Евгений от предстоящего визита ничего хорошего уже не ждал. Но последующие события оказались еще неожиданнее.
Неделю спустя редакция еще не была готова дать окончательный ответ – статья изучается, пояснили автору. А спустя две в кабинете ответственного секретаря его ждали уже трое оппонентов.
Все трое были очень колоритны. Один громоздкий, с широким мясистым лицом и сощуренным, слегка косящим глазом, едва помещался в кресле, апоплексический цвет лица наводил на мысль о грозящем инсульте. Другой – рослый, небрежно одетый и до того заросший бородой, усами и бакенбардами, что ассоциировался у Евгения с Бармалеем из детской сказки. Тупой нос, нависший над усами, казался квадратным. Он уставился на Евгения неодобрительным, словно осуждающим взглядом. Третий оппонент, мелкий и тщедушный, выглядел полной противоположностью своим коллегам, каким-то недомерком с лысой дорожкой ото лба до макушки, отчего лоб казался длинным и узким. Мелкий вертелся, что-то говорил тонким голосом то одному, то другому соседу, жестикулировал, своей суетливостью он чем-то напоминал героев известного французского киноактера Луи де Фюнеса. Подумав об этом, Евгений едва сдержал смех, оставив на лице улыбку, что можно было принять за дружелюбие и вежливость.
– Вот посмотрите. – Ответственный секретарь протянул ему свежий номер журнала, открытый на странице со статьей Сухиничева, озаглавленной "В чем ошибка исследователя Акиншина". Жирный, крупный шрифт заголовка не давал статье остаться незамеченной.
Евгений опешил. У него пересохло во рту. Улыбка сползла с его лица, с бьющимся о ребра сердцем он ошарашенно смотрел на броский журнальный разворот, медленно приходя в себя и обретая способность к обороне.
– Вот вы напечатали статью Сухиничева о моих ошибочных доводах и заключениях, – вымолвил он наконец, – ответ на мою работу. Как можно отвечать на то, что не опубликовано? Полемизировать с тем, что никому не известно? Вы же этим заранее предали анафеме мое открытие! И разве Сухиничев – истина в последней инстанции?
– Профессор Сухиничев – известный ученый, признанный всеми специалист и авторитет в данной области знаний, – вклинился "Бармалей". – А кто вы? Одиночка, ничем не знаменитый и никакими заслугами не отмеченный…
Евгений внутренне подобрался, оскорбленный явной грубостью.
– Я тоже вас не знаю, чем вы знамениты и какими заслугами отмечены, тем более, что вы не представились, – сказал он запальчиво. Агрессия рождала агрессию. – Хотя, судя по всему, вы не одиночка, – он усмехнулся, обведя глазами всю троицу. – А если уж говорить об известности, то как можно ее добиться, если мне даже высказаться не дают?
Ответственный секретарь промолчал. Он ничего в этом не понимал, а после статьи Сухиничева, считавшегося новатором в онкологии, он окончательно определился. На стороне известного специалиста были знания и опыт, а его собственные знания и опыт подсказывали "ответственному", что не стоит ради сомнительных открытий подставляться и становиться на пути уважаемых людей. У него теперь были веские основания для отказа Акиншину. Он бродил по сторонам ускользающим взглядом, уклоняясь от встречи с глазами собеседника и обдумывая обоснованный ответ.
– Но вы же высказались на заседании Академии? – воздел он брови, глядя куда-то вбок. – И кто вас поддержал?
– Именно там мне предложили напечатать работу в "Вестнике " – с налету это трудно осмыслить. После публикации появились бы и сторонники и оппоненты, в дискуссии приводились бы обоснованные доводы. А так получается опровержение неопубликованного…
– Ваша статья – опровержение всего, чему меня учили в институте, – строго сказал "ответственный", решившись наконец взглянуть Евгению прямо в глаза, – я должен все это забыть и отвергнуть.
– Ну, так уж и всё… – усмехнулся Евгений.
– И вообще уходить с этого места. Меня это не привлекает.
