Совсем наружу, похоже, что не только из этой комнаты, при этом оставаясь в ней - но и из времени, в котором она была, в котором в ней мучили первого Рика - второй Рик, с легким холодом по всему телу, стоял прямо, стоял прямо сквозь себя самого, и ничего не успевшая боль осталась позади.
Как тогда, когда он увидел, что в камере светло. Темнота никуда не девалась, просто осталась на другом уровне.
Это значит, что я умер - успел подумать Рик, пытаясь обернуться и увидеть себя, откинувшегося в кресле, с приоткрытым ртом, но не успел задуматься над этим - здесь, в тонком двойнике белой комнаты, он был не один, и происходящее здесь было важнее происходящего там.
- Ричард!
- Да, сэр.
- Воистину ли желаешь ты соделаться рыцарем?
- О… да… сэр.
- С каким намерением желаешь ты вступить в рыцарское сообщество?
- Дабы употребить… (не подведи, память, сколько книг перечитано - для того ли, чтобы забыть, как должно ответить, в самый нужный момент?) - дабы употребить свой меч на защиту святой Церкви Божией, на поражение врагов Господа, святого Креста и веры Христианской.
- Тогда прими сей меч - во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.
Перевязь, навешенная ему на шею, была не тяжела. Рик вынул его из ножен, вынул свой меч - и узнал его, хотя теперь он был клинком, и изменился почти во всем, формой, размером, может, даже и металлом… Но это был он, один из двадцати заказанных оптом у знакомого ювелира, его серебряный маленький знак. Меч и крест.
- Преклони колени.
Рик сделал это легко - почти бросился на колени - и закрыл глаза, когда сталь легко коснулась его плеча. Ладонь сэра Роберта, тронувшая его щеку в рыцарском ударе посвящения, была теплой, сухой и слегка шершавой. Такие руки бывают у тех, кто много тренируется в фехтовании и порой брезгует перчаткой.
- Во имя Господа, во имя святого Архангела Михаила и святого Георгия… сим делаю тебя рыцарем, Ричард. Будь тем, кем ты должен стать.
Сэр Роберт сам протянул ему руки - помочь подняться, и прижал его к груди - коротко и сильно, как отец, и губы его были сухими и теплыми, когда он запечатлел на лбу юноши рыцарское целование.
- Мир тебе.
- Сэр…
- Что, сэр Ричард?
- Я…
- Да. Посмотри.
Рик обернулся.
Слишком много их оказалось, ярких миров, ярких слоев одного и того же мира, которые он увидал. Но милосердное сознание отобрало только те, к которым он был причастен, и Рик увидел залитое солнцем шоссе, сверкающий асфальт - и двоих, что шли ему навстречу, и один из двоих был его брат, которого он любил, и от острой жалости к которому теперь плакал, второй же - тоже был его брат, и на лице его лежала тень. Чтобы утешить его, утешить Годефрея любой ценой, Рик указал ему назад, туда, откуда уже спешило сияюще воинство, множество всадников, и на концах их копий сияло солнце.
- Смотри… Это за нами, это… Это же они. Приходит их время.
Но оно опять расслоилось, ушло и рассеялось, и не во власти Рика было это удержать. Далее мелькнул отец Александр - маленький мальчик, плачущий над мертвой собакой, и Рик мог бы исцелить эту собаку и мальчика одним касанием, но знал, что так, как есть, будет лучше, хотя сейчас они этого не поймут. Он только сказал - Мир вам, и обернулся к Аделле, своей возлюбленной, лежащей в постели без сна и помышляющей о самоубийстве, и ей он ничего не мог сейчас объяснить, хотя уже видел ее в крови, хотя любил ее.
Их было много, очень много, и вот зачем нужны рыцари - потому что близко утро, совсем утро, потому что эта ночь подходит к концу, а утром будет битва, и я буду биться за вас всех.
