В сборник вошли произведения известных зарубежных писателей-фантастов, в которых представлено три облика будущего. Общество внешнего благополучия, в недрах которого происходит глубокий нравственный кризис, изображено в произведении английского фантаста Боба Шоу "Миллион завтра". В романе английского писателя Нэвила Шюта "На последнем берегу" перед читателем предстают трагические моменты жизни последних людей, оставшихся в живых после атомной катастрофы. В увлекательном романе "Космический врач" популярнейший американский фантаст Гарри Гаррисон описывает неожиданности, подстерегающие человека в космосе.
СОДЕРЖАНИЕ:
Боб Шоу МИЛЛИОН ЗАВТРА (пер. с англ. И. Невструева)
Нэвил Шют НА ПОСЛЕДНЕМ БЕРЕГУ (пер. с англ. И. Невструева)
Гарри Гаррисон КОСМИЧЕСКИЙ ВРАЧ (пер. с англ. Л. Дейч)
Художник: Л. Колосов
Нижний Новгород издательство "Флокс" 1992.
Содержание:
Боб Шоу Миллион завтра - Нэвил Шют На последнем берегу - Гарри Гаррисон Космический врач 1
Боб Шоу - Миллион завтра 1
Нэвил Шют - На последнем берегу 30
Гарри Гаррисон - Космический врач 80
Примечания 96
Боб Шоу Миллион завтра
Нэвил Шют На последнем берегу
Гарри Гаррисон Космический врач
Боб Шоу
Миллион завтра
Глава ПЕРВАЯ
Было раннее утро. Карев спокойно сидел за столом и не делал ровным счетом ничего.
Благодаря кислородно-аскорбиновой бомбе, которую принял перед завтраком, он не чувствовал физических последствий похмелья. Все же какое-то едва ощутимое напряжение, легкое подрагивание нервов говорило о том, что природа не дает обмануть себя так просто. У него была внутренняя убежденность, что он чувствовал бы себя лучше, расплачиваясь за перепой острой головной болью и тошнотой…
"Мне сорок лет, - подумал он, - и я уже плохо переношу это. Ничего не поделаешь, в скором будущем придется остыть". Он машинально коснулся щетины над верхней губой и на подбородке. Согласно с господствующей модой для исправных его возраста, щетина была пятимиллиметровой и, когда он нажимал на нее пальцем, отклоняя вбок, пружинила почти как проволочная щетка или как ряды малых переключателей, вызывающих попеременно удовольствие, боль и умиротворение. "Чем в гроб ложиться, лучше закрепиться", - мысленно повторил он популярную поговорку.
Он глянул сквозь прозрачную стену своего рабочего кабинета. Вдали, за блестящими трапециевидными зданиями города, поблескивали белизной, пульсирующей в такт ударам его солнца, Скалистые горы. В это утро должно было выпасть много снега, но отряды управления погодой уже вступили в дело, поэтому небо над ледовыми пропастями выглядело прямо-таки штормовым. Солнечный свет пульсировал, проходя сквозь неуловимые мембраны магнитных управляющих полей, видимых благодаря заключенным в них частицам льда. В глазах утомленного Карева небо выглядело как панорама потрепанных серых внутренностей. Он повернул голову и только решил сосредоточиться на пачке перфокарт, как раздался тихий звонок телепреса. На проекционном экране приемника появилась голова Хирона Баренбойма, председателя корпорации Фарма.
- Вы там, Вилли? - глаза с экрана смотрели вопросительно, ничего не видя. - Я хотел бы с вами увидеться.
- Здесь, здесь, - ответил Карев и, прежде чем включить изображение, убрал с поля зрения перфокарты, с которыми должен был закончить два дня назад. - Чем могу служить?
Взгляд Баренбойма замер на лице Карева, и председатель одарил его улыбкой.
- Не на волнах эфира, - сказал он. - Прошу через пять минут прийти ко мне в кабинет. Конечно, если вы можете вырваться.
- Конечно, могу.
- Отлично. Я хотел бы обговорить кое-что с вами наедине, - сказал Баренбойм, и его безволосое лицо расплылось в воздухе, оставив Карева на милость неясного беспокойства.
Председатель был настроен доброжелательно, но при этом ясно дал понять, что что-то затевает. Карев же неохотно встречался со старыми остывшими, даже в чисто дружеской обстановке. В его понимании возраст ста лет являлся границей, ниже которой еще можно было считать остывшего обычным человеком. Но если общаешься с человеком вроде Баренбойма, который пять лет назад отметил двухсотый день рождения…
Обеспокоенный Карев встал, перевернул внешнюю стену на сторону зеркала, одернул тунику и внимательно посмотрел на себя. Высокий, плечистый, хотя и не отличающийся атлетическим сложением, с прямыми черными волосами и бледным лицом, затененным щетиной в форме испанской бородки, он выглядел совсем неплохо, хотя, может, и не совсем как идеал бухгалтера. Почему же он боялся разговаривать с остывшими вроде Баренбойма и его заместителя Мэнни Плита? Потому что уже пора и тебе остыть, сказал внутренний голос. Время закрепиться, а ты не любишь, когда тебе об этом напоминают. Ты исправен в полном значении этого слова, Вилли, и не в смысле: исправен физически или биологически, как говорят это остывшие. Просто исправен!
