Все пока хорошо. Я поспала пару часов, а затем разбудила Люси. Меня страшно огорчает моя неловкость с булавкой. Я, должно быть, поранила ее достаточно сильно, так как кожа на горле Люси оказалась проколотой в двух местах, будто иглой, а на вороте ночной сорочки – следы крови. Я попросила прощения, но Люси улыбнулась и сказала, что ей совсем не больно.
12 августа
Мои надежды на спокойную ночь не оправдались. Люси порывается уйти. При этом она на ходу спит и во сне возмущается, что дверь заперта. Когда я укладывала ее обратно в постель, Люси выражала недовольство. Лунатизм – болезнь редкая и крайне неприятная, и мне жаль Люси до слез… Проснулась я на рассвете, разбуженная щебетом птиц под окном. Люси тут же открыла глаза. Она чувствовала себя лучше, чем накануне, – к ней вернулась ее прежняя беззаботность. Она подбежала, прижалась ко мне, вспомнила Артура. Я тайком вздохнула о Джонатане.
13 августа
Снова спокойный день и опять сон с ключом в руке.
Ночью меня разбудила Люси, сидящая в постели и не проснувшаяся. Я подошла к окну, раздвинула штору и выглянула. Было полнолуние; перед домом кружилась большая летучая мышь, она то появлялась, то снова исчезала, но затем, должно быть, испугавшись меня, полетела через гавань к аббатству. Когда я отошла от окна, Люси уже спокойно лежала и спала. Больше она ни разу за всю ночь не поднялась.
14 августа. Поздний вечер
Люси так же нравится наше местечко, как и мне. Ей не хочется уходить отсюда. Сегодня днем она снова напугала меня. Мы возвращались и уже были наверху. Мягкие розоватые лучи солнца озаряли утес и старые камни аббатства. Вдруг Люси прошептала как бы про себя:
– Снова его красные глаза…
Эти странные слова смутили меня. Я осторожно взглянула на Люси – она была как бы в полудремоте и очень бледна; я проследила за ее взглядом. Она смотрела на нашу любимую скамейку, на которой, как мне показалось, сидела какая-то темная фигура. Я непроизвольно вскрикнула – иллюзия тотчас пропала. Думаю, это были красноватые блики солнца, отражавшегося в оконцах часовни…
Я сказала об этом Люси, она согласно кивнула, но стала печальна; возможно, вспомнила ту ужасную ночь. В молчании мы отправились домой. У Люси разболелась голова, и она прилегла…
Я долго гуляла и была полна сладкой грусти, потому что вспомнила о Джонатане. Когда возвращалась домой, то взглянула на наше окно и заметила в нем силуэт Люси. Я решила, что она высматривает меня, и начала махать ей носовым платком. Она не обратила на это никакого внимания. Подойдя ближе, в свете луны я увидела, что Люси сидит на подоконнике с откинутой назад головой и закрытыми глазами, а около нее кружит какая-то крупная птица. Боясь, как бы она не простудилась, я быстро побежала наверх по лестнице, но когда вошла в спальню, Люси была уже в кровати и крепко спала. Она держала руку у горла, как бы оберегая его от холода. Я закутала ее потеплее и позаботилась о том, чтобы окна и двери были хорошо заперты.
Люси выглядела прекрасно, однако немного бледнее обычного и с голубоватыми тенями под глазами.
15 августа
Встала позже обычного. Люси оставалась в постели до завтрака, во время которого нас ожидал приятный сюрприз. Отцу Артура стало лучше, и он торопит со свадьбой. Люси полна безмятежного счастья, а мать ее и рада, и огорчена. Позже она объяснила мне причину своего настроения: она довольна, что у дочери вскоре появится близкий мужчина, надежная опора, однако ее печалит расставание с дочерью. Бедная милая леди! Она призналась мне, что у нее серьезное заболевание сердца, о чем она не говорила Люси и просила меня держать это в секрете; доктор сказал, что ей осталось жить самое большее несколько месяцев.
17 августа
Не писала целых два дня. Не хватало духу. Какая-то мрачная полоса пришла в нашу тихую жизнь. Никаких известий о Джонатане. С Люси творится что-то неладное, а дни ее матери сочтены. Спит Люси прекрасно, гуляет охотно, но ее лицо все бледнеет, а сама она с каждым днем становится все более слабой и вялой. По ночам я слышу ее тяжелое хрипловатое дыхание…
Ключ от двери всегда у меня; Люси поднимается, блуждает по комнате или сидит у окна. Прошлой ночью я снова застала ее там и когда подбежала, то увидела, что она в полуобморочном состоянии. Мне еле удалось привести ее в чувство – она была невероятно слаба и тихо плакала. На мой испуганный вопрос, как она очутилась у окна и почему оно оказалось открытым, Люси промолчала и отвернулась…
Надеюсь, что ее болезненное состояние не вызвано тем злосчастным уколом булавки. Едва Люси крепко уснула, я осмотрела ее шею. Оказалось, что маленькие ранки еще не зажили, они даже как будто расширились, а края пожелтели. Внутри яркие бордовые точки. Если раны не заживут через несколько дней, я буду настойчиво требовать, чтобы их осмотрел врач.