И последним изо всех был он сам, Рик, с головой, откинутой на мягкую клеенчатую спинку кресла, и человек в белом халате, отпускающий красную кнопку - и человека этого звали Йосеф, у него имелась жена и белобрысый сын Реджинальд, пяти с половиной лет, и с ними всеми тоже все должно было кончиться хорошо. Но как же мне жаль, Господи, как жаль…
- Ты понял, брат? Ты готов?
- Я постараюсь, сэр. Но… мне так жаль.
Лицо Роберта стало суровым, когда он взял Рика за плечо, разворачивая к стене. К белой стене комнаты пыток, где чернела единственная настоящая вещь в слоящемся неплотном мире - да, о, каким же оно было большим, это распятие, и какая жара была на горе, где воздвигли его… Палестинская жара всех времен на земле, и низкое душное небо, дышащее близкой грозой, не давали Ричарду взглянуть вверх, встретиться глазами с Тем, кто прибит ко кресту - но это хотелось сделать, это надо было сделать, после этого я увижу все так, как есть, и увижу правду…
Вдыхая весь яд палестинского застывшего воздуха, уже готового, уже ждущего превратиться в сад, Рик заплакал от нестерпимой любви и от горя - и все-таки посмотрел.
В это самое время сердце его, прикованного к креслу, перестало работать - так крайне редко, но бывает, от болевого шока, какая беда, бедный исполнитель, бедный мастер Йосеф. Скорее всего, он теперь потеряет работу. Может быть, за это накажут и еще кого-нибудь. Этого не должно было случиться, как же так произошло, что Ричард Эрих ушел… Совсем ушел.
Глава 2. Ал
…Ушел, совсем ушел ночной холод, и утро в горном ущельице, среди серебристых буков и молодых майских трав, казалось прекрасным. Запах зацветающих буков не похож ни на один запах на свете, и чтобы лучше чувствовать его, Стефан распахнул низенькую дверь настежь. Легкий ветер чуть шевелил занавеску, свесившийся угол скатерти, прядку Алановых волос надо лбом. Алан почему-то мерз - но не просил закрыть дверь, сомневаясь, что и тогда сможет согреться. Он мерз не снаружи, но изнутри.
Он отпил еще мятного чаю. Без сахара мята отдавала горечью, но приятно освежала рот и что-то очень необходимое меняла в голове. Пожалуй, от мяты было все же чуть получше. Пожалуй, если бы не мята, Алан умер бы.
Стефан в продолжение разговора смотрел все время на него, а не на Фила. Будто именно от него, Алана Эриха, самого маленького и бессильного человека на земле, ожидал какого-то слова, решения. Но нечего Алану было сказать, нечего, он только слушал, слегка нахохлившись и подобрав ноги на полати, смотрел на руки Стефана, лежащие на столе, сцепленные в замок. Руки у него были красивые, хотя и грубоватые от работы - наверное, сам себе колет дрова - но с длинными изящными пальцами, сильными и узловатыми, в легкой тени темных волосков на запястьях. Руки очень сильного, очень спокойного и очень усталого человека.
Внутри у Алана было тихо-тихо, спокойно-спокойно. И смертельно пусто.
"Рик", - произнес он в своей душе - но имя не дало отклика, тихо покружилось по пустой белой комнате, залитой бледным дневным светом - по его душе. Покружилось, беззвучно упало, как осенний лист. Ни отзвука, ни вскрика. Нету у Алана больше брата.
Стефан посмотрел на него с тревожным вниманием, протянул руку и коснулся его плеча. Алан чуть вздрогнул, словно просыпаясь.
- Юноша… Ты слушаешь меня?
- Да, сэр. Я слушаю. Вы сказали, что сейчас ответите нам, зачем мы сюда призваны.
- Силы, убившие вашего брата, - слово "фраттер" жестко отозвалось в Алановой голове, - содеяли зло не только вам. Более того, содеют и большее, если попустит Господь. Я скажу вам то, чего не знает почти что никто в целом свете, и от того, поверите ли вы мне, будет зависеть не только наша с вами судьба, но и вещи куда более важные. - Стефан остановился, прямо и спокойно взглянул на Фила, скептически скрестившего руки на груди. Некоторое время они смотрели друг другу в глаза - и карий взгляд победил: Фил чуть двинул плечом, усмехнулся углами рта и расцепил руки.
