4
Джонсон принял душ и лег в кровать. Дети спали. Жена шептала какие-то банальности сквозь сон. Секс, запах духов и тлеющая сигарета – ему все еще казалось, что он в той комнате с разбитым окном, где ветер раздувает шторы, а влажные простыни хвастают тем, что пропитались потом безупречно красивой женщины. Бумажные спички с названием ночного клуба. Джонсон все еще держал их в руке. Безупречность. Он взял телефон и набрал номер этого клуба.
– Хотите узнать адрес? – спросил его женский голос.
Сомнения длились не дольше мгновения.
5
Давать советы безумцам хорошо до тех пор, пока это безумие не поселится и в вашем разуме. После – вы уже один из них.
Джонсон заказал двойной "Джек Дэниэлс" и стал ждать. Две стриптизерши с потухшими глазами обхаживали металлический шест. Джонсон дал одной из них десятку. Она сняла лифчик и запустила пальцы под полоски стрингов. "Джек Дэниэлс" обжог рот и согрел желудок. Мысли невольно вернулись к недокуренной сигарете и следам помады на ее фильтре. Влажные простыни, духи, секс… По спине Джонсона снова покатились капли теплого пота. Он узнал бы ее из тысячи темноволосых и кареглазых. Она сидела за барной стойкой, и ее взгляд, подернутый какай-то усталой поволокой, был устремлен в пустоту. Выглядела ли она желанной? О, да! Полные груди натягивали блузку, подчеркивая торчащие соски. Черные чулки на длинных ногах. Короткая юбка. Приоткрытый рот, словно чьи-то невидимые губы нежно целуют ее. И этот взгляд! Да, теперь Джон видел, что это не усталость. Скорее истома, страсть, желание. Он поднялся и подошел к ней. Она была высокой. Выше него, по крайней мере, на каблуках.
– Не твое? – спросил ее Джонсон, протягивая бумажные спички с названием клуба. Ее губы вздрогнули. Все та же хищная плотоядная улыбка, которую он видел сегодня ночью у девушки, выпавшей из окна. Она оторвала спичку, зажгла ее, прикурила сигарету и сказала, что ее зовут Ивона. – Кэл, – представился Джонсон, не сводя глаз с накрашенных темной помадой губ, обхвативших белый фильтр.
– Закуришь? – Ивона достала еще одну сигарету, но протянула Джонсону ту, которую курила. Еще один глоток Джека Дэниэлса. Джонсон поморщился и затянулся сигаретой. Выдохнул. Облизал губы. Вкус помады показался ему сладким. – Хочешь переспать со мной? – спросила Ивона. Джонсон снова облизал губы и сказал: "Да".
6
Они поднялись по лестнице и вошли в холл. Сегодня Джонсон уже был здесь. Сегодня на этих ступенях сгорел человек, которого нет. Сегодня из окна номера, в который привела его сейчас Ивона, выпала девушка, которой тоже не было. Ничего этого не было и сейчас нет. Лишь только поцелуй. Лишь только пот и тихие стоны. Джонсон сорвал с Ивоны одежду. Ивона расцарапала ему грудь и прокусила губу. "Все это – безумие", – успел подумать Джонсон, но сейчас оно было важнее всего на свете…
7
И вот они лежат в постели. Влажные простыни прилипают к разгоряченным телам. Маленькая комната насквозь пропахла сексом и духами Ивоны. Она одевается, а Джонсон спрашивает ее:
– Ты кого-нибудь любила?
– Когда-то, – говорит она и продолжает одеваться.
– А сейчас? – Джонсон закуривает сигарету.
– Сейчас каждый раз.
Ивона забирает у него сигарету, делает затяжку и целует его в губы. Ее огонь обжигает ему рот. Сильнее. Еще сильней. Джонсон падает на пол и хватается за горло. Пламя пробирается ему в желудок. Заполняет все органы и с потом вырывается наружу. Бежать! Джонсон не думает. Ноги сами несут его куда-то. По лестнице. Вниз. Первый пролет, второй, третий… Он распахивает двери и выбегает на улицу. Скрипят тормоза патрульной машины. Темнокожий коп бежит к нему навстречу. Срывает с огнетушителя предохранитель. Джонсон кричит ему, чтобы тот проваливал. Коп не слышит его. Джонсон не слышит его. Реальность становится слишком хрупкой. Слышится звон бьющегося стекла. Осколки падают на тротуар. Нет будущего. Нет прошлого. Все в настоящем. Память, фантазии, мечты. Джонсон – коп. Джонсон – любовник. Сейчас есть лишь огонь. Он горит в глазах летящей вниз девушки. Много огня. Ивона вспыхивает, подобно факелу. Ветер срывает лоскуты истлевшей одежды. Джонсон поднимает голову, а Ивона, превратившись в огромную птицу, взмахивает крыльями и улетает куда-то прочь. Улетает куда-то. Улетает…
Джонсон садится в машину и едет домой. Слишком долгий день. Слишком безумная ночь. Еще один взгляд в небо. Теперь закурить. Странно, почему на губах вкус помады? Неважно. Где-то все еще есть люди, которые тебя ждут.
