Я коротко пересказал матросский бунт, упомянул о знакомстве с Лефортом, о том, что арендовал судно с командой. Теперь я попросил Михаила подыскать мне жилье. Тот замахал руками.
– Что ты, что ты, совсем меня обидеть хочешь? Живи, сколько надо, ты меня нисколько не стесняешь, да и мне интереснее, поговорить можно с кем-то, не с холопами же.
– Все так, Михаил, да только не монах я, вдруг женщину захочется, да и своих слуг нанять хочу, им тоже где-то спать надо. По возможности, буду сам часто заходить, да вас в гости ждать буду, но все-таки свой дом хочу заиметь.
– Ну чего же, вольному воля. Я поговорю с сыном, он найдет чего-нибудь подходящее.
– Только не очень большой, денег у меня не так много, да и дела своего пока нет.
В заботах пролетели два дня, пора было наведаться к Лефорту. Я выпросил у Михаила пролетку и поехал в Немецкую слободу. На месте спросил дом Лефорта, мне его тут же указали. У дома стоял уже знакомый экипаж и та же охрана. Меня узнали, провели в дом. Войдя в комнату, поклонился Лефорту, тот меня узнал, улыбнулся скупо:
– Здравствуй, лекарь. Бог дал тебе хорошие руки, нога почти не болит, по дому хожу уже хорошо.
– Посмотреть ногу надо, повязку снять.
– Некогда мне сейчас, уезжаю. Вот что, поедем со мной, место в карете есть, на ходу и посмотрим. Обратно тебя отвезут.
Ну что же, так оно, может, и лучше. Два охранника, поддерживая, а по ступенькам и вообще на руках, вынесли своего господина, усадили в карету, следом на сиденье напротив уселся и я. Дверцу прикрыли и карета тронулась. Я стянул туфлю и чулок пациента, осмотрел ногу. Суставчик был иссиня-желтый, но отек ноги спал, так, легкая припухлость. Пропальпировал кости – переломов все-таки нет. Пожалеешь, что нет рентгена. Помог надеть чулок и туфлю.
– Надо поделать компрессы вот с этими травами неделю, затем попарить несколько дней ногу.
Франц слушал внимательно, а бумагу с названиями трав спрятал за обшлаг левого рукава. Еще по первому моему переносу сюда я усвоил, что чужестранцы более тщательно заботятся о своем здоровье, чего не скажешь о нашей нации – не болит и ладно, а если болит – выпей водки и пройдет. Нескоро, ох нескоро мы будем европейцами. За неспешным разговором выехали за город. У каких-то рвов бегали солдаты в одинаковых синих мундирах. Я попытался вспомнить: то ли преображенцы, то ли семеновцы. А может, их и вообще еще нет, просто потешные полки Петра.
Францу помогли выйти из кареты, к нему подбежал долговязый подросток, азартно обнял Франца. Тот поморщился.
– Фу, что у русских за манера сразу обниматься, Петр!
Я мысленно ахнул – так это Петр, будущий вершитель судеб России, реформатор и одновременно палач стрелецкий, просветитель и алкоголик! В нем было столько намешано, что сразу не определить, чего больше – плохого и хорошего. Но однозначно одно – сделать ему предстояло многое.
– А это кто с тобой, Лефорт? Почему не знаю?
– Лекарь это мой, друг Петенька.
Я скромно вышел из-за спины охранника. Петр окинул меня внимательным взглядом выпуклых, даже слегка каких-то выпученных глаз.
– Лекарь? Это хорошо, нам нужны будут лекари, воевать будем.
– Не только лекарь, Петр Алексеевич, пушкарь еще.
– Да? – заинтересовался Петр. – А морское дело ведаешь ли?
– Нет, Петр Алексеевич.
– Пойдем со мной, братец, – схватил меня за рукав Петр и потащил к солдатам.
Впереди в капонире стояло несколько пушек и мортира. Раздался глухой звук выстрела, мортира окуталась дымом. Все задрали головы, следя за полетом ядра. Оно упало не очень далеко, не долетев до цели – вкопанного столба – метров сто.
