2
– Сегодня обедаешь один или можно присоединиться? – спросила его девушка из соседнего отдела, которая, вечно вертелась возле огромного, словно левиафан ксерокса. Дэрилу даже иногда начинало казаться, что она специально приставлена там, чтобы никто не сломал это уродливое чудо техники. Да и не только Дэрилу.
– Райана? – попытался угадать он. – Райана Хопс? Верно?
– Верно. – Девушка польщено улыбнулась и покраснела.
– А я…
– Дэрил Риччи, – опередила она его. – Я знаю. Ты работаешь в архитектурном отделе. Нас туда, правда не пускают, но столовая-то общая… – Райана снова покраснела.
– И сканер, – подсказал ей Дэрил.
– И сканер, – согласно закивала она.
3
Поздний вечер. Лифт поднял их на девятнадцатый этаж.
– Только не пугайся, – предупредила Райана Дэрила, прежде чем включить свет в своей квартире. Их окружили десятки аквариумов с крупными рыбами, которые флегматично поворачивались к вошедшим гостям своими плоскими головами. Райана вела Дэрила к кровати, сквозь поцелуй называя виды рыб, которых ей удалось собрать.
– И почему я должен их пугаться? – спросил ее Дэрил, позволяя стянуть с себя рубашку.
– Не их, – Райана выдернул из его брюк пояс, – меня.
– Тебя? – Они повалились на кровать.
– Мне иногда снится, что я одна из них, – зашептала Райана, пытаясь привыкнуть к Дэрилу. – Иногда… иногда я вижу, как плыву вместе с ними в голубых глубинах далеких морей… – она тихо начала постанывать, поддерживая ритм, – и нет ни стен, ни законов, ни границ. Весь мир принадлежит нам. Весь мир…
4
Дэрил проснулся утром, начал одеваться. Райана еще спала. Рассвет скользил по ее гладкой спине. Кожа была бледной, чистой, а на ней – яркая татуировка рыбы. Дэрил попытался отыскать такую же рыбу в одном из многочисленных аквариумов, но так и не смог. Вместо этого он обнаружил белое перо на своей руке. Попытался вырвать, вскрикнул от боли. По руке потекла кровь – тонкая струйка из углубления, где находилось перо.
5
На вторую неделю перьев стало появляться больше. Сначала Дэрил взял отпуск, надеясь, что это пройдет, затем перестал выходить из дома. Избавляться от перьев он больше не пытался. Боль сводила с ума, а на утро перья появлялись снова. Много перьев. И вес. Дэрил не знал, но ему казалось, что он сам стал легким, как пух. Несколько раз он пытался позвонить в службу спасения, но каждый раз вешал трубку, понимая, что спасения не будет.
– Да и разве не этого я хотел? – спросил себя Дэрил. Выждал еще пару недель, забрался на крышу небоскреба, в котором жил и бросился вниз.
6
Несколько секунд свободного падения, затем воздушные потоки подхватили его, бросили в небо. Дэрил закричал, закрутился в пустоте, вспомнил, что нужно раскрыть крылья.
Мир замер. Мир далеко внизу. И воздух. Воздух стал другом, братом. Дэрил парил высоко в небе, не веря, что это не сон.
7
Страх.
"А что будет дальше, когда свобода перестанет пьянить?" – спросил себя Дэрил. Он нашел себе приют в одной из заброшенных башен на окраине города, рядом с расколотым колоколом. Голуби, которые жили рядом с ним, не боялись его, а наоборот, считали одним из них. Несколько раз Дэрил пытался спугнуть их, показать, что они не друзья, но затем смирился. Птицы снова уселись рядом с ним. "А может быть есть еще такие, как я?" – подумал Дэрил, потратил пару месяцев на поиски, стараясь держаться больших городов, потому что на пересеченной местности его дважды чуть не пристрелили, приняв за птицу. "Да я и есть птица", – наконец-то признался Дэрил, поднялся так высоко в небо, как только мог, сложил крылья и полетел вниз. Прочь от одиночества. Прочь от печали. Прочь от собственной мечты, которая не принесла ни удовлетворения, ни радости.