– Вот вы считаете, что рак может стать благом, – вмешался "недомерок". – А при опухолях мозга – тоже благо?
Евгений ждал этого вопроса и проработал его, как самый опасный, наиболее тщательно и доходчиво для изложения.
– Рост опухоли ограничивает фермент каспаза-3.
– А то, что уже выросло?
– Я о выросшем и говорю. Что рассуждать об отсутствующем?
"Недомерок" понял, что сморозил глупость, состроил гримасу и пожал плечами.
– А если вы имеете в виду размер опухоли, – продолжил Евгений, – то ограниченная в росте, она со временем рассосется под воздействием регуляторных механизмов. Их можно усилить субстанцией Зотова. Но даже если она останется, другие участки мозга возьмут на себя функции утраченного.
– А если опухоль большая? – включился краснолицый.
– "Расстрелять" лазерным лучом и воздействовать опять-таки каспазой и регуляторными препаратами.
– И где же тогда обновление органа, омоложение его бессмертными клетками? – ехидно вставил "Бармалей". – Где провозглашенное вами благо?
– Мы пока не знаем, что будет при видоизменении нейронов, поэтому лучше оставить их как есть…
– Ну вот, не знаете, а говорите, – перебил краснолицый. – Не зная броду суетесь в воду! – … пока, на данном уровне развития науки, – повысив голос, продолжал Евгений, едва сдерживая раздражение. – А благо в том, что больной не умрет от этой болезни, не погибнет прежде отмеренного ему века, и ему не понадобится нейрохирургическая операция, мучительная и практически бесполезная при таком заболевании.
Он уже начинал злиться. Он не докторскую защищать сюда пришел. К чему этот запланированный разгром, какая-то облава на научное инакомыслие, если все уже заранее решено? И как бы отвечая на его мысли, "ответственный" взял с края стола его розовую папочку со статьей, протянул Евгению:
– Есть много научных журналов, где вы можете публиковаться. Всего хорошего.
Евгений схватил папку и выскочил в коридор. "Черт бы побрал! Черт бы их всех побрал!" – бормотал он проклятия, торопливыми от нервного возбуждения шагами покидая редакцию журнала научных вестей. Как прав был Гёте, говоря, что наука для большинства лишь средство к существованию, и они готовы обожествлять даже собственное заблуждение, если оно кормит их…И как это актуально даже два века спустя! Но нужно что-то делать. Нужно как-то адаптироваться в тех осложнениях, которыми обернулось его открытие. Неопытный борец, наивно ожидавший всеобщего ликования по поводу победы над раком, обескураженный совершенно противоположным отношением, он начал прозревать. Он понял, что предстоят серьезные схватки и с медицинскими светилами, ревнивыми к чужой славе, и с второразрядными специалистами, кто цепко держится устоявшихся канонов. Но в этой борьбе они с Зотовым не должны быть одиноки, им нужен авторитетный союзник. И он у них будет.
И даже не один. Ими будут вылеченные люди – те, у кого уже не осталось шансов, а среди пациентов есть и высокопоставленные. И за это не привлекут к суду как за эксперименты на людях – главным заступником, сильнее любого адвоката, станет спасенная жизнь. Один такой "эксперимент" уже есть – с женой его шефа, академика Бородина.
При мысли об этом Евгений успокоился и даже приободрился. Самый первый опыт – а какой результат! Он не раз возвращался к этому приятному для себя воспоминанию и сейчас, перебирая в памяти подробности происходившего, он улыбнулся своему тогдашнему волнению, страху, трепету, с которым они с Зотовым проделывали над больной все манипуляции, а убитый горем академик бодбадривал их, зная, что любимой им женщине уже ничто не может навредить.
Они втроем появились тогда в больнице, лучшей из всех, но что это меняло? Исследования показали множественные метастазы, операция была лишена смысла, а препараты даже при оптимальном раскладе могли продлить жизнь на какие-то жалкие месяцы, да и те провлачились бы в таких страданиях, что смерть становится только избавлением…
При виде мужа рот больной задрожал и скривился, силясь сдержать слёзы, но они всё равно выступили. От зрелища этой жалкой, беспомощной, страдающей плоти академик тоже готов был разрыдаться, но приходилось сдерживаться: по лицам посетителей больная не должна была догадаться, насколько плохи ее дела.