Сэмюэль Биллингтон, Уайтби – "Картер, Патерсон и К°", Лондон
17 августа
Любезный сэр! К сему письму прилагается накладная на товар, отправленный по Большой Северной железной дороге. Он должен быть доставлен в Карфакс немедленно по прибытии на станцию. Дом в настоящее время необитаем, ключи и замки пронумерованы.
Прошу сложить ящики, числом пятьдесят, в разрушенной части дома, в старой часовне, помеченной буквой А на плане, находящемся среди документации. Вашему агенту не трудно будет найти это место. Товар будет отгружен сегодня в 9:30 вечера, прибытие завтра в 4:30 дня. Так как наш клиент желал бы получить груз как можно скорее, вам придется к назначенному времени приготовить достаточное число повозок. Чтобы избежать возможных задержек из-за платежей в вашем отделении, прилагаю чек на десять фунтов, в получении которого прошу выдать расписку. Когда дело будет закончено, оставьте ключи в доме для владельца. От входной двери у него есть свой ключ. Прошу не остаться на нас в претензии за то, что мы чересчур настойчивы, торопя с доставкой.
Всецело преданный Вам – подпись
"Картер, Патерсон и К°", Лондон – Сэмюэлю Биллингтону, Уайтби
24 августа
Любезный сэр! Десять фунтов получено, просим прислать чек еще на 1 фунт 17 шиллингов и 9 пенсов, которые с вас причитаются; копия счета прилагается. Товар доставлен согласно инструкции. Связка ключей оставлена в передней.
С почтением – подпись (неразборчиво)
Дневник Мины Мюррей
18 августа
Я спокойна и снова пишу, сидя на нашей скамейке. Люси гораздо лучше. Прошлую ночь она спала отлично и ни разу меня не потревожила. Румянец постепенно возвращается к ней, хотя она все еще бледна и плохо ест. Если бы Люси страдала малокровием, ее состояние было бы понятно, но ведь этого нет. Она оживлена и мила; только что вспоминала о том, как я застала ее ночью спящей здесь, на кладбище.
Воспользовавшись ее настроением, я спросила, находилась ли она тогда во сне или нет? Она как-то притихла и усмехнулась.
– Я словно находилась между сном и явью, – ответила Люси. – Мне почему-то захотелось прийти сюда. Я шла по улицам и пересекла мост. А когда поднималась по лестнице, услышала вой такого количества собак, что, казалось, весь город ими заполнен… Затем я села. Мне смутно помнится: надо мной клубилось нечто темное с красноватыми огнями… какое-то нежное и горькое чувство охватило меня. Потом появилось ощущение, что я погружаюсь в глубокую зеленую воду… услышала смутное пение. Все поплыло перед глазами, моя душа будто покинула тело и витала где-то в воздухе… плыла над маяком… Все кончилось внезапно: земля задрожала, мне стало больно, холодно – и я очнулась. Ты, Мина, меня разбудила…
Она с хохотом вскочила, затем опустилась на скамью. Я взглянула на Люси – ее поведение мне не понравилось. И этот хохот мне не понравился – я решила прекратить разговор. Через минуту Люси стала прежней. По дороге домой прохладный ветерок освежил ее порозовевшее лицо. Мы провели прекрасный вечер вместе с миссис Вестенра.
19 августа
О счастье! Хотя и не полное. Наконец-то известие о Джонатане. Он, бедняга, был болен; потому и не писал. Мистер Хокинс переслал мне письмо монахини и сам прибавил пару трогательных строк. Сегодня еду к Джонатану. Если понадобится, помогу ухаживать за ним и привезу его домой. Мистер Хокинс намекает, что надо бы нам обвенчаться. План моего путешествия уже готов и багаж уложен. Я беру только одну смену платья; Люси привезет мне все остальное и оставит в своем лондонском доме. Может, мы с ним и… но больше мне не следует об этом думать…
Сестра Агата – мисс Вильгельмине Мюррей
Будапешт, госпиталь Св. Иосифа
12 августа
Слава Иисусу!
Досточтимая мисс, пишу Вам по просьбе мистера Джонатана Харкера, так как он еще очень слаб. Ему, однако, уже гораздо лучше. Он провел у нас около шести недель в сильнейшей горячке. Он просит меня успокоить свою невесту и сообщить ей, что с этой же почтой будет доставлено письмо господину Питеру Хокинсу, в котором сообщается, что он крайне удручен своей задержкой, хоть порученное ему дело давно завершено. Мистер Харкер пробудет еще около двух недель в нашем санатории, расположенном в горах, а затем отправится домой. В связи с этим он вынужден сообщить Вам, что у него недостаточно денег, чтобы полностью оплатить счет за лечение.