8
Крылья открылись непроизвольно, спасая жизнь. "Наверное, инстинкт", – подумал Дэрил и тут же ужаснулся, что скоро окончательно утратит свою человечность, станет мыслить, как птица, жить, как птица… "Да я и так уже живу, как птица", – решил Дэрил и поплелся к уходившему далеко в море причалу. "Если воздух не может убить, то уж вода просто обязана", – думал Дэрил, вглядываясь в черную гладь, на которой рябило звездное небо. "Вот и все. Вот и все мечты. Еще один шаг".
9
Дэрил услышал всплеск воды и спешно отпрянул назад. Гигантская рыба вынырнула, замерла на поверхности воды, наблюдая за ним желтыми глазами на своей плоской голове.
– Райана? – растерянно спросил Дэрил, разглядев яркую татуировку на спине рыбы-женщины. Она рассмеялась. – Так ты тоже… – Дэрил не нашел, что сказать еще.
Райана выбралась на причал, села, свесив в воду деформированные в рыбьи хвосты ноги.
– Я красивая? – спросила она Дэрила. Он окинул ее растерянным взглядом, пожал плечами.
– Ты тоже не очень, – согласно кивнула она. – Это, наверно, потому что мы с тобой слишком разные.
Райана ударила хвостом по воде. На причал выпрыгнула еще одна тварь, похожая на человека. Дэрил присмотрелся. Да это и был человек. Когда-то был. Но сейчас…
– Это Скай Грир, – представила незнакомца Райана. – Говорит, что был одним из первых, кто стал превращаться.
Тварь протянула Дэрилу слизкую клешню, потянулась к его белому крылу. Дэрил попятился.
– Ты чего? – растерялся Григ. – Не нравлюсь?
Дэрил отошел еще дальше, качнул головой. Слизкая клешня снова щелкнула. Райана звонко рассмеялась. Дэрил взмахнул несколько раз крыльями и поднялся высоко в небо. В спасительное небо.
История сорок четвертая (Пытка)
– Вместо того чтобы думать о том, что можешь иметь, лучше думай о том, что ты все еще можешь потерять, – услышал Рид Скарсгард голос из темноты, присмотрелся.
Силуэт. Темный силуэт. Прямо там – в углу, за мольбертом, на котором незаконченный холст. Холст, за который уже заплачено наперед.
– Ты понял меня? – спросил его силуэт. Рид тряхнул головой, решив, что у него начались галлюцинации. Сколько дней он уже не спал? Четыре? Пять? Но эта чертова картина! Все эти чертовы картины! – Чертов Боттичелли, – подметил силуэт в темноте.
– Это уж точно! – подхватил Рид, вздрогнул.
Дисплей компьютера заморгал. Утерянная картина великого мастера задрожала. Да и не картина, а так, лишь блеклый образ, на который даже смотреть страшно – рассыплется.
– Но имя творит чудеса, – подметил образ за мольбертом. Рид кивнул. Вспомнил долгий конкурс, который ему пришлось пройти, чтобы получить право на реконструкцию. – На полное переиздание, – уточнил силуэт. Рид снова кивнул. Восстанавливать действительно было нечего. Особенно если брать эту картину. Предыдущие две были лишь при смерти, в агонии, но эта… эта уже разлагалась. – Ты ведь знаешь, что оживить ее все равно не удастся.
– Знаю, – признался Рид, бросил короткий взгляд на мольберт.
– И эта картина – твоя. Ты сделал ее. Ты ее создатель. Не Боттичелли.
– Она еще не закончена. – Рид подошел чуть ближе. Тень за мольбертом сгустилась, но он так и не смог разглядеть лицо незнакомца. – К тому же есть еще три.
– Они не твои.
– И эта не моя. – Рид закрыл глаза, стараясь не смотреть на мольберт, не думать о нем, не вспоминать. – Завтра я отдам ее, и все закончится.
– Нет, не закончится. Ты ведь не забудешь ее. Никогда. Она будет сниться тебе. Будет приходить в воспоминаниях.
– Я получу за работу достаточно, чтобы заставить себя не думать об этом.
– Вот как? – издевательски спросил его незнакомец.
Монитор компьютера снова мигнул несколько раз и погас. Темнота окутала помещение. В нос ударил запах сырости, плесени. Звякнули цепи. Рид вздрогнул, почувствовав, что не может пошевелиться. Спина изогнулась на колесе для пыток, руки и ноги в оковах вытянулись. Вспыхнули факелы. В жаровне, словно глаза ада, засветились красные угли.