История двадцать вторая (Отражение)
Остров. Океан. Одиночество… Человек. Один человек. И никого вокруг… Сначала он верит, что его спасут. Верит, что однажды увидит на горизонте парус, разожжет большой костер, и его заметят… Но паруса нет. И он один. И тогда человек перестает изучать море и начинает изучать остров. Искать тайны, понимать причины. Он забирается на самые высокие горы и спускается в самые глубокие пещеры. Он исследует жизнь вокруг себя и составляет карты. Но однажды человек находит нечто удивительное. Оно спрятано в древней пещере, которая находится недалеко от самой красивой реки. Рисунок. Он выбит в камне. Человек смотрит на него и понимает, что творение это создано таким же, как и он сам. И это значит, что он не единственный, кто живет здесь. И человек начинает искать. С новыми силами, забыв о горизонте и белом парусе. Но на острове никого нет кроме него. И тогда он снова возвращается к оставленному рисунку. Смотрит на него и пытается разобраться в череде дат и чисел. Наделяет их важностью. Приписывает к ним события. Пытается разобраться в значениях. Ведь все это неспроста. Ведь все это оставлено для него и только для него. И он уже видит в этих числах календари и пророчества. Вспоминает то, что было и говорит: "Да эти рисунки знают обо всем". И он так сильно хочет верить, что даже понимает язык, на котором оставлено ему послание. Читает на нем и ждет последней даты, которой заканчивается найденный им календарь. Ждет страшного пророчества, обещанного ему. Иногда боится. Иногда высмеивает свои страхи. Но все-таки ждет. Потому что он устал от одиночества. Устал жить один на этом крохотном острове, где не осталось тайн. И вот когда наступает последний день, человек выходит на берег и ждет конца. Конца всему. Но ничего не происходит. Лишь волны выносят на берег старое зеркало. Человек поднимает его и видит свое отражение. И больше ничего. И возвращается человек в свою пещеру и пишет под датой конца, что встретился с самим собой. А после, много-много лет спустя, другой одинокий человек находит эту пещеру и ждет даты, когда он должен встретиться с самим собой. Ждет и пытается понять, что это значит. И дополняет календарь своими записями и наблюдениями. И разрастается история, оставленная в пещере. И новые одинокие люди пытаются понять ее смысл… И так было всегда. И так будет всегда. Будет до тех пор, пока вертится наш мир…
История двадцать третья (Часы ночи (Так восходит солнце))
Когда тебе нечего делать, всегда можно предаться надеждам.
Роджер Желязны "Двери в песке"
Час первый
"Все. Конец", – думаешь ты, глядя на пару судебных приставов, застывших на пороге твоего дома. Мужчина и женщина. В дорогих костюмах, сшитых, скорее всего, на заказ. Наверное, с Земли. Да. Там у тебя больше всего долгов. Хотя, может быть и местные. На Марсе тоже не сладко.
– Ты знаешь свой знак зодиака? – спросила как-то Кэнди. Ты сказал: "Нет". Она выбросила мороженое в урну и побежала к информационной панели, чтобы вернуться, сообщив тебе, что ты – овен. – А Марс – это твоя планета! – хихикнула она. – Так что здесь у тебя все будет по-другому.