То поглаживая щетину, то до боли вдавливая ее в кожу, Карев торопливо вышел из комнаты в секретариат. Он миновал достающие до пояса административные машины, задумчиво кивнул головой Марианне Тоун, присматривавшей за электронными устройствами, и вошел в короткий коридорчик, ведущий к кабинету Баренбойма. Круглое черное окно в дверях кабинета мигнуло один раз, узнав его, после чего гладкая деревянная плита отодвинулась в сторону, и Карев вошел в большой солнечный кабинет, в котором всегда пахло кофе. Сидящий за красно-голубым столом Баренбойм улыбнулся ему и указал на стул.
- Пожалуйста, садитесь и подождите, сынок. Мэнни скоро придет: я хочу, чтобы и он был посвящен в суть дела.
- Спасибо, господин председатель.
Сдерживая любопытство, Карев сел и стал внимательно разглядывать своего хозяина. Баренбойм был мужчиной среднего роста, с плоским, срезанным назад лбом, с выступающими надбровными дугами и с задранным носом с раздувающимися ноздрями. С почти обезьяньей верхней частью головы контрастировали маленький деликатный рот и аккуратный подбородок. Белые ладони, вечно приводящие в порядок бумаги и перфокарты, были довольно пухлыми и гладкими. В отличие от множества остывших ровесников, Баренбойм педантично заботился об одежде, всегда на несколько месяцев опережая моду. "На вид ему сорок, хотя на самом деле уже двести, - подумал Карев. - Он имеет право обращаться ко мне "сынок", ибо с его точки зрения я еще не достиг юношеского возраста". Он снова коснулся щетины, и глубоко посаженные в глазницах глаза Баренбойма дрогнули. Карев знал, что его жест не ускользнул от внимания и был прочитан в свете накопленного за двести лет опыта. Понял он и то, что, позволяя заметить движение глаз, Баренбойм дает понять, что читает его мысли, и хочет, чтобы он знал об этом… Он почувствовал растущее головокружение, беспокойно шевельнулся на стуле и глянул на стену. Потревоженный серый воздух по-прежнему переваривал вьюгу, и Карев смотрел на это до тех пор, пока двери в первый проходной кабинет не дали знать о прибытии вице-председателя Плита.
За полгода работы в Фарме Карев видел Плита всего несколько раз, обычно издалека. Этот шестидесятилетний человек закрепился, судя по его виду, в возрасте около двадцати лет. Как и у всех остывших, лицо его было без волос, как будто его поскребли пумексом, чтобы убрать малейшие следы щетины. Всю его кожу от волос надо лбом до самой шеи покрывал однородный светлый румянец, распространявшийся даже на белки бледно-голубых глаз. Кареву пришло в голову сравнение с фигурами из комиксов, которые он видел в программах, посвященных истории литературы: карикатурист изобразил бы нос Плита одной крючковатой чертой, а узкие губы короткой, изогнутой вверх линией, в натянутой веселости которой отражалась какая-то неуловимая мысль, таящаяся под гладким, как пластик, лбом.
Плит был одет в янтарную тунику и узкие брюки, а единственным украшением всего костюма являлся гравированный золотой брелок в форме сигары. Он кивнул головой Кареву, чуть раздвинув при этом губы, и занял место рядом с Баренбоймом, садясь как будто на воздух, но его поддерживал магнитный стул (модель Королева Виктория), вмонтированный в брюки.
- Итак, к делу, - сказал Баренбойм, отодвигая в сторону бумаги и устремляя на Карева спокойный, дружеский взгляд. - Сколько вы работаете на Фарме, Вилли?
- Полгода.
- Полгода… А удивило бы вас известие, что все время вашей работы мы с Мэнни внимательно следим за вами?
- Ну… конечно, я знаю, что вы поддерживаете постоянный контакт с персоналом, - ответил Карев.
- Это верно, но за вами мы наблюдаем особенно. Вы интересуете нас, потому что нравитесь нам. А нравитесь потому, что обладаете очень редкой чертой - сообразительностью.
- Да?
Карев внимательно смотрел на обоих шефов, ища объяснения. Лицо Баренбойма было, как обычно, непроницаемо, зато Плит, с глазами, как выцветшие кружки, легонько покачивался на своем невидимом стуле и улыбался, не разжимая губ, погруженный в какие-то внутренние процессы.