– И о чем ты думаешь сейчас? – спросил Рида незнакомец. Он повернул колесо, сильнее натянулись цепи. Кандалы содрали кожу с рук и ног. Рид закричал. – Ну, же. Попытайся представить все, что получишь за эту картину, – посоветовал ему незнакомец. – Может быть, и боли станет меньше.
Цепи снова натянулись. Одежда разорвалась на груди. Незнакомец достал из жаровни пару красных камней, положил их Риду на грудь. Крик застрял в горле. Запахло горелой плотью.
– Ну, давай же. Представляй все, что получишь, – велел незнакомец.
Снова зазвенели цепи. Рид подчинился, попытался вспомнить сумму договора на реставрационные работы, затем свои планы. Планы, которые теперь уже могут никогда не сбыться. Сначала это были просто фантазии: хорошие и плохие, низменные и возвышенные…, затем пришли воспоминания. Люди, которых он когда-то любил, родители, детство… Но везде была боль. Безжалостная, безразличная. Боль, которая крупица за крупицей забирала его жизнь, капля за каплей. Боль, которая шептала: "Ты скоро умрешь, художник. Ты скоро умрешь…". И Рид верил ей.
– Так чья эта картина? – спросил его незнакомец откуда-то издалека, решив, что сопротивление сломлено.
– Боттичелли, – прохрипел Рид, ведомый уже не дарами, которые ждали его по окончании работы, а страхом смерти, потому что сомнений не было – стоит ему признаться и незнакомец заберет его жизнь.
– Верно, но боль уйдет, – пообещал ему кто-то и воткнул под ребра раскаленный клинок. Не так глубоко, чтобы убить, но достаточно, чтобы причинить нестерпимую боль.
Прошлое окончательно стерлось. Осталось лишь настоящее. Осталась боль, да, картина, которая по какой-то причине связана с этой болью.
– Так и чья она? – слышится отовсюду шепот. – Чья? Чья? Чья?
Рид слышит звон цепей, но боли уже нет. Боль стала его частью, стала с ним одним целым.
– Ты хозяин этой картины. Ты! Только ты! Ее творец. Ее владыка!
Рид не отвечает. У него нет сил отвечать.
– Столько лет попыток! Столько лет надежд! Столько лет ожидания!
– Но она не моя! – кричит Рид, надеясь, что на следующий вдох у него уже не хватит сил.
Мир вспыхивает безумием боли. Ломаются кости, рвутся сухожилия. Звенят освободившиеся цепи. Раскачиваются кандалы с ошметками плоти.
Рид открывает глаза, пытается подняться. В окно скребется рассвет. Ночная выставка подходит к концу. Люди расходятся. В руках у них блестят бокалы с вином. Высокая женщина в черном вечернем платье и россыпью алмазов на груди помогает Риду подняться.
– Да все нормально, – пытается убедить ее он. Она молчит, приглядывается к нему, расплывается в улыбке.
– Господи, да ведь это же именно вы были реставратором! – говорит она. Рид кивает. – Хорошая работа. – Девушка берет его под руку и ведет вдоль ряда знаменитых полотен, в конец галереи. Рид видит знакомую картину. Знакомое полотно в дорогой рамке. Его полотно, подписанное не его именем.
И где-то далеко снова звенят цепи.
История сорок пятая (Изабелла)
Одаренные люди, получая свободное время, думают о том, чем бы заняться, заурядные личности думают о том, как это время убить.
Артур Шопенгауэр
1
Их было трое: художник, бездомный и рабочий…
Трое у Изабеллы. Сейчас. В этот отрезок времени. В этом воплощении.
Одного из них звали Трэвор. Он был среднего роста, худощав, с длинными сальными волосами и черными, как ночь глазами, которые, казалось, не смотрят на мир вокруг, а изучают его на ощупь, используя свой взгляд. Этот взгляд нравился Изабелле. Нравился запах художественных красок. Нравилась мастерская. Нравился даже небольшой витраж, который тек каждый раз, как только шел дождь. Дождь, который художник словно и не замечал, если только он не мешал ему рисовать. Кисть скользила по холсту, создавая очередной образ. Изабелла не двигалась. По мастерской гулял сквозняк. За окнами плыли серые облака. Скоро должен был начаться дождь, поэтому художник спешил – не говорил, не бросал ни одного лишнего взгляда, казалось, что даже не дышал. Его очаровывал процесс. Не девушка. Не Изабелла. Сейчас она была лишь сосудом. Красивым сосудом…
2
Бездомный. В подворотне возле китайского ресторана тихо и пахнет рыбой. Официанты-азиаты выбрасывают в контейнер отходы. Бездомные ждут. Дверь закрывается. Тишину разрывают споры и брань.
