Мы должны, но мы не в состоянии. Я не в состоянии. И с каждой новой неудачной попыткой уверенность слабеет. Что, если мне никогда не вернуться туда? И еще долго после того, как подруги улеглись в постели, я сижу на кровати, прижав колени к груди, плотно закрыв глаза. Я умоляю дверь света появиться, повторяя одно и то же слово: "Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…" Я молю до тех пор, пока голос не хрипнет от слез и отчаяния, пока на меня не падает первый безжалостный луч рассвета, пока я не говорю себе то, что до сих пор не могла заставить себя сказать: я потеряла магическую силу, а без нее я - ничто.
Глава 5
Санаторий Олдхэм находится в часе езды на поезде от Лондона и представляет собой большое белое строение, окруженное чудесной просторной лужайкой. На ней стоят несколько кресел, чтобы обитатели санатория могли, когда им захочется, посидеть на солнышке.
Мы с Томом, как и собирались, приехали навестить отца. Мне совсем не хотелось видеть его в таком вот месте. Я предпочитаю представлять его в кабинете, рядом с ярким огнем камина, с трубкой в руке и хитринкой в глазах, готовым в любой момент рассказать очередную фантастическую историю. Но полагаю, даже санаторий Олдхэм - куда лучше, нежели тот опиумный притон, где я нашла отца в Лондоне… он был настолько одурманен, что даже обручальное кольцо обменял на дозу отравы.
Нет, об этом я думать не стану. Не сегодня.
- Помни, Джемма, ты должна держаться легко и бодро, - советует мне Том, мой старший, но, увы, не слишком мудрый брат.
Мы минуем аккуратно подстриженную живую изгородь, из которой не торчит ни единой лишней веточки, и шагаем по огромному пространству лужайки, не оскверненной ни единым сорняком.
Я бодро улыбаюсь проходящей мимо сиделке.
- Думаю, я и без твоих добрых советов не забуду, как себя вести, Томас, - цежу я сквозь стиснутые зубы.
- Сильно сомневаюсь.
Если честно, какая вообще польза от братьев? Они только и могут, что надоедать и раздражать.
- Знаешь, Томас, тебе следует быть более аккуратным за завтраком. У тебя на рубашке пятно от яйца, преогромнейшее!
Том в панике проводит ладонью по груди.
- Где? Я не вижу!
- Вот… - Я стучу пальцем по его виску. - Вот здесь!
- Что?!
- Апрельский дурак!
Томас кривит губы в усмешке.
- Но апрель еще не наступил!
- Да, - соглашаюсь я, прибавляя шагу. - Но ты все равно дурак.
Сиделка в накрахмаленном белом переднике показывает нам небольшую площадку для отдыха рядом с застекленной верандой. Какой-то мужчина сидит, развалясь, в плетеном тростниковом кресле; его ноги накрыты шотландским пледом. Я не сразу узнаю отца. Он так похудел…
Том негромко откашливается.
- Привет, отец! Ты неплохо выглядишь.
- Да, мне уже лучше. Джемма, малышка, ты, мне кажется, становишься красивее с каждым днем.
Он бросает на меня лишь мимолетный взгляд. Мы не можем смотреть друг на друга. По-настоящему - не можем. С тех самых пор, как я выволокла его из опиумного притона. Теперь, глядя на отца, я вижу наркомана. А он, когда видит меня, вспоминает то, что предпочел бы забыть. Мне хочется снова стать восторженной маленькой девочкой, сидящей рядом с ним…
- Ты слишком добр ко мне, отец.
"Легко и бодро, Джемма!"
Я выдавливаю из себя улыбку. Как он похудел…
- Чудесный денек сегодня, правда? - говорит отец.
- Да, действительно, - соглашается брат. - День очень хорош.
- Здесь такой красивый сад, - говорю я.
- Да. Очень, - поддерживает меня Том.
Отец рассеянно кивает.
- Да-да…
Я пристраиваюсь на краешке кресла, готовая вскочить и уйти, как только подвернется возможность. И протягиваю отцу коробку, искусно упакованную в золотую бумагу и украшенную большим красным бантом.
- Я привезла мятные конфеты, которые ты так любишь.