Но по-другому не вышло. Вообще ничего не вышло. Даже Кэнди и та укатила куда-то с местным собачником и парой кудрявых пуделей, не оставив даже записки. Лишь недокуренная сигарета все еще дымилась в пепельнице, сверкая пурпурной помадой на белом фильтре, словно искушая тебя попытаться догнать ту, что только что ушла. Но ты просто лежал. Лежал и слушал, как за окном урчит мотор старого "Плимута", и тявкают Пудели на заднем сиденье. Какая разница? Что это меняет? Все когда-нибудь уходят. Все когда-нибудь кончается… "Кэнди!" – кричал ты, сбегая по лестнице. Вниз. На улицу. Но от Кэнди уже ничего не осталось. Даже пудели и те были более внимательны, чем она, наложив на тротуаре две идентичные кучки дерьма… "Нет. Все лучевое оружие закончилось", – сказал уличный торговец и предложил ржавый "парабеллум". "Он хоть стреляет?" – спросил ты. "Зато тяжелый", – пожал плечами торговец. Ты взвесил его на ладони и кивнул. "А история?". "Какая история?" – спросил торговец. "Ну, у каждого пистолета должна быть история", – ответил ты. "Девять миллиметров – вот его история", – оскалился торговец, вываливая на прилавок четыре патрона. Ты заплатил ему триста кредитов и еще два скормил информационной панели, за адрес собачника. Оставил ржавый "мустанг" на тротуаре и постучал в дверь. Никто не открыл. Достал "парабеллум" и четыре раза от души саданул рукояткой по косяку, скалывая глянцевую поверхность. "Бабах!" – громыхнул "парабеллум". Вылетевшая из ствола пуля разбила фонарь, осыпав тебя градом осколков. В ушах зазвенело. Сердце вздрогнуло и остановилось. Четыре патрона все еще лежали в кармане. "Чертов торговец!". Завывая сиреной, к дому подкатила машина служб правопорядка. Два лучевых пистолета нацелились тебе в грудь. "Я не хотел ни в кого стрелять", – сказал ты офицеру в участке. "Триста кредитов, – сказал он, – и я тебе охотно поверю". "Пистолет отдай", – сказал ты, отсчитывая деньги. "Гантель купи, и то пользы больше будет", – посмеялся он. Ты вышел на улицу и поймал такси. Вернулся к дому собачника. Дождался ночи, разбил окно и пробрался в дом. Ярко-красное платье Кэнди лежало на не заправленной кровати. То самое платье, которые ты купил ей в Прерии. Чуть выше помада и косметичка. На зеркале над кроватью пурпурный отпечаток губ. На тумбочке журналы по содержанию редких видов собак. Они что читали их перед сексом? Черт! Ты сел в кожаное кресло и закрыл глаза. Да. Самое время подумать и переосмыслить прожитое…
Час второй
– Вы Сержи Плант? – спрашивает тебя мужчина в спортивном костюме. Вспоминаешь судебных приставов и думаешь, что день только начинается. – Выйдите, пожалуйста, из машины, – говорит мужчина.
– Сколько я вам должен? – спрашиваешь ты.
– Уже нисколько, – говорит он, садится в твой мустанг и уезжает. Стоишь в клубах пыли, вспоминаешь "парабеллум" и кричишь мужику, что в следующий раз пристрелишь его, если попробует сунуться к тебе. Но следующего раза не будет. В карманах восемнадцать кредитов и копия расписки, которую дали тебе приставы. Может сбежать на Сатурн? Скармливаешь информационной панели два кредита и узнаешь стоимость билета. "На кой черт мне твой "парабеллум"? – спрашивает уличный торговец. Говоришь, что три дня назад он был его. "И что?". "Забери назад", – говоришь и объясняешь, что нужны деньги на билет. "Тридцать кредитов", – говорит он. "Я брал за триста", – говоришь ты. Он пожимает плечами. Возвращаешься в квартиру собачника. Холодильник пуст. "Мог бы хоть пожрать оставить", – говоришь его улыбающейся фотографии. Вспоминаешь Землю. Вот там у тебя была настоящая женщина и настоящая жизнь. Достаешь "парабеллум". Да. А сейчас у тебя ничего уже кроме него нет. Если бы тебе хоть чуть-чуть повезло на Земле. Или здесь, в Прерии. Ведь ты же никогда не играл по крупному. Да ты бы вообще никогда не сел бы за стол, будь альтернатива местным шахтам, да рудникам на Земле! Но альтернативы не было. Никогда не было. И ни одна ставка не стала удачной! Черт! И все ушли. Даже Кэнди. С каким-то собачником… Чтоб ему пусто было! Лежишь на кровати и смотришь брачные игры марсианских бульдогов. Думаешь о собачнике и улыбаешься. Его что, все это заводит? "Сука!" – мысленно посылаешь привет Кэнди, и улыбка становится шире. Если бы тебе повезло хоть раз, то все было бы иначе. Не так повезло, как в тот день, когда ты купил Кэнди это чертово красное платье, которое сейчас лежит рядом с тобой, а по-настоящему. Так, чтобы "Раз!" и ты уже хозяин своей жизни. И все двери, открываются, впуская тебя великолепного, и все женщины улыбаются тебе… Всего один шанс. Один маленький шанс…
Поднимаешься с кровати и переполняемый надеждой идешь в зал игровых автоматов. Черная полоса не может длиться вечно. Сегодня тебе повезет. Обязательно повезет… Но снова везет кому-то другому. Прощай, Сатурн! Прощай, жестокий мир! Идешь по ночному городу и думаешь о жизни. Может, собачник уже не вернется? Может это и есть шанс? Продашь его дом. Погасишь долги. Или же ну к черту долги! Поедешь в Прерию, поставишь все на одно число, и пусть случай решает твою судьбу. А что потом? Потом можно будет выкупить дом собачника, рассчитаться с догами и улететь на Сатурн. Терять-то все равно нечего!