- Так вот, юноши. Не знаю, насколько вы хорошо помните Писание - но правда то, что наступают последние дни.
"Очень интересно", написалось на лице Фила. Но Алану стало страшно. Он продолжал смотреть на руки Стефана - и видел, как побелели у него костяшки пальцев. Потому что Стефан сжал руки, стиснул их так сильно, как только мог. Но при этом они продолжали спокойно лежать на скатерти.
Страх даже слегка отвлек Алана от тупого созерцания собственного горя. Он неожиданно услышал свой голос, спрашивающий - и в вопросе был некий проблеск жизни, легкая дрожь, тень отвращения. Все лучше, чем ничего.
- Последние дни… сэр? То есть этот, как его… Апокалипсис?
Стефан чуть усмехнулся, даже забыл поправить обращение "сэр". На лице его лежал золотистый свет, полоса света из дверей. Оно казалось молодым и прекрасным… двадцатилетним. Или чуть старше. И одновременно - безвозрастным. Алан понял, что не может себе представить Стефана ребенком, юношей. Или стариком.
- Не говорите мне, молодые люди, что сумасшедшие главы всех на свете сект только и делают вот уже две тысячи лет, что предсказывают конец света. Как раз в конце света я не уверен. Наступают Последние Дни, но один Бог знает, сколько они продлятся. И что будет после них.
Неожиданно он поднялся и отошел к дверям. Белый и высокий, стоял этот чудной человек в дверном проеме, весь залитый светом, и его кудлатые седые волосы просвечивали на солнце, как осенняя белая паутинка. Некоторое время Стефан смотрел в светлый, звенящий зеленый лес, потом развернулся. Фил и Алан напряженно ждали.
Стефан сказал, глядя ни на одного из них, но как-то сразу на обоих, и голос его был обыденным, как если бы он говорил о мятном чае. Или о том, как быстрее выбраться из леса…
- Иоанн сказал о Звере, выходящем из моря. Который возьмет власть над всяким народом, и поведет войну над святыми, и победит их. Об Антихристе. Власть его будет от дракона, а дракон - это… Темный. Вы понимаете, о ком я. Так вот, Зверь в самом деле пришел, и начались дни его власти.
Будильник тикал оглушительно, его круглое лицо млечно светилось из сумрачного угла. Фил осторожно кашлянул, прочищая горло, и хотел спросить - но почему-то промолчал. Алан услышал, как тот под столом хрустнул пальцами.
- Возможно, вы поняли, кого я имею в виду, - голос Стефана стал жестким и одновременно отстраненным. Будто он говорил издалека… Или с кем-то, кто был совсем далеко. - Но пришло время говорить прямо, и я скажу имя. Зверь, вышедший из моря, сейчас обманом захватил престол Святого Петра. Папский престол. Сказано - "Так что в храме Божием сядет он как Бог". Второе послание к Фессалоникийцам, если это для вас важно. Так оно и случилось.
Алан смутно вспомнил, что будь он… кем-нибудь еще - он бы сейчас перекрестился. Но рука почему-то не поднялась, чтобы это сделать.
- Об этом знаю я, знаю с самого начала. Теперь знаете вы. Был еще один человек, который догадался… Один старый священник в кардинальской коллегии. Но теперь его уже нет в живых, - Стефан невесело усмехнулся. - Его не тронули… тогда, но я вовсе не удивился, что он через несколько дней умер от сердечного приступа. В конце концов, он в самом деле был очень стар.
- Кардинал Скьяпарелли? - неожиданно спросил умный Фил. Стефан почему-то вовсе не удивился, лишь подтвердил - чуть заметным кивком.