- Да-да… - повторяет он, без особого восторга принимая коробку. - Спасибо, малышка. Томас, ты подумал об обществе Гиппократа?
Том хмурится.
- Что еще за общество Гиппократа? - спрашиваю я.
- Известный клуб ученых и медиков, в него входят знаменитые умы. И они проявляют немалый интерес к нашему Томасу.
Мне кажется, такое общество вполне подошло бы Тому, поскольку он - ассистент в Королевском госпитале в Бетлеме, или Бедламе, и, несмотря на свои многочисленные недостатки, прирожденный целитель. Медицина и наука - две его основные страсти, и потому я не понимаю, почему при упоминании общества Гиппократа он ехидно ухмыляется.
- Меня они не интересуют, - заявляет Том.
- Но почему?
- Потому что большинство членов этого общества пребывают в возрасте от сорока лет до смерти, - фыркает Том.
- Но там сосредоточены немалые знания, Томас. И ты проявил бы мудрость, если бы отнесся к ним с уважением.
Том открывает коробку и берет конфету.
- Ну, это ведь не клуб Атенеум.
- Ставишь себя очень высоко, да, мой мальчик? В Атенеум принимают немногих, и ты не из их числа, - решительно говорит отец.
- Может, и войду в него, - не уступает Том.
Тому отчаянно хочется быть принятым в самом высшем лондонском обществе. Отец считает, что это глупо. Мне неприятно, когда они спорят на эту тему, и не хочется, чтобы Том сейчас огорчал отца.
- Папа, я слышала, ты скоро вернешься домой, - говорю я.
- Да, так мне сказали. Говорят, я совершенно здоров.
Он кашляет.
- Это будет просто замечательно! - без малейшего энтузиазма произносит Том.
- Конечно, - соглашается отец.
И мы все умолкаем. Через лужайку бредет стайка гусей с таким видом, как будто и они тоже утратили направление. Какой-то мальчишка подгоняет их, пытаясь направить к пруду поодаль. Но нам никто не может показать новую дорогу, и потому мы просто сидим, говорим о пустяках и старательно избегаем упоминания о чем-то значимом. Наконец к нам подходит сиделка с луноподобным лицом и медно-рыжими волосами.
- Добрый день, мистер Дойл. Вам пора на водные процедуры, сэр.
Отец облегченно улыбается.
- Мисс Финстер, вы как солнечный луч в пасмурное утро! Как только вы появляетесь, все становится прекрасно.
Мисс Финстер улыбается - словно луну сломали пополам.
- Ваш отец так очарователен!
- Ну ладно, идите, - говорит нам отец. - Мне бы не хотелось, чтобы вы опоздали на лондонский поезд.
- Да, действительно.
Том уже рвется в город. Мы пробыли здесь меньше часа.
- Значит, теперь увидим тебя дома, отец, через две недели.
- Совершенно верно, - подтверждает мисс Финстер. - Хотя нам будет грустно с ним прощаться.
- Охотно верю, - говорит Том.
Он отводит со лба упавшую прядь, но та сразу же снова падает ему на глаза. Мы не обнимаемся на прощание, не пожимаем друг другу руки. Мы просто улыбаемся, киваем и расстаемся как можно быстрее, радуясь, что избавились друг от друга и от неловкого молчания. Но мне стыдно за свое облегчение. Интересно, происходит ли то же самое в других семьях. Они ведь выглядят такими довольными. Они друг другу подходят, как кусочки завершенной головоломки, и этот образ кажется мне самым правильным. Но мы - мы вроде оставшихся непонятных кусочков, с которыми никто не знает, что делать.
- Ну что ж, до встречи.
Отец предлагает мисс Финстер руку, как истинный джентльмен.
- Мисс Финстер, окажете мне честь?
Мисс Финстер смеется, как школьница, хотя ей примерно столько же лет, сколько и миссис Найтуинг.
- Ох, мистер Дойл! Идемте.
Рука об руку они шагают к большому белому зданию. Отец поворачивает голову, через плечо оглядываясь на нас.
- Увидимся на Пасху!
Да, через две недели мы опять будем вместе.
Но я сомневаюсь, что отец вообще меня заметит.