Джейкоб отыскал недоеденный кусок форели, сунул за пазуху, закричал, что ему ничего не досталось, завязал драку с мальчишкой, которому досталась початая бутылка саке, которую, скорее всего, выбросили по ошибке. Мальчишка закричал, зарычал, как животное. Джейкоб ударил мальчишку в лицо. Хрустнул сломавшийся нос. Мальчишка закричал еще сильнее, увидел, что дверь в ресторан снова открывается, стих, глотая слезы и кровь, сжался. Два азиата вынесли кастрюлю с сырой рыбой. Гнилостный запах заполнил контейнер. Вонючая слизь затекла Джейкобу за шиворот. Он вспомнил форель, крепче прижал ее к груди, начал выбираться из контейнера, нашел себе темный угол, забился в него, достал отвоеванную бутылку саке, открыл, вздрогнул, увидев Изабеллу, помялся, сделал глоток саке, протянул бутылку девушке.
– Все равно от тебя не отвяжешься! – проворчал недовольно он, но кусок форели решил не доставать.
3
Саймон. Рабочий. Иногда он пытался вспомнить, когда дал Изабелле ключи от своей квартиры. Несколько раз даже думал сменить замок, но ожидание заставляло его это не делать. Ты приходишь домой, раздеваешься, а в кровати тебя уже ждет женщина. Кожа смуглая и чистая. Глаза большие, не то серебристые и далекие, как месяц, не то чистые и доверчивые, как капля росы. И запах. Иногда это был запах полевых цветов, который напоминал ему о детстве, иногда запах грозы, который так часто заставлял откладывать высотные работы на стройке.
– Ну, так и будешь стоять? – спрашивала его Изабелла, и в голове не оставалось уже ничего, кроме запахов свободы и желания.
4
Дождь стучится в окна. Художник улыбается. Изабелле нравится его улыбка. Витраж протекает, и вода капает в подставленные ведра и тазы. Мольберт горбатится в сухой части мастерской среди света и тепла. Но мольберт уже за спиной художника.
– Трэвор, – начала Изабелла, сбрасывая с плеч шелковый шарф.
По мастерской все еще гуляет сквозняк. Кожа покрыта мурашками. Соски твердые.
– Не сейчас. – Художник улыбается, протягивает ей платье, смотрит, как она одевается – стоит в стороне, в тени, словно чужой и гладит взглядом стройное тело.
Где-то далеко слышится раскатистый гром. Воздух наэлектризован. Сырое такси везет их по залитым дождем улицам. Ресторан почти пуст. Играет джазовый оркестр. Дешевый оркестр. Дешевый джаз-бэнд. Дешевое вино.
– Хочешь напоить меня? – шутит Изабелла.
– Хочу просто смотреть, – говорит художник.
Тени играют на тонких линиях женского лица. Звуки музыки извиваются, ласкают желанное тело.
– Разве ты не хочешь взять меня? – спрашивает Изабелла, неспешно потягивая дешевое вино.
– Я уже беру, – улыбается Трэвор. – Беру больше, чем ты можешь мне дать.
5
Джейкоб. Все приюты закрыты, и ему приходится жаться к теплой трубе, которая выходит из земли, словно дар божий, в том месте, куда не долетают крупные капли дождя. Но одежда уже успела промокнуть. Озноб пробирается под кожу. Джейкоб достает остатки саке, пьет. Кто-то крадется. Рядом, осторожно. Спрятать бутылку. Джейкоб обнимает теплую трубу. Если бы можно было спрятать и ее, то он сделал бы это непременно.
– Не бойся, – говорит ему Изабелла, опускаясь рядом с ним на колени.
– Я замерз, – шепчет Джейкоб.
– Я знаю.
Изабелла обнимает его. Ее руки забираются ему под одежду, ласкают его тело.