– Почему так стреляют? Знаешь?
– Мортира чугунная, заряд слабый.
– Откуда знаешь?
– У чугунной мортиры звук выстрела глухой, а у бронзовой – звонкий, после выстрела, как колокол звенит. В чугунную мортиру много пороха класть нельзя, разорвет, бронза более податлива, заряда больше сыпать можно, пожалуй, ядро и долетит.
Петр удивленно уставился на меня.
– А ведь и правда, ты даже к капониру не подходил, а расслышал, как есть. Где огненному бою учился?
– Приходилось, ваша светлость, и в плену побывать, у магометан посмотрел и на море канониром был, жизнь заставила.
– А можешь ли моих бомбардиров научить?
– Научить могу, ваша светлость, да только мортиры бы бронзовые, да порох хороший.
Петр от удовольствия хлопнул меня по плечу.
– Вот это по-нашенски! С завтрева зачисляю тебя бомбардиром к преображенцам. Вот их командир, знакомьтесь.
Ко мне подвели сухощавого офицера, к сожалению, в тех званиях и регалиях я разбирался слабо.
– Поставь мужа сего, фамилией Кожин, бомбардиром в первую роту со всеми причитающимися видами довольствия. Пусть канониров учит, как стрелять потребно.
М-да, такого исхода и такой службы я не ожидал. К Петру приблизился Лефорт, глядя на меня‚ что-то зашептал на ухо. Тот отмахнулся:
– Ладно, ладно, пусть пушкарей обучит, коли сам зело понимает, а потом посмотрим. – И мне: – Завтра с утра в полк, а сейчас свободен.
Ну и день, не успел в Москву вернуться, а заделался бомбардиром в Преображенский полк. Только тут начало доходить – а ведь при Петре служили двадцать пять лет. Или он такой указ позднее издал. Вляпался, как кур в ощип. Юра, ну тебе оно надо? Убежать из Москвы? Рано или поздно могут сыскать, уже не так много времени осталось до создания Петром Преображенского, читай Сыскного, приказа. Ладно, бог не выдаст, свинья не съест. Попробуем, жизнь покажет.
Вернувшись в Москву, рассказал о службе Михаилу.
– Ну вот, не успели пообщаться – тебе на службу. Чего уж было так торопиться, за эти деньги, что Петр на жалованье отпускает, можно и лучше дело найти.
И в самом деле можно, я сам был слегка растерян, дернуло меня познания в пушкарском деле проявить. По лекарской части проявлять себя надо. Я заказал через Михаила кое-какие инструменты. Надо ведь обрастать инструментарием. Поинтересовался, ищут ли мне жилье.
– Ох, не скорое это дело. Не так много в первопрестольной каменных домов, да еще и на продажу, но сын будет искать.
С утра заявился в Кожухово, в полк. Предстал перед ясными очами командира. Меня записали в послужной лист, затем командир кликнул вестового и меня провели в цейхгауз – подбирать мундир. Повозился немного, но портной подогнал по размеру, а вот сапоги пришлись впору. Посмотрел на себя в мутноватое от времени зеркало – ха, прямо бравый вояка. Вот уж не мыслил себя на воинской службе. Вестовой отвел меня к моей бомбардирской роте, по-современному – к батарее. Личный состав выстроился – около сотни бородатых лиц, многие уже в возрасте, кое у кого мундиры уже пообстирались, руки заскорузли – с пушками работать тяжело, да и грязно.
"Пойди, отмой после стрельбы орудие и пороховой нагар с рук. Это ведь не современный бездымный порох".
– Я ваш командир, буду учить вас стрелять из пушки и мортиры. Сейчас всем разойтись к своим орудиям.
Солдаты разбежались по своим местам. Я подошел к первому орудию – это была чугунная пушка.
– Кто командир орудия?
Канониры начали растерянно переглядываться.
– Заряжай!
Солдаты начали бестолково суетиться. Так, ясно.
– Всем стоять!
Солдаты замерли. Я выбрал солдата со смышленым лицом.
– Ты будешь командиром орудия!
– Слушаюсь, ваше высокобродь!