По дороге в Лондон я принимаюсь отчитывать Тома.
- Томас, ну в самом деле, тебе что, обязательно вот так подсмеиваться над отцом?
- Ну, начинается! Давай, защищай его, как всегда. Любимица.
- Я не любимица. Он одинаково нас обоих любит.
При этих словах у меня возникает странное ощущение, как будто я говорю заведомую ложь.
- Но ведь все именно так думают? Жаль, если это неправда, - с горечью говорит Том.
Но внезапно он светлеет.
- Кстати, так уж получилось, что он ошибся насчет клуба Атенеум. Меня уже пригласили туда на ужин, с Саймоном Миддлтоном и лордом Денби.
При упоминании имени Саймона у меня перехватывает дыхание.
- Как Саймон поживает? - спрашиваю я.
- Хорош собой. Обаятелен. Богат. Короче говоря, с ним все в порядке.
Том коротко улыбается мне, и я не могу удержаться от мысли, что он просто развлекается, видя мое состояние.
Саймон Миддлтон, один из самых желанных лондонских холостяков, действительно и хорош собой, и так далее. И во время рождественских каникул он весьма пылко ухаживал за мной, намереваясь жениться, но я ему отказала. И вдруг поняла, что забыла, почему я это сделала.
- Наверное, об этом рановато говорить, - продолжает Том, - но я почти уверен: старик Денби хочет, чтобы я стал членом этого клуба. Несмотря на то что ты весьма паршиво обошлась с Саймоном, Джемма. Но его отец все равно отлично ко мне относится. Гораздо лучше, чем мой собственный.
- А… а Саймон сказал, что я с ним паршиво обошлась?
- Нет. Он вообще о тебе не упоминал.
- Приятно будет снова повидаться с Миддлтонами, - говорю я, делая вид, что слова брата меня ничуть не задели. - Уверена, Саймон с удовольствием ухаживает за разными леди в Лондоне.
Я даже хихикаю, изображая непринужденность.
- М-м-м… - мычит Том. - Я не знаю.
- Но их семья ведь сейчас в Лондоне?
Улыбка сползает с моего лица. "Ну же, Томас! Брось мне косточку, невоспитанный братец!"
- Скоро вернутся. К ним на время светского сезона приезжает какая-то дальняя родственница из Америки, мисс Люси Фэрчайлд. Насколько я понял, жутко богатая. Может быть, ты сумеешь меня с ней познакомить. Или, возможно, как только я стану членом клуба Атенеум, она сама попросит, чтобы ее мне представили?
Нет. В присутствии моего брата просто невозможно удержать улыбку. Тут нужно такое терпение, каким обладают только монахи.
- Совершенно не понимаю, с чего бы ей интересоваться клубом Атенеум? - раздраженно бросаю я.
Том хихикает с невероятно самодовольным видом, и я невольно представляю, как его опускают в огромный котел, окруженный танцующими каннибалами.
- Уж ты-то не стала бы интересоваться, верно, Джемма? Ты вообще не желаешь принадлежать кому-либо или чему-либо.
- По крайней мере, в обществе Гиппократа состоят люди науки и медицины, - говорю я, игнорируя его грубость. - У них те же интересы, что и у тебя.
Брат фыркает.
- Они не пользуются таким авторитетом, как клуб Атенеум. Именно в нем кроется настоящая власть. И я слышал, что члены общества Гиппократа проголосовали за то, чтобы к ним присоединились женщины, в небольшом количестве. Женщины! В мужском клубе!
- О, мне они уже нравятся! - говорю я.
Том ухмыляется.
- Кто бы усомнился.
Глава 6
Когда я в последний раз видела наш дом в Белгрейве, он был окутан зимним мраком. А сейчас наш экипаж катит через Гайд-парк, и нас приветствует великолепное зрелище пробуждающихся деревьев, стоящих гордо, как королевские стражники. Бледно-желтые нарциссы надели новенькие чепчики. Лондон улыбается.
В отличие от нашей экономки, миссис Джонс. Она появляется в дверях в черном платье и белом переднике, на голове у нее плоский белый чепец, а лицо такое суровое и неподвижное, что мне хочется поднести к ее губам зеркало и проверить, дышит ли она вообще.
