Записи доктора Джона Сьюарда
18 сентября
Выехал. Полученная от ван Хельсинга телеграмма вручена почему-то на сутки позже положенного. Я в отчаянии – потеряна целая ночь, наша пациентка оставалась без присмотра. Возможно, все обошлось, однако… Нет, это какой-то злой рок! Беру с собой записи, чтобы закончить их на фонографе Люси.
Дневник Люси Вестенра
17 сентября, ближе к рассвету
Вот точная запись того, что случилось в эту ночь. Я чувствую, что умираю, у меня едва хватает сил, чтобы дышать, но необходимо записать все, что случилось.
Я была одна и укладывалась в постель, позаботившись о том, чтобы цветы были там, куда велел их положить профессор ван Хельсинг. Вскоре я уснула.
Меня разбудило то хлопанье крыльев за окном, которое началось после Уайтби. Я не испугалась, но мне так захотелось, чтобы доктор Сьюард был в соседней комнате и я бы позвала его. Не могла уснуть и решила бодрствовать, потому что нахлынул прежний страх. Испугавшись одиночества, я открыла дверь в смежную комнату и жалобно крикнула:
– Джон… вы тут?
Ответа не было. Я не хотела будить мать, поэтому улеглась. Затем в саду раздался вой, похожий на собачий, только более низкий и глухой. Я снова встала, подошла к окну и взглянула, но ничего не увидела, кроме крупной летучей мыши, которая, должно быть, билась крыльями о стекло. Я снова, дрожа, как в ознобе, легла… Вскоре дверь моей спальни открылась, заглянула мама. Увидев, что я не сплю, она вошла, подсела ко мне и прошептала:
– Дорогая, как ты себя чувствуешь?
Я попросила, чтобы она прилегла со мной, и мама согласилась, но не сняла халата, потому что решила пробыть у меня недолго и возвратиться к себе.
Мы лежали обнявшись, снова раздался стук по стеклу и хлопанье крыльев. Она вздрогнула:
– Что это?
Я постаралась ее успокоить, наконец мне это удалось. Она лежала тихо, но я слышала прерывистое биение ее сердца… Снова послышался глухой вой в кустах, и вскоре вслед за этим раздался треск, разбитые стекла посыпались на пол. Ворвавшийся ветер распахнул штору, и в дыре показалась голова огромного тощего волка.
Мама вскрикнула, приподнялась на кровати, замахала руками, схватилась за ожерелье из цветов, который доктор ван Хельсинг велел мне носить на шее, и сорвала его. В течение нескольких секунд она сидела, белая как полотно, хватая ртом воздух, и с ужасом глядела на волка; затем упала навзничь, ударив меня по голове. На мгновение в глазах у меня все померкло. Когда я очнулась, волк исчез, и мне показалось, что мириады светящихся мошек вместе с ветром ворвались в комнату сквозь разбитое стекло, кружась, словно столб песка в пустыне. Я попробовала пошевелиться, но словно оцепенела; кроме того, холодеющее тело давило меня своей тяжестью. Я потеряла сознание…
Когда я снова пришла в себя, на проезжей дороге раздался звон колокольчика, лаяли собаки, в саду пела птица… Я была совершенно ошеломлена и сломлена отчаянием и слабостью. Послышалось шлепанье босых ног прислуги у моих дверей. Я позвала девушек, они вошли, и, увидев, что случилось, с криками бросились ко мне. Ветер вновь ворвался в разбитое окно, захлопнув за ними дверь. Горничные сняли с меня тело моей матери и, как только я встала, уложили его на мою постель, накрыв простыней, затем ненадолго вышли. Скрипнула дверь, мне почудилось: кто-то заглянул… Я положила все цветы, которые находились в комнате, на грудь моей дорогой матери. Позвала девушек, но не получила ответа, поэтому сама отправилась в столовую.
Мое сердце упало: горничные, тяжело дыша, беспомощно лежали на полу. На столе стоял графин с хересом; я понюхала – вино пахло опием; пузырек от лекарства матери, которое хранилось в буфете, был пуст… Что же делать? Я не могу оставить мать, я совершенно беспомощна, потому что прислуга, одурманенная, спит…
Я боюсь войти в свою комнату, так как через разбитое окно доносится глухой вой волка… Все-таки я вернулась в спальню, достала из бюро дневник и начала записывать…
Воздух полон светящихся мошек… Господи, когда же все это кончится? Я вырву листки из тетради и спрячу у себя на груди, там их и найдут.