– Ну что ты, котик, – деланно бодрым голосом сказал Бородин, целуя её впалые щеки. Лицо еще не старой женщины стало неузнаваемым: желтая, сухая от похудания кожа, вся в коричневых пятнах кератом. "Белая-белая и желтая", как выразилась няня-таджичка, которая силилась передать по-русски понятие "бледная". Он никогда не видел у жены такого лица. Бесцветные губы, запекшиеся от лекарств, вытянулись в ниточку и как-то подвернулись к зубам, обтянутые кожей безгубые челюсти теперь выдавались вперед, обозначивая контуры черепа. Рука женщины лежала поверх одеяла, откинутая в сторону, из вены торчала игла, к которой свешивалась трубка от стоявшей рядом капельницы.
Больная слабо заворочалась: хотелось изменить позу, но не позволяла капельница. В ёмкостях оставалось уже на донышке, и Бородин позвал медсестру. Ему подумалось о том, что вот так лежала на больничной койке двадцать лет назад молодая красивая женщина, бледная, но иной бледностью – от тяжелых трудов разъединения с существом, девять месяцев бывшим с ней единым целым. И этим существом был их сын. И улыбка жены была не мученической, как сейчас, и словно бы виноватой за причиняемые всем хлопоты, а умиротворенной, улыбкой облегчения от того, что столько тревог, волнений, боли остались позади.
Капельницу унесли. Евгений переглянулся с Андреем.
– Ничего этого больше не нужно, – сказал он, обращаясь к Бородину. – Поговорите с врачами о выписке домой. Здесь нам работать не дадут – вмешательство в их лечебный процесс.
И тогда началось дома это священнодействие – лечение по невероятной, невиданной доселе методике. Жена академика стала трудно, медленно, но поправляться. Она похорошела и словно сбросила несколько лет, вернувшись в свои годы. Опухоли и метастазов больше не находили. Сейчас Евгений думал о том, что просьбы такого рода последуют. И тогда посмотрим, кто кого…
* * *
Телефонная трель, внезапная и особенно пронзительная в тишине, заставила Евгения вздрогнуть и с досадой подумать о собственной забывчивости – все никак не соберется отрегулировать звук. Правда, из спальни звонок действительно было бы плохо слышно, зато здесь, в кабинете этот истошный механический вопль действовал на нервы. Он не спеша подошел к аппарату, заливавшемуся во всю, с намерением тут же, после разговора, свести звук до минимума, а в спальне поставить параллельный телефон.
Незнакомый бас с иностранным акцентом попросил Евгения Акиншина, представившись помощником сэра Эдуарда Делано Бэкхема.
– Мы восхищены вашей замечательной работой, – рассыпался в комплиментах собеседник, – и готовы предложить любую помощь. Сэр Эдуард хотел бы с вами встретиться – когда и где вам будет угодно. Мы можем подъехать к вам куда укажете, в удобное для вас время…
Евгений не хотел "указывать" ни свою обшарпанную лабораторию в институте, ни снятое для совместной работы помещение, которое они с Зотовым тщательно скрывали от посторонних глаз, ни тем более квартиру, поэтому он молча слушал, соображая, как быть и нужна ли вообще эта встреча. Ничто даром не дается, и наверняка за обещанную помощь от него что-то потребуют, чего он, возможно, не в состоянии будет дать. Уловив заминку, помощник сэра Эдуарда предложил в качестве варианта встречу в ресторане или в офисе компании. Евгений вздохнул с облегчением: хорошо, он готов приехать в офис.