Примите уверения в полном моем уважении.
Сестра Агата
P. S. Пациент отдыхает, и я решилась сделать приписку от себя, чтобы сообщить Вам, дорогая мисс Вильгельмина, некоторые подробности.
Мистер Джонатан рассказал мне о том, что Вы скоро станете его супругой. Да благословит вас обоих Господь! У вашего жениха случилось, по словам нашего доктора, какое-то нервное потрясение. В горячке больной все время бредил ужасными вещами: волками, ядом и кровью, призраками и демонами – я даже не осмеливаюсь произнести, чем еще. Будьте к нему внимательны и следите за тем, чтобы его ничего не тревожило; следы такой болезни не скоро исчезают. Мы уже давно написали бы Вам, однако поначалу состояние Джонатана вызывало самые серьезные опасения, да и из его лихорадочного бреда не было ясно, кто он и откуда.
Мистер Харкер попал к нам в госпиталь прямо с вокзала, куда прибыл поездом из Клужа. Там он требовал у начальника станции, чтобы его немедленно отправили домой. У него был сильный кашель, лихорадка и высокая температура… Однако теперь будьте спокойны за вашего жениха, так как за ним продолжают заботливо ухаживать. Своей благовоспитанностью и мягким характером он покорил наши сердца. Ему действительно гораздо лучше, и я не сомневаюсь, что через несколько недель мистер Джонатан совершенно поправится, но ради будущего следите за состоянием его души. Буду молиться за ваше долгое счастье. С Богом!
Записи доктора Джона Сьюарда
19 августа
Вчера, ближе к вечеру, Рэнфилд стал вести себя странно. Он вдруг забеспокоился и, подобно охотничьему псу, начал возбужденно рыскать повсюду. Санитар попытался отвлечь пациента. Обычно Рэнфилд относился к персоналу с уважением, порой даже с раболепием, но на этот раз он держался надменно – ни за что не желал снизойти до беседы. Мне передали содержание его краткой речи: "Я не желаю с тобой говорить; ты теперь для меня не существуешь; господин мой рядом…" Служитель предполагает, что Рэнфилда охватил приступ религиозной мании.
В девять вечера я сам посетил его. Со мной он вел себя так же, как с санитаром; скоро, вероятно, он возомнит себя Богом. Я пристально наблюдал за ним – в течение получаса возбуждение Рэнфилда все усиливалось, и вдруг в его взгляде появилось то хитрое выражение, которое мы замечаем у сумасшедшего, полностью захваченного какой-нибудь мыслью. Затем он мгновенно успокоился и уселся на краю кровати, уставившись в пространство. Я решил проверить: притворство ли это и следует ли ждать рецидива. Задал ему пару вопросов по теме, на которую он всегда живо откликался. Он ответил крайне брезгливо:
– Да ну их! Мне они неинтересны…
Речь шла о пауках; их изображениями полна его записная книжка.
– А кто теперь привлекает ваше внимание?
– Тот, кто поджидает невесту. Но с ее появлением он перестанет быть видимым, – прозвучал ответ, смысл которого Рэнфилд объяснить не захотел…
Я вернулся к себе.
В два часа ночи меня разбудили сообщением, что Рэнфилд сбежал.
Наскоро одевшись, я тотчас спустился вниз; в таком состоянии мой пациент был слишком опасен, чтобы оставлять его на свободе. Дежурный санитар сказал, что всего десять минут назад в дверной глазок видел Рэнфилда спящим. Вскоре его внимание привлек звон разбитого стекла. Когда он бросился в комнату, в окне мелькнули только пятки пациента. Санитар поднял тревогу.
Мы оба прошли в пустую палату. Санитар заметил, что больной в одной ночной рубашке не решится идти в город, а, выйдя через дверь, мы потеряем время. Дежурный был слишком толст, чтобы пролезть в окно, пришлось мне самому отправиться путем Рэнфилда. Я спрыгнул на землю, миновал сад и вскоре заметил белую фигуру, карабкающуюся на высокую ограду. Тотчас вернувшись к окну, я велел санитару немедленно отправляться туда, прихватив с собой подмогу на тот случай, если больной в буйном состоянии. Сам же я отыскал лестницу, перелез через ограду и пустился вслед за беглецом.
Рэнфилд уже исчез за углом старого дома, однако мне удалось не потерять его из виду. Наконец он прижался лицом к дряхлой двери часовни и будто бы с кем-то говорил.