Мамы уже нет! Пора и мне! Прощай, любовь моя, милый мой Артур…
Глава 12
Записи доктора Джона Сьюарда
18 сентября
Оставив свой кеб у ворот, я пошел по дорожке. Осторожно постучал в дверь, так как боялся потревожить Люси или ее мать. Никто не вышел, и я решил позвонить – снова нет ответа. Я подосадовал: уже десятый час, где же прислуга? Окончательно обленилась…
Стояла странная тишина, и я забеспокоился. Даже секунда опоздания может стоить долгих часов мучений для Люси, если повторится один из ее ужасных припадков. Я обошел вокруг дома, надеясь обнаружить запасной вход, однако ничего не обнаружил. Все окна и двери были закрыты. Расстроенный, я побрел в сад. У ворот я, к своему великому облегчению, увидел только что остановившийся экипаж. Из него выпрыгнул ван Хельсинг и поспешил ко мне.
– Ты только что приехал? – отдышавшись, засыпал меня вопросами профессор. – Как она? Мы опоздали? Ты получил мою телеграмму?
Я ответил, что телеграмма пришла лишь сегодня рано утром, и я, не теряя ни минуты, помчался сюда, однако мне не удается войти в дом. Он был в недоумении:
– В чем дело? Ведь я заранее послал депешу… Значит, ты не был здесь… Тогда, боюсь, мы опоздали. Сейчас не до приличий. Придется вломиться в дом. Время не терпит…
Мы направились к заднему фасаду здания, куда выходило кухонное окно. Ван Хельсинг вынул хирургическую пилу и указал мне на решетку окна. Я принялся за дело, и вскоре тонкие прутья были распилены. Мы вынули решетку и открыли ставни. Я помог профессору забраться внутрь и сам последовал за ним.
Кухня оказалась пустой. Мы осмотрели все помещения и когда наконец добрались до столовой, то нашли четырех женщин, лежащих на полу. Было ясно, что они живы, так как их тяжелое дыхание и едкий запах опия объясняли все. Ван Хельсинг проговорил, покидая помещение:
– Вернемся сюда позже.
На секунду мы застыли перед дверью спальни Люси, прислушиваясь, но оттуда не доносилось ни звука. Мы вошли.
Как описать то, что мы увидели! На постели лежали две женщины: Люси и ее мать. Мертвое желтое лицо миссис Вестенра, покрытой простыней, было искажено судорогой ужаса. Цветы чеснока беспорядочно разбросаны по кровати. Окно разбито. Около матери свернулась в комок смертельно бледная Люси… Мы перевернули девушку – ее шея была обнажена, рядом с зажившими прежними ранками появились две свежие, а края их были неровными и синеватыми. Профессор приложил ухо к груди нашей пациентки. Затем он воскликнул:
– Жива! Скорее водки!
Я бросился вниз и вернулся с графином, предварительно попробовав и понюхав содержимое, опасаясь, как бы и водка не оказалась отравленной, как херес в столовой. Служанки продолжали спать, но дыхание их было не столь ровным – по-видимому, снотворное заканчивало свое действие.
Я вернулся к ван Хельсингу, и он сделал все, что полагается в таких случаях, после чего сказал:
– Будем ждать! Ступай и приведи в чувство прислугу. Пусть разведут огонь и приготовят горячую ванну. Наша мученица почти так же холодна, как ее мать. Нужно поднять температуру ее тела, прежде чем предпринимать что-то другое…
Разбудить трех служанок оказалось совсем несложно. На четвертую, совсем юную девушку, опий подействовал сильнее, чем на остальных, и я уложил ее на кушетку, дав ей возможность выспаться. Остальные поначалу вели себя как сомнамбулы; когда же сознание вернулось к ним полностью, служанки принялись истерически рыдать. Однако я прикрикнул на них, сказав, что если они не прекратят вопить и метаться, то погубят и молодую хозяйку. Глотая слезы, женщины взялись за работу, я помог им приготовить ванну с необходимой температурой воды. Затем мы усадили туда Люси, которая все еще не приходила в себя.