- Как доехали, мисс? - спрашивает она ледяным тоном.
- Путешествие было приятным, спасибо.
- Очень хорошо, мисс. Так я отнесу ваш багаж к вам в комнату?
- Да, спасибо.
Мы так стараемся всегда быть вежливыми. Мы никогда не говорим того, что думаем. Что бы ни случилось, мы можем лишь любезно приветствовать друг друга и обсуждать, например, сыр: "Как вам лимбургер, мисс?" - "Соленый, как зрелый "Стинкинг Бишоп", благодарю вас". - "О, есть еще чеддер, мисс. И могу предложить вам камамбер…" И никто, пожалуй, не заметит, что мы несем полную чушь.
- Ваша бабушка ожидает вас в гостиной, мисс.
- Спасибо. - Тут я не могу удержаться. - Я намерена вникнуть в качества мюнстерского сыра.
- Как пожелаете, мисс.
Вот и все. Как жаль, что я постоянно трачу остроумие на людей, неспособных его понять.
- Ты опоздала, - заявляет бабушка, когда я открываю дверь гостиной.
Я не понимаю, в чем она меня упрекает, потому что я и не кучер, и не лошадь. Бабушка окидывает меня с головы до ног неодобрительным взглядом.
- Мы приглашены на чай к миссис Шеридан. Тебе, конечно, нужно переодеться. И что, скажи на милость, случилось с твоими волосами? Это что, последняя мода школы Спенс? Никуда не годится. Стой спокойно!
Бабушка подтягивает мои волосы вверх с такой силой, что у меня на глазах выступают слезы. И втыкает три шпильки, едва не пронзив голову насквозь.
- Вот так гораздо лучше. Леди всегда должна выглядеть безупречно.
Она звонит в колокольчик, и экономка тут же возникает в дверях, как призрак.
- Да, мэм?
- Миссис Джонс, мисс Дойл понадобится ваша помощь при одевании. Думаю, подойдет серый шерстяной костюм. И другая пара перчаток, которые не выглядели бы так, будто принадлежат поденщице, - добавляет она, косясь на пятна на пальцах моих перчаток.
Я дома меньше минуты, но уже попала в осаду. Я оглядываю гостиную: тяжелые бархатные занавеси цвета бургундского, темно-зеленые обои на стенах, письменный стол и книжные полки красного дерева, восточный ковер и огромный папоротник в тяжеленном горшке.
- Этой комнате не хватает света.
Ха! Если я думаю, что бабушка хочет услышать какую-то критику, я здорово ошибаюсь.
Она обеспокоенно хмурится.
- Здесь модная обстановка. Или ты готова утверждать, что это не модно?
- Я этого не говорила. Я просто сказала, что было бы приятнее, если бы здесь было больше света.
Бабушка как будто задумывается, глядя на занавеси. Но это всего на мгновение, и вот уже она снова смотрит на меня так, будто я - деревенская дурочка.
- От солнца мебель выгорит. И вообще лучше нам оставить пока тему обстановки, потому что тебе следует поспешить с переодеванием. Мы выезжаем через полчаса.
Молчаливая горничная провожает нас в прекрасную библиотеку миссис Шеридан. Вид такого множества книг успокаивает меня, чего я не могу сказать о сером шерстяном костюме. Он колется и кусается так, что хочется кричать. Миссис Джонс так туго затянула меня в корсет, что, если я попытаюсь выпить два глотка чая, второй наверняка выскочит обратно. К чаю явились еще пять девушек со своими матерями. Я в ужасе обнаруживаю, что не знаю ни одной из них, хотя они между собой, похоже, знакомы. И, что еще хуже, никого из них не заставили надеть тоскливую шерсть. Девушки выглядят свеженькими, как сама весна, а я похожа на старую деву, какую любая девица больше всего боится получить в сопровождающие. И все, что я могу сделать, так это удержаться от доверительных слов, обращенных к ближайшей девушке: "Умоляю, если я умру во время чаепития, удушенная собственным корсетом, не позволяйте им похоронить меня в таком чудовищном наряде, или я вернусь и буду в виде призрака преследовать вас!"