– Доверься мне, – шепчет она Джейкобу.
Они допивают оставшееся саке. Секс согревает. Рядом трется черная промокшая кошка. Джейкоб закрывает глаза, засыпает, слушая дождь, чувствуя горячее дыхание Изабеллы на своем лице.
– Уже теплее? – шепчет она ему на ухо, но он уже спит. Спит крепко.
6
Воскресное утро крадется в не зашторенные окна. На стеклах все еще висят серебряные капли дождя. Изабелла спит поверх одеял. Полные губы приоткрыты. Саймон смотрит, как она улыбается сквозь сон. На щеках появляются едва заметные ямочки. Саймон закуривает. Дым пробуждает Изабеллу. Она открывает глаза, смотрит на своего любовника, сонно улыбается ему. Он молчит.
– Мне уйти? – спрашивает его Изабелла. В ее голосе нет ни обиды, ни смущения.
Саймон кивает.
– Совсем? – спрашивает Изабелла. Она поднимается с кровати. Рассвет ласкает ее тело, обнимает его, скользит тенями по бархатистой коже.
– Я не знаю, – говорит Саймон. Нагота Изабеллы возбуждает.
– Хочешь, чтобы я вернулась в кровать?
Саймон кивает, тонет в утренней истоме, снова закуривает и ждет, когда Изабелла уйдет.
– Тебе оставить ключи? – спрашивает она в дверях.
Саймон вздрагивает, спешно качает головой.
– Тогда я вернусь, – обещает Изабелла.
Дверь закрывается. Тишина сводит с ума. "А что если она уже не вернется?" – спрашивает себя Саймон. Страх заполняет грудь. Он выбегает на лестничную площадку. Слушает. Лифт молчит. По лестнице стучат каблуки.
– Изабелла! – кричит Саймон.
Она ждет его, отдается ему на лестнице. Он молчит, снова хочет, чтобы она ушла. Изабелла гладит его по щеке, улыбается. На лестнице пахнет бетоном и сексом.
– Что смешного? – спрашивает Саймон.
Изабелла качает головой. Смех ее становится громче.
– Я спрашиваю, что смешного?! – кричит Саймон, встряхивая ее за плечи. Изабелла вырывается из его рук, падает вниз, катится по лестнице, замирает. Саймон видит ее глаза – стеклянные, мертвые.
"Никто не видел", – говорит он себе, закрываясь в своей квартире.
– Ничего не видел, – говорит он, открывая дверь офицеру.
7
В цветочном магазине тесно. На губах молодой продавщицы застыла профессиональная улыбка. Она видит лица покупателей, но не видит их рук, опущенных ниже пояса.
– Думаешь, она знает, чем мы занимаемся? – спрашивает Изабелла художника.
– Думаешь, она никогда не занимается этим сама? – спрашивает он.
– Сомневаюсь что здесь и так, – смеется Изабелла.
Продавщица смотрит на букет в руках Изабеллы и тоже смеется, одобряя выбор.
– Нарисуешь меня с этими цветами? – спрашивает Изабелла.
– Может быть, – художник неловко застегивает брюки.
– Ты так и не кончил? – спрашивает Изабелла, одергивая юбку.
– Не люблю быть сытым, – смеется художник, расплачиваясь за букет.
Продавщица не понимает, но смеется в ответ.
8
Саке закончилось, и Джейкоб вспоминает те дни, когда бутылка была почти полной. Ночи стали прохладными, и ему пришлось перебраться под мост, где в железных баках бездомные жгут костры. Черная копоть согревает, но от нее появляется кашель. Мокрый кашель с черными сгустками слизи.
– Вот. Держи. Я принесла тебе выпить, – говорит Изабелла, присаживаясь на грязное одеяло рядом с Джейкобом.
Он кивает, берет у нее бутылку водки, пьет. Ему нет дела до того, почему Изабелла приходит. Он даже не знает ее имени. Ему все равно. И если ее завтра не станет, то… Джейкоб взбалтывает оставшуюся в бутылке водку.
– Хочешь заняться сексом? – спрашивает его Изабелла.
– Хочу спать, – говорит Джейкоб, сворачивается клубком, засыпает у нее на коленях, чувствуя, как она гладит его спутанные, грязные волосы.