Пока мы с профессором энергично массировали ее конечности, чтобы восстановить кровообращение, раздался звонок у входной двери. Одна из служанок выбежала открыть, а вернувшись, шепотом сообщила, что прибыл какой-то господин с поручением от мистера Холмвуда. Я велел передать ему, чтобы он подождал. Служанка ушла, и, занятый пациенткой, я совершенно позабыл о нем. Наконец мы заметили, что тепло начинает оказывать на Люси некоторое действие. Удары сердца были слышны все яснее, а дыхание постепенно налаживалось.
Мы вынули ее из ванны и отнесли в комнату, уложили на кровать и влили в рот несколько капель водки. Я заметил, что профессор повязал вокруг шеи Люси мягкий шелковый шарф. Она все еще была без сознания, состояние ее оставалось критическим…
Ван Хельсинг позвал одну из служанок, велел ей оставаться около Люси и не сводить с нее глаз, пока мы не вернемся, а затем вышел со мной из комнаты.
– Нам нужно обсудить, что делать дальше, – сказал он, когда мы спускались по лестнице.
Из передней мы прошли в холл. Профессора, очевидно, что-то сильно тревожило; после небольшой паузы он сказал:
– Необходима кровь… Что делать, Джон? Жизнь мисс Люси висит на волоске, она не выдержит больше часа. Я не могу обратиться к женщинам. Даже если бы им и хватило мужества…
– А я не могу быть вам полезен? – раздался позади нас знакомый голос, при звуке которого сердце мое радостно вздрогнуло, – это был Квинси Моррис.
– Как это вас сюда занесло?
– Причина моего появления в этом доме – наш Арчи! – Моррис вручил мне телеграмму.
"Вот уже три дня, как от Сьюарда ничего нет, страшно беспокоюсь. Не могу уехать. Отец в скверном состоянии. Напишите, здорова ли Люси? Не медлите. Холмвуд", – вслух прочел я и кивнул: – Теперь все понятно…
– Я, кажется, вовремя. Какая требуется помощь? – встревоженно проговорил американец. – Только скажите!
К нам подошел профессор, глаза его блестели от радостного возбуждения.
– Отлично, сэр! – воскликнул он. – Вы-то нам и нужны. Немножко крови настоящего мужчины необходимо нашей несчастной леди. Она в большой опасности. За мной, друзья!
И снова мы пережили эту важную для нашей больной процедуру. Однако потрясение, перенесенное ею в связи со смертью матери, отразилось на ней пагубно. Несмотря на то что в вены пациентки была влита уйма крови, ее возвращение к жизни происходило гораздо медленнее, чем прежде. Но как бы то ни было, работа сердца и легких улучшилась; ван Хельсинг сделал подкожное впрыскивание, и Люси уснула. Профессор остался наблюдать за ней, а мы с Квинси Моррисом прошли в столовую, и я послал одну из служанок отпустить ожидавшего кебмена.
Я оставил Квинси отдохнуть, велел сытно накормить его, а сам, выкурив трубку, отправился к Люси. В комнате профессор задумчиво просматривал какие-то бумаги, удовлетворенно шевеля губами, словно наконец-то разрешил путаную головоломку. Он протянул мне листки со словами:
– Они были на груди мисс Люси, когда я ее нес к ванне… Прочитай!
После минутного молчания я спросил:
– И что все это значит? Начало душевного заболевания? Или если все написанное произошло в действительности…
– Не думай об этом. Ты все узнаешь в свое время. А теперь скажи, какие у тебя планы?
Вопрос вернул меня к реальности, и я очнулся.
– Надо формально удостоверить факт смерти миссис Вестенра. Мне придется взять на себя организацию похорон.
Профессор кивнул, вернулся к пациентке, а я помчался по делам.
У входа мы столкнулись с Моррисом, который решил телеграфировать Артуру о кончине матери Люси. И еще о том, что мисс Вестенра слаба, теперь ей немного лучше, оба доктора с ней. Затем он коснулся моей руки:
– Могу я поговорить с вами, Джон, когда вы вернетесь?