- Да, - продолжал Баренбойм. - Здравый рассудок, мужицкий ум, толковая голова - назовите как угодно - во всяком случае, ни одна фирма не может процветать без этого. Скажу вам, Вилли, ко мне приходят в поисках работы действительно умные ребята, а я заворачиваю их, ибо они слишком интеллигентны и так разговорчивы, что их никто не переговорит. Совсем как компьютеры, которые выполняют миллион операций в секунду, а в результате посылают новорожденному счет на тысячу долларов за электричество. Вы понимаете?
- Да, я знаком с парочкой таких, - ответил Карев, вежливо улыбаясь.
- Я тоже знаю много таких. Но вы-то другой человек. Именно потому я так быстро вас продвинул, Вилли. Вы работаете у нас полгода, а уже занимаетесь контролем счетов целого отдела биопоэзы. Можете не сомневаться, это действительно быстрое продвижение. Другие работают у меня четыре-пять лет, а занимают более низкие должности.
- Я искренне благодарен за все, что вы для меня сделали, - заверил Карев с растущим интересом. Он знал, что является вполне приличным бухгалтером и только. Так неужели могло произойти такое, что подняло бы его на высшую ступень управления за много лет до срока?
Баренбойм взглянул на Плита, который играл золотой сигарой, потом снова на Карева.
- Поскольку я очень четко определил свою позицию, надеюсь, вы позволите мне задать очень личный вопрос. Я имею на это право?
- Разумеется, - ответил Карев, судорожно сглатывая слюну. - Спрашивайте.
- Отлично. Так вот, Вилли, вам сорок лет и вы по-прежнему биологически исправный мужчина. Когда вы собираетесь закрепиться?
Вопрос этот резко ударил Карева потому, что его задали неожиданно, и потому, что этим вопросом они попали в самую точку его беспокойства о своей супружеской жизни. Оно росло в нем уже лет пять, с момента, когда он обнаружил на виске Афины первый седой волос. С трудом подыскивая подходящие слова, он почувствовал, что краснеет.
- Пока… пока я не определил точной даты. Конечно, мы часто разговариваем об этом с Афиной, но нам кажется, что у нас еще есть время…
- Есть время! Я удивлен. Ведь вам сорок лет. Стеролы никого не ждут, и вы знаете не хуже меня, что развитие склероза сосудов - единственный физиологический процесс, который нельзя повернуть вспять с помощью биостатов.
- Но ведь есть средства против быстрой свертываемости, - мгновенно ответил Карев, ни секунды не задумываясь, как боксер, парирующий удар.
На Баренбойма это не произвело впечатления, но, видимо, он решил начать с другой стороны, ибо взял какую-то перфокарту и сунул ее в читник.
- Это ваши личные данные, Вилли. Я вижу, что… - он замолчал, вглядываясь в экран размером с ладонь, - …ваша жена по-прежнему фигурирует в картотеке Министерства Здоровья как смертная. А из документов следует, что ей уже тридцать шесть лет. Почему она так долго тянет?
- Мне трудно ответить на это, - Карев глубоко вздохнул. - У Афины свои чудачества. Она сказала… сказала…
- Сказала, что не сделает себе укола, пока этого не сделаете вы. Подобная ситуация часта среди моногамных супружеских пар, живущих "один на один". Отчасти в этом нет ничего удивительного, но… - в улыбке Баренбойма отразилась печаль двух столетий. - Но, говоря напрямую, Вилли, сколько можно с этим тянуть?
- Действительно… Вообще-то, через неделю будет десятая годовщина нашей свадьбы.
Карев с удивлением вслушивался в свой голос, как в чужой, гадая, что он сейчас произнесет.
- Я решил, - продолжал он, - что для празднования этой годовщины мы с Афиной должны повторить наш медовый месяц. А потом я хотел закрепиться.
На лице Баренбойма отражались удивление и облегчение. Он взглянул на Плита, а тот, румяный и безобразно довольный, кивнул головой, подскакивая на своем пружинящем стуле.
- Вы даже не представляете, Вилли, как я рад, что вы решились, - сказал Баренбойм. - Я не хотел оказывать на вас давления, хотел, чтобы вы действовали, как человек совершенно свободный.
"Что со мной происходит? - мысленно задал себе вопрос Карев. Он с трудом сдерживал желание коснуться щетины на лице, когда эта мысль холодным огнем вспыхнула в его голове. - Я же вовсе не хотел закрепляться через месяц".
- Вилли, - вежливо обратился к нему Баренбойм, - вы человек неглупый. До сих пор наш разговор был беспредметен, поэтому вы наверняка удивляетесь, зачем вас сюда пригласили. Я прав?
Карев рассеянно кивнул. "Я не могу закрепиться, - думал он. - Правда, Афина любит меня, но все равно, я потерял бы ее самое большее за год".