Я ничуть не обманываюсь насчет смысла чаепития: это не просто чай, это рынок, а мы, девушки, - товар. Пока матери разговаривают, мы молча пьем чай, и улыбки на наших лицах как будто отражают улыбки старших женщин, словно мы играем какую-то пантомиму. Я должна помнить, что говорить следует только тогда, когда ко мне обратятся, эхом повторяя чужое мнение. Мы дружно и старательно плывем по поверхности этой жизни, не осмеливаясь хоть чуть-чуть плеснуть водой.
С каждым взглядом, с каждым вопросом старшие женщины оценивают нас, расставляют в соответствии с некоей шкалой, установленной в их умах, ищут баланс между ожиданиями и разочарованиями. Вот эта слишком часто смеется. У этой волосы грубоваты, а кожа красная. Вон у той девушки кислое выражение лица; а та слишком долго тянет чай из чашки, а одна, особо невезучая, осмелилась заявить, что дождь "романтичен", и ей твердо сообщили, что дождь хорош только для роз и для того, чтобы подхватить ревматизм. Можно не сомневаться, мать нещадно ее выбранит, едва они сядут в карету, и обвинит в ошибке дочери несчастную гувернантку.
За короткое время женщины успевают задать нам множество вопросов: ждем ли мы с нетерпением первого выезда в свет? Понравилась ли нам такая-то опера или такая-то театральная постановка? И так далее. Пока мы коротко и вежливо отвечаем, они улыбаются, и я не в силах понять, что скрывается за этими улыбками. Может быть, они завидуют нашей молодости и красоте? Может быть, радуются и волнуются, думая о том, что ожидает нас в жизни? Или им хотелось бы прожить жизнь заново? По-другому?
Вскоре матерям надоедает расспрашивать нас. Они начинают разговор, который нас не касается. Мы отправляемся на прогулку по саду - которым миссис Шеридан чрезвычайно гордится, хотя всю работу там выполняет садовник, - и наконец-то оказываемся предоставлены самим себе. Светские маски постепенно сползают с лиц.
- А ты видела тиару леди Маркхэм? Правда, она необыкновенная? Я бы все отдала, чтобы надеть такую же, хоть ненадолго.
- Кстати, о леди Маркхэм, вы, я думаю, уже слышали новость? - спрашивает девушка по имени Аннабель.
Остальные настораживаются.
- Аннабель, в чем дело? Что случилось?
Аннабель глубоко вздыхает, но в ее вздохе отчетливо слышится веселье, как будто желание поделиться сплетней бурлило в ней все это время и наконец-то получило возможность выплеснуться наружу.
- Но я должна быть уверена, что вы никому больше об этом не расскажете, обещайте мне!
- О, да! - хором обещают девушки, без сомнения, прикидывая в уме, кому первому они разболтают неприятную историю.
- Я слыхала, что леди Маркхэм все-таки передумала и не станет представлять ко двору мисс Уортингтон.
Девушки прижимают к губам затянутые в перчатки руки, но радость так и бьет из них. Они в восторге от сплетни и вдвойне счастливы тем, что болтают не о них. Я не знаю, что и сказать. Надо ли сообщить им, что я дружу с Фелисити? Знают ли они об этом?
Девицы трещат наперебой: "Ох, боже… Бедная Фелисити!"… "Какой скандал!"… "Но она ведь такая дерзкая!"… "Да, действительно. Так что сама виновата"… "Я вообще-то восхищаюсь ею, но…" "Да, правда!"…
Аннабель перебивает их. Она, видимо, главная в этой компании.
- Ее излишняя независимость совсем не привлекает к ней дам, имеющих вес в обществе. К тому же еще ее мать…
- О, а что такое? Я просто ненавижу свою гувернантку, она никогда ничего мне не рассказывает! - заявляет девушка со щеками, похожими на яблоки, и изящным ротиком.
Аннабель прищуривается.
- Три года назад миссис Уортингтон уехала за границу, когда ее муж, адмирал, находился в море. Но все знают, что она сбежала в Париж, к своему любовнику! Если бы адмирал Уортингтон не был таким прославленным героем и любимцем ее величества, мисс Уортингтон вообще не допустили бы в приличное общество.