Условившись о времени и месте, Евгений задумался. "Делано" в фамилии незнакомца что-то ему напоминало. Где он его слышал или о нем читал? Франклин Делано Рузвельт – тоже Делано… Ну не родственник же он в самом деле покойному президенту США… Клан это или распространенное имя? Евгений напряженно ворошил мозги. Есть! Семейство, имеющее отношение к так называемому всемирному правительству, о котором он читал в книге Джона Колемана "Комитет 300". Баснословные богатства, грязные деньги от торговли опиумом…
Он подошел к шкафу, взял книгу Колемана, открыл наугад. "Когда речь заходит о состояниях, накопленных исключительно на торговле опиумом с Китаем, первые имена, которые приходят на ум, – Асторы и Делано…Фактически именно Комитет 300 определял, кто будет участвовать в сказочно прибыльной опиумной торговле с Китаем через свою монополию БОИК (Британскую Ост-Индскую компанию)" – читал Евгений. Полистав, наткнулся на теорию "открытого пространства", "идею лучшего мира", который должен стать намного меньше, чем сейчас: излишнее население, миллионы "бесполезных едоков" должны быть отбракованы и уничтожены. Члены этой тайной элитной группы ставили целью сокращение населения по сценарию, отработанному режимом Пол Пота в Камбодже, планы геноцида для него были разработаны одним из исследовательских центров "Римского клуба" – крупного подразделения Комитета. Путем ограниченных войн в развитых странах, а в странах третьего мира – посредством голода и болезней требовалось уничтожить 3 миллиарда человек, писал Колеман. Задачей Комитета было "не допускать, чтобы народы сами решали свою судьбу, искусственно создавая с этой целью различные кризисные ситуации с последующим управлением этими кризисами…Внедрение подрывных агентов во все правительства.." Планировались прекращение всех научно-исследовательских работ, кроме тех, которые Комитет считает полезными, а также легализация наркотиков и порнографии, в результате чего будут подорваны и разрушены основы семьи.
Евгений захлопнул книгу бывшего сотрудника британских спецслужб. Триста страниц разоблачений тайных козней, заговоров, интриг, массовых убийств, запланированных войн и бедствий, проводимых многочисленными "фондами", "клубами", "институтами" и прочими зашифрованными подразделениями всеохватной сети Комитета. Так вот с кем свела его судьба! Евгений пожалел, что согласился на эту встречу. Но тут же успокоил себя: он вправе ни на что не соглашаться, если это противоречит его убеждениям. Было отчасти и любопытно взглянуть на одного из вершителей судеб человечества.
В назначенный день Евгений шел от метро Октябрьская по направлению к Коровьему валу. Офис, куда он прибыл, оказался корпунктом газеты "Нью-Йорк Дэйли Ньюс". В редакции, занимавшей весь первый этаж, висел дух недавнего ремонта. Коридор, обшитый светлыми деревянными панелями в тон полированным дверям, заканчивался большим открытым настежь кабинетом, в глубине которого виднелась еще одна дверь с табличкой на английском языке. Несколько столов с компьютерами, огороженных барьерами, словно соты, пустовали, перед дверью с табличкой крупный мужчина говорил по мобильному телефону. На солидном, подстать хозяину, письменном столе стояла внушительная, со сковородку, пепельница, полная окурков, а из его проема выглядывали циклопические туфли, внушавшие невольное уважение к обладателю таких нерядовых размеров. За спинкой его кожаного кресла висела огромная, во всю стену, карта России, на которой красными флажками цвели какие-то пункты, лучи, тянувшиеся от них, как спицы помятого колеса, сходились к кружку в центре, где-то внутри которого вероятно находился и кабинет владельца карты. Хозяин быстро закончил разговор, захлопнул крышку мобильника и с улыбкой поднялся навстречу гостю. Дородность, длинный нос и седые волосы торчком над низким лбом делали его удивительно похожим на ежа, вставшего на задние лапы.
– Здравствуйте, здравствуйте, – басисто протянул он, оттопырив нижнюю губу, и Евгений узнал голос, говоривший с ним по телефону. – Джеймс Элиот, сотрудник "Нью-Йорк Дэйли Ньюс", – он протянул руку для пожатия. – Рад познакомиться, мистер Акиншин. – Губа, замешкавшись, вернулась на свое место. – Пройдемте сюда, – помолчав, пригласил он, указав на дверь с табличкой, – там будет удобнее. – Он открыл кабинет, предложил гостю занять место на кожаном диване и позвонил по мобильному. – Сэр Эдуард Бэкхем сейчас подойдет.