Час третий
Желудок урчит. Открываешь банку собачьих консервов и ешь. "В общем даже и ничего", – думаешь ты. Запиваешь консервы стаканом холодной воды. Кубики льда ударяются о зубы. На кой черт ты добавил их в стакан?! Пожимаешь плечами. Смотришь на телефон и ждешь звонка от Феликса. "Собачник убьет тебя, если ты заложишь его дом", – сказал он часом ранее. "У меня есть "парабеллум"", – сказал ему ты. "Попробую помочь", – сказал он. И вот ты сидишь, запивая собачьи консервы водопроводной водой, и ждешь звонка. Сигарет нет. Может, что-то осталось в пепельницах? Точно. Осталось. Кэнди никогда не докуривает. Табачный дым смешивается со вкусом помады. Вспоминаешь поцелуи Кэнди. Если особенно не заморачиваться, то с ней было в общем даже и ничего. Как, впрочем, и с любой другой до нее. И будет после. Определенно будет… "Дзынь". Поднимаешь трубку так быстро, как только можешь. "Что за звуки?" – спрашивает Феликс. "Брачные игры марсианских бульдогов", – говоришь ты. "Ты что больной?" – спрашивает он. "Это собачника", – говоришь ты. "Ну так выключи, а то у меня тут люди ходят!". Убавляешь звук, спрашиваешь: "Так лучше?". "Немного". Пауза. Думаешь о Прерии. Может, там, за столом, ты даже встретишь собачника и Кэнди. "Я сплю с твоей бабой!" – скажет он. "А я играю на твои деньги!" – скажешь ты, хотя нет, не скажешь. Ты ведь планируешь провернуть все, пока его нет. Ладони потеют. "Дом уже заложен", – говорит Феликс. Молчишь. Молчишь и думаешь, что это, наверное, тебе показалось. Как удар грома средь ясного неба. Нет. Не может быть. Скорее всего, где-то что-то упало, вот тебе и показалось, что это гром. Определенно показалось. "Ты меня слышишь?" – спрашивает Феликс. "Нет. Извини. Что ты сказал?". "Дом уже заложен". Черт! Не показалось. "И что теперь?". "Откуда я знаю", – говорит Феликс. "Что мне делать?!". – Кричишь ты. "У тебя есть "парабеллум"". – Он вешает трубку. "Это не честно, – говоришь ты гудкам. – А как же надежда? Последний шанс?". Но гудки молчат. Гудкам все равно. "Есть "парабеллум"". Бросаешь трубку. Нет. Подожди. Осторожно положи на рычаг. Вдруг Феликс перезвонит. Чертов пройдоха! Наверное, хочет снизить цену. Ладно. Ты согласен. Пусть заберет себе треть… Пять минут… Пусть забирает половину… Десять… "Феликс?" – спрашиваешь ты, прижимая трубку к щеке. "Нет, это не шутка, – говорит он. – Нет, ничего нельзя придумать". Снова гудки. Почему собачник не мог оставить пару сигарет?! Ну, хотя бы в знак признательности! Черт! Вспоминаешь пепельницу на кухне. Да! Ты знал, что совсем не везти не может! Закуриваешь почти целую сигарету. Дым успокаивает. Достаешь "парабеллум". На кой черт ты его купил?! Представляешь триста кредитов. Если поставить на самую дряхлую лошадь, то это примерно тридцать к одному. Три на три – девять, да еще три нуля… Ого! Да ни одна Кэнди не стоит этих денег! Черт! Какой же ты идиот! Такой шанс, а ты прошел мимо! И что теперь? Даже продать больше нечего. И тот торговец! "Тридцать кредитов за "парабеллум"". Нашел дурака! В животе снова что-то урчит. Но уже не голод. Чертовы собачьи консервы! Сидишь на унитазе и пытаешься зарядить "парабеллум". Нет, ну один-то раз он уже выстрелил! И то как-то по-идиотски вышло. Вообще все как-то по-идиотски. Вся жизнь. Моешь руки, идешь в спальню и ненавидишь счастливых марсианских бульдогов. "Щелк". Что это? Осечка? Проверяешь предохранитель, прижимаешь дуло к виску и снова жмешь на курок. "Щелк". Да что за жизнь такая?! "Щелк! Щелк! Щелк! Щелк!". "Зато тяжелый", – вспоминаешь слова торговца. Сжимаешь "парабеллум" и метишься рукояткой себе в висок. "Бабах". Люстра осыпается хрустальными брызгами. Голова болит. Соседи разбужены. "Шло бы все к черту! – говоришь и ложишься на спину. – Шло бы все к черту, – подушка мягкая и ты сонно зеваешь. – Шло бы все…".