- Итак, приступим к делу, - в словах Баренбойма, сформулированных и произнесенных с опытом, полученным в течение жизни в три раза большей, чем обычно, совершенно ясно прозвучало напряженное возбуждение, и Карев замер от дурных предчувствий. - Хотели бы вы стать первым в истории человечества мужчиной, который, получив бессмертие, сохранит свои мужские способности?
Разум Карева взорвался образами, хаосом слов, понятий, желаний, опасений. Он пересек бесчисленные вселенные, над серебристыми морями прокатились черные звезды.
- Я вижу, что удар был силен. Нужно время, чтобы освоиться с этой мыслью, - сказал Баренбойм и с довольным выражением лица откинулся на стуле, сплетя белые пальцы.
- Но ведь это невозможно, - запротестовал Карев. - Общеизвестно, что…
- Вы такой же, как и мы, Вилли. Вы не можете принять на веру то, что гипотеза Вогана является всего лишь тем, чем является, то есть - гипотезой. Концепция, что бессмертное существо не может иметь способностей к воспроизведению, очень эффектна. Воган утверждал, что если биостатическая связь появится и начнет действовать случайно или умышленно, природа затормозит мужскую способность плодиться для соблюдения биологического равновесия. Не пошел ли он в своих предположениях слишком далеко? Не принял ли он локальное явление за универсальное?
- Он у вас есть? - резко прервал его Карев, вспомнивший, что все фармацевтические фирмы мира уже более двухсот лет, невзирая на затраты, яростно и до сих пор безуспешно ищут биостат, терпимый к сперматидам.
- Есть, - прошептал Плит, заговорив впервые за время беседы. - Теперь нам нужен только подопытный кролик стоимостью в миллиард долларов. Это вы, Вилли.
Глава ВТОРАЯ
- Я должен точно знать, что от меня потребуется, - сказал Карев, хотя уже принял решение. Афина выглядела как никогда привлекательно. Все же в последнее время он заметил на ее лице первые слабые знаки, предупреждающие, что пора кончать это топтание на месте и делать вид, что ботинки от этого не изнашиваются… Мы проводим великолепный уик-энд, освещенный месяцем в пурпурном полумраке, а когда сквозь пальцы просачиваются последние его минуты, нам не хватает честности, чтобы заплакать от жалости. "Через неделю эта прелесть повторится", - говорим мы, делая вид, что наш собственный календарь повторяющихся недель, месяцев и времен года - это истинная карта времени. Но время - это просто черная стрела…
- Разумеется, мой дорогой, - ответил Баренбойм. - Прежде всего вы должны помнить о необходимости соблюдать полную тайну. Впрочем, может, я просто яйцо, которое хочет быть умнее курицы? - Он взглянул на Карева, отдавая должное трезвости рассудка своего бухгалтера. - Скорее, это вы могли бы сказать мне, что потеряла бы Фарма, если бы какой-нибудь другой концерн узнал об этом преждевременно.
- Соблюдение тайны - это абсолютная необходимость, - признал Карев, по-прежнему видя перед собой лицо Афины. - Это значит, что мы с женой должны будем исчезнуть?
- Да нет же! Совсем наоборот. Ничто не привлекло бы внимания промышленного шпиона так быстро, как ваше исчезновение отсюда и появление, скажем, в наших лабораториях на Перевале Рэндела. Мы с Мэнни считаем, что лучше всего вам вместе с женой и дальше вести нормальную жизнь, как будто не произошло ничего чрезвычайного. Обычные врачебные осмотры, о которых никто не будет знать, вы сможете проходить здесь, в моем кабинете.
- Значит, я должен делать вид, что не закрепился? Баренбойм внимательно разглядывал свою правую руку.
- Нет, - сказал он. - Вы именно должны делать вид, что закрепились (до чего нелепое выражение!). Не забывайте, что ни о каком закреплении нет и речи. Вы останетесь биологически исправным мужчиной, однако вам безопаснее начать пользоваться депиляторами для лица и вообще вести себя так, как положено остывшему.
- Ах, вот оно что, - ответил Карев, удивленный силой внутреннего протеста, который все это у него вызвало. Ему невероятно повезло получить предложение бессмертия безо всяких связанных с этим ограничений, что еще несколько минут назад было нереальной мечтой, и все же он содрогнулся при мысли об уничтожении внешних признаков мужественности. - Конечно, я соглашусь на все, но если это новое средство так хорошо, то не лучше ли делать вид, что я не получил укола?
- При других обстоятельствах - да. Однако я догадываюсь, что большинство друзей знает о вашем отношении к уколам. Верно?
- Похоже, так.
- Значит, их удивит, если ни с того, ни с сего Афина станет бессмертной, а вы внешне нисколько не изменитесь. Вы же знаете, как трудно женщине скрыть факт, что она сделала укол.