- Я вижу, вы много обо мне знаете. Столько, сколько смогли прочесть в газетах. Это хорошо, мне меньше придется объяснять. Да, у отца Гильельмо Скьяпарелли было больное сердце… И для того, чтобы убить его, не обязательно было в него стрелять. Ему хватило просто… Увидеть некоторые вещи.
- Вы хотите сказать, что Папа Петер убивает тех, кто про него догадался? - тихонько спросил Алан, почему-то веря каждому сказанному слову. Хотя все эти слова отливали безумием, но особого выбора у него не было. Или верить и пытаться понять, что происходит, или не верить - и тут же умереть от горя.
- Я хочу сказать, - Стефан снова шагнул к столу и оперся на него руками, - что Пьетро Марцинелли, тот, кто сейчас обманом занимает место Папы - и больше не называйте его Папой, юноши - попросту видит тех, кто опасен для него. Опасен тем или иным образом. Я не знаю, что именно и как он видит - все же сначала он был только человеком, и я не знаю, какие из даров Темного смогло восприять его смертное тело. Может быть, он просто чувствует опасность - примерно так, как это делают звери, только стократ более остро. А может быть, и видит нужных людей обычным образом, глазами - воспринимает их в красном огне, например, или еще как-нибудь. И когда он видит врагов, он убирает их со своего пути. Тем или иным методом.
- А вас? - жестко спросил Фил, слегка сощуриваясь. - Вас он тоже - видел? Или…
Стефан наклонил голову. Тень его, согбенного, опирающегося руками на стол, лежала наискось через всю комнату.
- Да, юноши. Меня он видел с первого дня нашей встречи. Как и я его.
Он выпрямился, перехватив взгляд Фила и его вопрос, уже готовый сорваться с губ.
- Потому я и был с ним рядом… С самого начала. Мы не должны были упускать друг друга из виду. Я знал, что должен занять папский престол - иначе его захватит Зверь. Но я не смог этого сделать, подвел… тех, кто на меня надеялся. Я не смог и меньшего - попросту задержаться рядом со Зверем как можно дольше, не выпускать из виду каждый его шаг, быть наготове. Я… Сорвался, и моя слабость едва не погубила все. Но милостью Божьей я все же остался жив и могу еще послужить иначе. Если вы захотите знать мою историю, я расскажу ее, потому что в ней нет от вас тайны. Только сначала я хотел бы сказать о главном. О вас.
Алан смутно понимал, о чем говорит изгнанный кардинал - обрывки истории Стефана, как ни странно, задержавшиеся у него в голове, теперь складывались в цельную, хотя и очень жуткую картину. Ему хотелось прижаться к Стефану, как прибегает ребенок - к старшему, ткнуться носом ему в холщовое плечо и так оставаться, пока это все не пройдет… Но юноша продолжал сидеть, глядя в скатерть, и пытался привыкнуть к мысли, что, может быть, мир совсем не таков, как ему казалось раньше.
- Нет, - перебил Фил, и Стефан, как ни странно, не обиделся. Он просто смотрел на спросившего, терпеливо ожидая, готовый ответить на что угодно. Алан понял, что этого человека вообще трудно, может, и невозможно оскорбить… И почему-то устыдился. Опустил глаза.
- Нет, сэр… Стефан. Еще не все. Последний вопрос. Почему мы должны вам верить?
Тот чуть улыбнулся уголком рта, кивнул. Кажется, вопрос Фила его обрадовал, как это было ни странно. Но черный юноша все продолжал, напряженный, как пружина, словно готовый в любую секунду распрямиться и броситься… Прочь. Или на врага.
- Простите, но мне нужны подтверждения. Вы говорите о Звере. Помнится, там был еще один, в Откровении - с агнчьими рогами. Он что-то постоянно лжепророчествовал. Я не хочу вас оскорбить, но… у нас-то не было никаких знамений. И нет инфракрасного зрения, как… у вас с Папой Петером.