– Ты будешь командовать расчетом орудия. Встаньте все в ряд.
Солдаты встали.
– Ты будешь наводчиком, наводить орудие на цель, понял?
– Понял, дело знакомое.
– Ты будешь банником чистить ствол после выстрела. Ты, – ткнул пальцем, – засыпать шуфлой порох в ствол, сколько скажет командир. Вы двое, подносить ядра к пушке и закатывать в ствол.
Короче, я определил все номера расчета. Каждому указал конкретную работу и так же обошел все орудия.
– Командиры орудий, ко мне!
Подбежали все четверо. Я объяснил, что выстрел надо производить по моей команде.
Целый день солдаты учились заряжать орудия, я пытался довести это непростое действие до автоматизма, проверяя по часам с секундной стрелкой. И затем еще три дня. Когда получаться стало неплохо, неожиданно поменял номера расчетов, тот, кто подносил ядра, стал орудовать банником, кто засыпал порох, стал таскать ядра. Скорость заряжания снова упала. В перерыве ко мне подошли командиры орудий. Помявшись, решились на вопрос.
– Ваше высокобродь, зачем номера расчетов менять? Только вроде приловчились и снова начинать?
– А сами не додумались? Представьте, идет бой. В капонир с пушкой угодило ядро, один номер погиб, другой ранен. Что же, пушка должна перестать стрелять? А кто пехоту поддерживать будет? Ваши товарищи в голом поле на неприятеля со штыком бегут, а тут и пушки замолчали. Нравится вам это?
– Поняли, господин офицер, премного извиняемся.
После перерыва дело пошло веселее, видно, командиры объяснили, зачем я сделал перестановку. К вечеру, полуголые, снявшие от гари и физической работы мундиры и рубашки солдаты еле переставляли ноги.
С утра начал объяснять командирам, как увеличивать или уменьшать дальность стрельбы. Если у мортир угол возвышения ствола всегда одинаков – сорок пять градусов и дальность можно менять только изменением количества пороха, то у пушки лафет другой – можно менять и угол возвышения ствола. Для наглядности зарядили пушку нормальным зарядом и выстрелили. Ядро, пролетев метров триста-триста пятьдесят, взрыло землю. Теперь заряд слегка увеличили, ядро улетело заметно дальше. Дело в том, что нельзя все время увеличивать вес пороха, ствол не выдержит, его разорвет, можно увеличить угол наклона ствола.
Поскольку на лафете никаких приспособлений не было, величину наклона меняли, подкладывая деревянные клинья под колеса или станину. Мы подложили клинья, пушка задрала ствол. Зарядили обычным зарядом и выстрелили, ядро пролетело столько же, сколько и при усиленном заряде.
– Все поняли?
Канониры закивали. Следующим делом изменяли сектор обстрела. Вот только как объяснить солдатам, на сколько градусов повернуть орудие влево или вправо, если никто из них писать не умеет. Наконец до меня дошло – на полпальца влево или на два пальца вправо – так по моей команде они поворачивали станину орудия. Дело стало получаться. Гонял я их до седьмого пота, памятуя поговорку Суворова – тяжело в учении, легко в бою. Может быть, мой труд сбережет эти солдатские жизни?
Вечером ко мне подошел командир полка.
– Как идут дела?
– Учимся пока, стараются ребята.
– Что-то уж больно мягко ты к ним относишься, не видел, чтобы ты их бил или через строй прогонял.
– Повода не было, коли солдат неправильно что-то делает, стало быть командир не научил.
Командир только покачал головой и собрался уйти.
– Подождите, Иван Савельевич! Просьба у меня к вам, нельзя ли шелка хорошего купить, аршин десять?
У командира от удивления челюсть отпала.
– Это зачем еще? Никак рубахи пошить решил?
– Нет, я в Париже видел, что порох не шуфлой в ствол пушечный кидают, а заранее в мешочки шелковые отмеряют – перезаряжать быстрее получается.
Командир сначала задумался, затем махнул рукой – а зачем нам быстро?