Я вернулся спустя пару часов, Квинси ждал меня. Я сказал, что сейчас спущусь, лишь узнаю о состоянии Люси, и побежал наверх. Девушка все еще спала, а профессор, по-видимому, так и просидел рядом с ней все это время. Он приложил палец к губам, и я тихо прикрыл дверь…
Американец начал издалека.
– Я тут нечастый гость, но вы знаете, что я был влюблен в эту девушку и по-прежнему питаю к ней самые нежные чувства. Я не могу не беспокоиться о ее здоровье… Скажите же, что случилось? Этот суровый старикан профессор объяснил мне перед операцией, что необходимо новое переливание крови и что вы оба не годитесь для этого. Я понял это так, что вы с профессором уже однажды дали ей свою кровь. Верно?
– Да.
– И Артур? Когда я встретился с ним дней десять назад, он был… он казался слабее, чем обычно. И особое выражение в глазах. Я видел такое у себя на ранчо, когда летучие мыши особой породы высосали всю кровь у одной из моих кобыл. Лошадь тогда пришлось пристрелить…
Волей случая Моррис оказался в самой гуще событий, о многом догадывался, и у меня не было причин придумывать небылицы. Но американец имел в виду не только Арчи.
– И как долго это продолжается?
– Сравнительно давно. Арчи был первым…
– Ого! Значит, в вены этой бедной девушки влили кровь уже четырех здоровых мужчин… Помилуй Господь, да разве такое хрупкое тело в состоянии это выдержать! Куда же она девалась, ее собственная кровь?
– Пока ответа на этот вопрос нет, – сказал я. – Лечение Люси идет с переменным успехом. А тут еще прошлая ночь, когда мисс Вестенра осталась без нашего присмотра. Но больше этого не случится. Мы постоянно будем в доме… А вам необходимо отдыхать.
– Джон, меньше всего меня интересует собственное благополучие; дай Бог, чтобы Люси поправилась, а я-то крепок, как скала. – Квинси Моррис широко ухмыльнулся и простился со мной с напускной беспечностью, под которой прятал свою отзывчивую натуру, добавив: – На всякий случай я все время буду поблизости…
Когда поздно вечером Люси открыла глаза, то сразу же, к моему удивлению, нащупала за кружевами пеньюара те листочки, которые ван Хельсинг давал мне прочесть. Профессор сунул их обратно, чтобы больная, очнувшись, не стала из-за них тревожиться. Затем Люси огляделась и, поняв, что она находится не в своей спальне, вздрогнула и закрыла лицо дрожащими ладонями. Она все вспомнила. Мы постарались ее успокоить…
Едва стемнело, нашу пациентку начал бить озноб. И тут произошло нечто странное. Словно находясь в трансе, она вынула листки и принялась разрывать их в клочья. Ван Хельсинг отобрал их у Люси, но она продолжала рвать воображаемую бумагу, а затем взмахнула руками, как бы разбрасывая клочки. Профессор был поражен и хмурился, что-то соображая, но ничего не сказал.
19 сентября
Ночь наша пациентка провела беспокойно, а утром чувствовала себя крайне изможденной. Профессор и я по очереди находились подле нее. Квинси Моррис уже занял свой пост под окнами дома Люси. К полудню мы убедились, насколько она ослабела. Больная с трудом приподнимала голову, и то ничтожное количество пищи, которое она в состоянии была проглотить, нисколько не поддерживало ее силы…
Временами Люси начинала дрожать, и оба мы, ван Хельсинг и я, заметили, какая огромная разница наблюдалась в ней, когда она дремала, в сравнении с бодрствованием. Во сне она выглядела умеренно бледной, однако ее дыхание было ровнее; полуоткрытые губы обнажали синюшные десны, причем зубы казались длиннее и острее, чем обычно. Очнувшись, она вновь становилась похожей на себя, хотя и заметно похудевшую… Временами нам казалось, что конец ее близок. Она спросила об Артуре, мы вызвали его телеграммой, и Квинси отправился на вокзал.