В ожидании сэра Эдуарда мистер Джеймс завел разговор о выдающемся открытии Акиншина, обнаружив подробности, которые можно было почерпнуть только из каких-то научных источников, в популярных газетных статьях, рассказавших о сенсационной работе ученого, этого не было. И все это время с его румяного лица не сходила медовая улыбка. Он даже высказал сожаление, сменив улыбку на печальное выражение, что такое эпохальное, судьбоносное для человечества открытие осталось почти без внимания российской научной элиты и властей. "Откуда он это знает? – напрягся Акиншин. – Ах, так это же Комитет 300, от них ничего не укроется… Может, они сами это внимание и заблокировали. Мало, что ли, у них агентов влияния и среди журналистов, и в парламенте, да и в научных кругах". Он не успел ответить мистеру Джеймсу, потому что вошел спортивного вида джентльмен, немолодой, но моложавый благодаря одежде, в темных очках такой черноты, что Евгений удивился, как в них можно обходиться без поводыря. Он протянул руку Акиншину, поздоровался по-английски и назвал себя. Совсем не таким представлял Евгений сэра Эдуарда Делано Бэкхема, явившегося не в строгом костюме, а во вполне демократичном свитере и джинсах.
– Сэр Бэкхем не говорит по-русски, я буду за переводчика, – сказал мистер Джеймс.
Евгений знал английский – столько перелопатить научной литературы на чужом языке, столько прослушать докладов на международных симпозиумах, сколько довелось ему, – это уже и сны на английском можно видеть. Но он промолчал – мало ли что. Вдруг собеседники друг с другом обмолвятся о чем-то таком, что захотят от него скрыть.
– Мы готовы приобрести ваше изобретение, – сразу приступил к делу сэр Бэкхем. – Мы знаем, что ваши власти не спешат осчастливить свой народ спасительным лекарством. У вас всегда – то средств нет, то соответствующего оборудования фармацевтических фабрик, что в общем одно и то же – деньги. У нас все это есть. И для изготовления препарата, и для клинических испытаний. На это миллионы долларов потребуются. У вас такие деньги есть? Нет. А сколько нужно времени и сил, чтобы преодолеть равнодушие!
– Это от недоверия, – ответил Евгений, дождавшись перевода. – Слишком часто люди обманывались в своих ожиданиях от разных многообещающих заявлений.
– Но сколько лет пройдет, пока вам поверят? – настаивал сэр Бэкхем. – А мы сделаем быстро. Вы получите миллион долларов. На хорошую жизнь хватит. И на работу над следующим изобретением.
Евгений качнул головой. Следующего изобретения не будет. То, что он сделал, – огромно и исчерпывающе. Что может быть важнее избавления от тяжелейшей болезни, сохранения жизни и здорового долголетия? Большего он дать не в силах. Сможет лишь совершенствовать и шлифовать уже сделанное.
Собеседники поняли его жест по-своему.
– Вам кажется, что этого мало? Хорошо, два миллиона – мы этот вопрос уладим. – Мистер Джеймс и сэр Бэкхем испытующе смотрели на Евгения, но он молчал. – Или думаете Нобелевскую премию получить? Не получите, – жестко сказал, как отрубил, сэр Бэкхем. – При таком отношении ваших органов здравоохранения, – спохватившись, добавил он.
"Не допустим, не позволим, – угадал его мысли Евгений. – У нас и там свои люди есть…" Он старался сохранять бесстрастное выражение, но от такой наглости уже с трудом справлялся со своим лицом.
– Это вопрос времени, – пожав плечами, ответил он.
– Слишком долгого, – вернулся к прежней теме сэр Бэкхем. – Миллионы больных не дождутся счастья выздороветь и жить.