Я так растерялся, что не сразу нашелся с ответом. Ну и черт с ними, если сам командир полка не понимает? Вызвал фельдфебеля – нечто вроде старшины или прапорщика в современной армии, я дал денег, наказал с утра сходить в лавку негоцианта и купить самого тонкого шелка на все деньги. Немного оторопев, тот спросил:
– А цвет?
– Любой, лучше белый, – захохотал я.
На следующий день, как только фельдфебель привез шелк, все солдаты превратились в портных. Один резал шелк по размеру, другие иголками, вручную, сшивали мешочки. Потом все стали развешивать порох, ссыпая в мешочки. Когда все было готово, я спросил:
– Кто догадался, для чего мешочки с порохом?
Ответом было молчание.
– Хорошо, захватите пару мешочков и идите все к орудию.
Я приказал сделать два выстрела подряд старым способом, когда порох засыпали в ствол специальными совочками с длинной ручкой – шуфлой. Затем, еще два выстрела подряд, но уже с готовыми шелковыми мешочками. Результат последнего примера удивил всех.
– Занятно, вашбродь, – подошли ко мне командиры, – но зачем?
– Чем быстрее вы сможете стрелять, тем больше врагов будет убито, тем целее сами будете и пехотинцев сбережете.
Такие ежедневные занятия я продолжал полгода. За это время видел Петра только издали один раз. И стоило из-за этого идти в пушкари, так и медицину можно забыть. Я ждал подходящего случая, и он не замедлил появиться.
Одним ранним летним утром, командир полка собрал командиров.
– Государь Петр Алексеевич высочайше изволил здесь, в Кожухово, устроить учебную баталию, посмотреть хочет поелику солдаты его в ратном деле преуспели. Кроме нашего полка будут семеновцы. Надо не ударить в грязь лицом. Командовать учениями будет генерал Гордон. Мундиры почистить, пушки надраить, солдат по лицу не бить, дабы синяков видно не было. Выполнять!
У меня по батарее синяков и так не было, вот форму поизносившуюся починить да почистить не помешает.
Через три дня в полк прибыл большой обоз людей, пролеток, экипажей. Повылазили оттуда разнаряженные генералы и прочая придворная свита. Разукрашены орденами, мундиры шиты золотом, развеваются перья на шляпах. Ей-богу, куда им воевать, хорошего бы снайпера у противника, полчаса – и конец войне. Невольно я обратил внимание – Петр не любил ездить верхом – или в возке или пешком. Командовал Гордон. Петр забрался со свитой на холм, наблюдал оттуда. После постановки задачи Гордоном, командиры рот и батарей разбежались по своим местам. Пехотинцы выстроились в три шеренги и пошли на приступ неприятеля. Гордо развевалось полковое знамя, били барабаны. Со стороны – цирк да и только. Нам дали отмашку‚ и все три батареи начали стрельбу. Наша батарея показала, что полгода не зря хлеб жевала. Стреляли очень быстро, точно, чего нельзя сказать о других батареях. С холма, где был Петр, подскакал офицер.
– Кто командир роты?
Я ответил:
– Кожин.
– Сколько орудий на батарее?
– Две пушки, две мортиры.
Офицер ускакал, а мы продолжили стрельбу. Я смотрел на цели, командовал орудиями. Вдруг сзади рявкнул голос командира полка: "Смирно!".
Все застыли, я обернулся. В трех шагах от меня стоял Петр и с ним свита.
– Больно быстро и хорошо стреляешь! Кто таков?
– Кожин, государь. Если припомните, лекарь я, Лефорта лечил.
– Да, да, припоминаю. А правда ли, что на батарее четыре орудия, не верит никто, говорят – не меньше восьми должно быть, уж больно стрельба изрядная.
– Правда, государь.
Петр обошел позиции бомбардирской роты.
– И правда, четыре всего. Молодец!
Он порывисто меня обнял, стиснул в объятиях. Я чуть не задохнулся.
– Как удалось?
Я подошел к ближайшему орудию, показал шелковый мешочек для пороха. Объяснил для чего, коротко рассказал о тренировках.
– Молодец! Выпей со мной чарку вина.