Ловить пчелиный рой – ничто в сравнении с погоней за полуголым сумасшедшим, но я, однако, вскоре убедился в том, что Рэнфилд в трансе и его можно взять буквально голыми руками. Тем временем санитары успели окружить старый дом. Я незаметно подобрался к Рэнфилду и услышал, как он бормочет:
– Я здесь, господин мой… приказывайте… ваш раб давно ждет… не лишайте меня своих милостей!..
Когда мы схватили пациента, он отбивался, как дикий зверь. Невероятно силен; в моей практике подобного буйства еще не встречалось. Счастье, что он не убежал, а не то натворил бы много бед.
В палате после инъекции Рэнфилд произнес первые связные слова:
– Я вытерплю все. Время наступило!
Глава 9
Мина Мюррей – Люси Вестенра. Будапешт
24 августа
Милая моя Люси!
Вот что произошло со мной с тех пор, как мы расстались на вокзале в Уайтби. Дороги я совсем не заметила, так как страшно волновалась перед встречей с Джонатаном…
Застала я его в ужасном состоянии – совершенно исхудавшим, бледным и слабым, как дитя. Глаза его утратили свойственное ему выражение решительности, и совсем исчезло его поразительное спокойствие. Он не помнит, что с ним случилось за последние месяцы, или хочет, чтобы я так думала. Сразу видно, какое он пережил нравственное потрясение, и я опасаюсь, что воспоминания лишь ухудшат его здоровье.
Сестра Агата, добрейшее существо и прирожденная сиделка, тайком поведала мне, что в бреду Джонатан бормотал неслыханные вещи. Я попросила ее уточнить, но монахиня лишь молча крестилась. Он сейчас много спит… Я сидела у его постели и смотрела на него. Неожиданно Джонатан открыл глаза и попросил, чтобы ему подали костюм; сестра Агата принесла вещи, среди них и его дневник. Мне очень хотелось его прочесть, я догадалась, что именно там разгадка всех его тревог. Вероятно, он угадал мое желание, однако, взяв тетрадь, очень серьезно произнес:
– Вильгельмина, дорогая, между нами не должно быть никаких тайн и недоразумений. Я пережил сильное потрясение. Когда я думаю о том, что произошло, то чувствую, что голова моя идет кругом, и я положительно не знаю, случилось ли все это в действительности или же это бред. Тебе известно, что я перенес воспаление мозга и был близок к безумию. Моя тайна здесь, в дневнике… Мы поженимся, как только все формальности будут исполнены. Ты разделишь со мной мою судьбу?
Я взволнованно кивнула.
– Тогда вот моя тетрадь. Сохрани ее у себя, прочитай, если хочешь, но никогда не говори со мной об этом…
Джонатан без сил упал на подушку, я поцеловала его и положила дневник в свою сумку. Попросила сестру Агату сходить к главному врачу за разрешением назначить нашу свадьбу на сегодняшний вечер. И вот я сижу, жду ответа… Монахиня только что вернулась и сообщила, что послали за священником Британской миссии. Мы венчаемся через час…
Дорогая Люси, вот и свершилось! Я чувствую себя на седьмом небе. Было так: Джонатана усадили на постель и обложили подушками. Он, побледнев, твердо произнес свое "Да, я согласен"; я же едва могла говорить. Мое сердце было готово выскочить из груди… Я решила сделать Джонатану свадебный подарок. Когда священник и сестра оставили нас наедине – я достала тетрадь, запечатала ее в конверт и сказала мужу, что этот дневник послужит залогом нашей веры друг в друга. Я никогда не распечатаю его, если на то не будет Божьей воли. Он обнял меня и нежно коснулся губами моего заплаканного лица…
Почему я рассказываю тебе обо всем этом? А кому же еще? Ты мне очень близка и дорога, я мечтаю вскоре тебя увидеть. Хочу, чтобы ты была так же счастлива, как и я. Молюсь за тебя.
Твоя Мина Харкер
Записи доктора Джона Сьюарда
8 августа
Болезнь Рэнфилда будит у меня профессиональный интерес. Сегодня пациент притих. Первая неделя после того ужасного припадка оказалась тяжелой. В конце ее, ближе к ночи, как раз в полнолуние, больной внезапно успокоился. Санитар пришел сказать мне об этом, и я немедленно отправился к Рэнфилду. Он все еще был в смирительной рубашке и находился в обитой войлоком и пробкой комнате.
Я осмотрел пациента, остался вполне доволен его состоянием и тотчас распорядился, чтобы его освободили. Разговаривал он со мной нехотя, даже предложение принести ему котенка не смогло его расшевелить. Рэнфилд презрительно скривился:
– Я не беру взяток животными; у меня полно других забот…
Мы холодно распрощались.
Дежурный санитар доложил, что больной переведен в свою палату. Он был спокоен до рассвета, потом неожиданно заволновался и наконец впал в буйство, которое, достигнув пика, внезапно перешло в летаргический сон.