвать - еще не значит объяснить, - хмуро ответил Алексей.

- Но объяснить можно только после того, как назвал.

- А почему поле действует и вне помещения станции?

- Все понятно. Остаточное воздействие. Когда я работал у мощного электромагнита, из меня в собственной квартире искры сыпались. Это ведь тебя не удивляет?

- С машиной непосредственно работают в разные смены, кроме меня, одиннадцать человек, в том числе и ты.

- Но поле она локализует только вокруг тебя - ты ведь проводишь самые ответственные проверки. И изо всех наших только ты обязательно присутствуешь, когда идет смена режима работы, - остальные то бывают, то нет.

- А как она отличает счастливые случайности, если их можно так называть, от несчастных? Что она, разумная?

- Ни в коем случае! Но ведь и неразумный магнит прекрасно отличает железо от алюминия.

Я сидел, слушал эти околонаучные пререкания и вспоминал самый позорный день своей журналистской жизни. Тогда, в первый и, увы, последний раз, появилась в нашей редакции маленькая сухонькая женщина лет шестидесяти. Она назвала себя (хоть убей, не запомнил фамилии) и институт (какой-то технический - как я потом ни напрягал память, напрасно), где работала младшим научным сотрудником, сообщила, что два месяца назад вышла из психоневрологической больницы (ей было очень трудно сказать об этом). Знаю я этот тип женщин - младших научных сотрудников старшего возраста. Они помогают молодым кандидатам наук собирать материалы для докторских диссертаций. На них держатся отчетность об экспериментах и общественная работа. Они берут на себя те неблагодарные дела, без которых нет современной науки, хоть не влечет за собой их исполнение повышения в научных званиях и должностных титулованиях. А патологическая честность, дополненная неуверенностью в себе, перекрывает им путь к собственным диссертациям. Зато и на пенсию их обычно не гонят, потому что никто в институте представить не может, как без них обойтись. Таких я знал. Но когда она вынула из черной замшевой сумочки мельхиоровую вилку, мог только спросить:

- А это зачем?

- В больнице я заметила, что могу - вот так, - женщина положила вилку на раскрытую ладонь левой руки и повернула ладонь тыльной стороной вверх. Вилка не упала. Так и осталась у руки, словно приклеенная к ней.

Я торопливо ощупал изящную ручку от запястья до ноготков пальцев. Оторвал (усилие понадобилось незначительное) от ладони вилку, ощупал и ее, положил на стол, снова взялся за кисть руки, принялся ее разглядывать, зачем-то подул. Нет, никаких следов ниток, клея чего угодно, что свидетельствовало бы о фокусе. Придерживая ручку одной рукой, другой прижал к женской ладони снизу вилку отпустил - вилка не падала.

- А если - не вилку?

- Она весит граммов двести, и это предел, с большими грузами не получается. Меньше - пожалуйста.

В ход пошли авторучки, металлические и пластмассовые, карандаши и ластики, шахматные фигурки из редакционного комплекта. И все, все, что мы пробовали, удерживалось этой маленькой ладошкой.

- Вот я и хотела, чтобы вы мне объяснили…

Дорого ей, видно, дался визит к нам. Да и мне он обошелся дорого. Потому что принимал я участие как наблюдатель в десятках опытов с демонстрацией телепатии, телекинеза и прочей чертовщины, и, если даже опыт удавался, всегда (может быть, мне не везло?) оставались в нем слабые места, сохранялась, то есть не исключалась абсолютно, возможность фокуса или гипнотического воздействия, бывала, словом, хоть тоненькая щелка, в которую мог просунуть свой сморщенный носик скептицизм.

Назад Дальше