Из-за спины вынырнул ординарец, налил из бутылки вино в два здоровенных кубка.
"Упаду", – мелькнуло в голове. Но выпить надо. Кубок из рук царя – что медаль. Петр первым осушил кубок и требовательно на меня глянул. Я последовал его примеру, выпил и перевернул кубок, показывая, что он пуст.
– Вот это по-нашему, – захохотал Петр, в свите захихикали.
– Где шелк взял?
– Купил.
– А деньги откуда?
– На свои.
Петр грозно посмотрел на командира полка.
– Почему мне не сказал, такими мешочками только турки пользуются, нам еще перенимать надо, а у тебя командир роты умней тебя оказался. – Повернулся ко мне: – Проси, что хочешь! Порадовал ты меня сегодня. Нам бы таких гренадеров и бомбардиров побольше‚ Турции башку быстро бы скрутили.
– Дозволь госпиталь открыть в Москве, дабы лечить раненых, больных и увечных. Здание мне надо да немного денег на инструменты.
Петр задумался.
– Не время пока сейчас, на Азов скоро походом пойдем. Назначаю тебя командиром всех пушкарей в полку, обучи все бомбардирские роты, как свою. Повоюем Азов, а там можно и вернуться к разговору о госпитале. У самого такие думки были. Деньги на картузы для пороха в полковой казне возьми, дозволяю. Ну а для себя что хочешь?
– Отпуск на три дня.
– Дозволяю! Ты сегодня меня порадовал, а Гордон – так в удивлении просто, нигде в Европе так не стреляют, может только османы.
С утра, после доклада командиру полка, я уехал в Москву, была настоятельная необходимость – Михаил с сыном подобрали каменный дом для меня. Надо было осмотреть и, если понравится, составить купчую. Дом был недалеко от моего старого жилья, небольшой участок земли, каменное строение в один этаж и шесть комнат – меня дом устроил, и мы со старым хозяином поехали составлять купчую. Теперь в управах появились для оформления таких сделок специальные люди-стряпчие. В заботах прошел день. Вечером, как водится на Руси, обмыли покупку. Я попросил Михаила еще об одной услуге – нанять мне прислугу – сторожа, кухарку, кучера. Сын его, Юрий, пообещал уже завтра решить вопрос.
На следующий день я направился в Немецкую слободу, поспрашивал на постоялых дворах, где лекари живут. Обойдя несколько человек, изрядно поторговавшись и облегчив кошелек, купил я кое-какие медицинские инструменты – скальпели, ножницы, зажимы. Были они, правда, странноваты – с вензелями и прочими украшениями, но работать ими было можно. На торге купил сундучок и выбеленный холст – для перевязок. Теперь у меня был хотя бы походный медицинский инструментарий. Попросил у Михаила небольшой бочонок спирта для стерилизации инструментов. С этим проблем не было. Навестил Тимофея – судно стояло у причала, матросы лениво валялись на палубе. Непорядок, получая зарплату, люди должны работать, лень развращает. Оплатил некоторые расходы по ремонту судна, выдал капитану жалованье для команды. Поскольку я вчера договорился с Михаилом, временно судно будет работать на него, зарабатывая деньги на свое и мое содержание.
Денег у Петра в армии платили немного – командир роты получал двадцать пять золотых рублей. Надо отдать должное – платили вовремя и только золотом или серебром. Медью в армии не платили. Медные монеты были в ходу только у гражданских. Решив накопившиеся дела, убыл в полк.
Пришлось заново начинать работать с новыми людьми и батареями. Своих командиров орудий по одному дал в другие батареи, для наглядного примера. По мере обучения и другие батареи подтягивались до уровня моей старой. Незаметно летело время, в полку стали часто появляться офицеры с донесениями, проверяющие. Чувствовалось приближение какого-то события. Однажды утром командиров рот собрал командир полка. Полковник был краток – выступаем на Азов. Завтра придут подводы, артиллеристам грузиться на подводы, все забирать с собой – порох, ядра, пушки, обмундирование. Пехотинцы идут пешком. Собираемся под Воронежем, идем тремя колоннами. Приказ ясен? Выполнять.