Артур появился в доме около шести вечера; когда он увидел Люси, то не мог сдержать слез. К ночи приступы сонливости стали учащаться, так что возможности говорить с больной почти не было. Все же присутствие Арчи подействовало на нее ободряюще: она немного ожила и общалась с нами чуть охотнее, чем до его приезда.
Сейчас около часа ночи, Артур и профессор все еще около Люси. Через четверть часа я должен их сменить. Я сижу в соседней комнате и записываю свои наблюдения на фонографе Люси. До шести мои друзья смогут отдохнуть. Боюсь, что завтра – конец нашим хлопотам, так как психологическое потрясение было слишком сильным: психика девушки может не выдержать.
Мина Харкер – Люси Вестенра. Не распечатано
7 сентября
Моя милая Люси!
Кажется, целую вечность я ничего не слышала о тебе или, вернее, ничего тебе не писала. Я знаю, ты простишь мне этот грех. Мы благополучно вернулись; когда мы прибыли в Эксетер, нас уже ждала коляска с мистером Хокинсом, приехавшим нас встречать, несмотря на то что его снова мучает подагра. Он повез нас к себе, где уже были приготовлены удобные и уютные комнаты. Мы все вместе отобедали. За угощением Хокинс торжественно произнес:
– Дорогие мои, пью за ваше здоровье и благополучие и желаю вам обоим счастья. У меня никого нет на свете, и я решил сделать вас своими наследниками. С этой минуты мой дом – ваш!..
Люси, я плакала, когда Джонатан и этот добрый пожилой джентльмен обнялись. Это был невероятно счастливый вечер.
Итак, мы теперь обосновались в чудесном старинном особняке. Я занимаюсь отделкой комнат и хозяйством. Джонатан целыми днями за бумагами, так как, взяв его в компаньоны, мистер Хокинс намерен посвятить моего мужа во все дела своих клиентов.
Как поживает твоя чудесная матушка? Хотелось бы мне приехать и увидеть вас, дорогие мои, но у меня слишком много дел, а Джонатан все еще нуждается в уходе. Он уже начинает набирать вес, но все же страшно слаб после своей долгой болезни.
Вот и все мои новости, жду твоих. Когда свадьба? Где и кто будет вас с Артуром венчать, что ты наденешь, как все будет – очень пышно или скромно и сдержанно? Пиши обо всем, так как каждая весточка от тебя мне очень дорога.
Джонатан шлет тебе привет. Прощай, моя любимая, да благословит тебя Бог.
Твоя Мина Харкер
Доктору Джону Сьюарду – Патрик Хеннеси. Отчет
20 сентября
Сэр, высылаю отчет обо всех делах, порученных мне Вами перед отъездом.
По поводу пациента Рэнфилда.
Был новый припадок, к счастью, не имевший катастрофических последствий. Девятнадцатого числа после обеда двухколесная повозка подъехала к пустому дому с часовней, к которой, как Вы помните, дважды убегал наш пациент. Не прошло и получаса, как Рэнфилд дал о себе знать. Он снова разбил окно и, выбравшись в сад, помчался по дорожке. Я крикнул сторожам, и мы побежали за Рэнфилдом.
Мои опасения оправдались: около упомянутой повозки, нагруженной большими деревянными ящиками, стояли несколько грузчиков, утирая вспотевшие от тяжелой работы лица; прежде чем я подоспел туда, наш пациент бросился к ним, толкнул одного, сбил с ног и принялся колотить головой об землю. Если бы я не схватил Рэнфилда вовремя, он убил бы беднягу. Другой грузчик ударил пациента по спине рукояткой тяжелого кнута. Однако Рэнфилд, казалось, ничего не почувствовал, а еще более рассвирепел и ввязался в драку с остальными грузчиками. Вы, доктор, знаете, что я довольно крупный человек, да и те парни оказались дюжими молодцами, но мы едва с ним справились. Как только пациент понял, что сопротивляться бесполезно и что сторожа уже надевают на него смирительную рубашку, он начал что-то бессвязно выкрикивать. Немалого труда стоило нам вернуть его в лечебницу и водворить в обитую войлоком палату. Один из сторожей, Харди, сломал себе при этом палец, но я наложил ему шину, и он уже поправляется…