- Я знал, что вы так скажете, - спокойно кивнул Стефан, присаживаясь на прежнее место. - И рад, что вы не доверяете мне так просто - это значит, что на вас можно будет положиться. Но прошу вас еще раз - не называйте этого… человека Папой. Он антипапа, лжец и сын погибели. Папы у нас сейчас нет. Я скажу вам, юноши, почему беру на себя отвагу говорить как пророк - хотя им, пожалуй, не являюсь… Дело в том, что я не сам выбрал такую роль, мне ее дали - с моего согласия. Тридцать лет назад, сэры, я удостоился видеть Святой Грааль.
Он чуть приподнял лицо, ставшее как бы заострившимся, смущенным и юным… Не то как у молящегося, не то - как у влюбленного. Который вглядывается во что-то, видное ему одному. Алан смотрел на него зачарованно, ему было больно и холодно.
- Я видел Чашу Истинной Крови, более того - причастился Ее. С того дня и сделался тем, что я есть теперь. Я расскажу вам о том позже, хотя знаю, кто это сделал бы намного лучше меня. Но суть в том, что с тех пор меня порой навещает… Навещал святой Иосиф Аримафеец, тот самый, что собрал Кровь Господню в чашу. Он говорит мне то, что мне должно узнать. Он полгода назад и вывел меня из тюрьмы… вывел просто за руку, прямым путем. Так некогда ангел разрешил от уз апостола Петра, так было сделано и со мной, недостойным. Святой Иосиф оставил здесь, в месте, где я некогда был очень счастлив. Отец Иосиф сделал это, чтобы я служил дальше, как мог, выжидал время и оставался до вашего прихода.
Он прервался, еще раз обвел взглядом лица слушателей. Говорил он медленно, между фразами порой замолкая на несколько секунд - но ни один из двоих гостей не нарушал тишины.
- Юноши, я могу поклясться на Евангелии в том, что рассказал вам правду. Только, боюсь, это не поможет вам мне поверить. Либо я - то, что я и говорю, и тогда в клятве нет нужды; либо я могу лгать о подобных вещах, и тогда я настолько плохой человек, что легко смогу и лжесвидетельствовать, и клятва снова ничего не докажет. Нет, есть еще третий вариант - я могу быть одержим бесом и сам не понимать, что страшно заблуждаюсь.
Стефан снова встал. Он стоял, длинный, как журавль, слегка сутулясь; странное лицо его - (тридцать и три, вот его возраст, вот возраст всех в стране Грааля, тридцать и три) - казалось теперь куда старше. Он положил руку на грудь, нашаривая под рубашкой нательный крест - и нашарил, достал наружу, сжимая в кулаке.
- Боюсь, юноши, у вас есть только один выбор. Поверить мне - или же нет. Просто вспомнить все, что вы видели, всю вашу дорогу, слышанные слова; помолиться и сделать выбор - попробовать понять изнутри, правду я сказал вам или нет. Но я клянусь вам вот на этом Распятии, что не солгал ни словом.
Алан не сумел ничего как следует вспомнить, он увидел только свой сон близ станции Застава, только кричащий от боли поезд и того, кто обернулся к нему с места машиниста, обернулся, широко улыбаясь, с лицом, испачканным в саже… Страшно, Господи, куда же я влип, кто же может защитить меня от этого?
Тик-так, четко приговаривал будильник. Полосы солнца лежали на деревянном полу. Алан не смог с собой ничего поделать - он едва сдерживался, чтобы не потянуться к Стефану руками, ища спасения; только сказал:
- Отец Стефан… Я вам верю. Я верю вам. Скажите, что же теперь делать.
Фил еще молчал, словно и не слыша слов товарища. Он помотал головой, общаясь с какими-то внутренними своими оппонентами, отодрал кусочек корки от засохшей ссадины на локте - и сказал, глядя сквозь картинку с инквизиционным Домусом за заборчиком из железных прутьев, с дядькой в стеклянной кабинке, с глазами как нефтяные лужицы…
- Что же поделаешь. Кажется, придется вам поверить. Вы хотя бы… против них, а они - уж точно настоящее зло.
- Кто такие они, позвольте вас спросить? - неожиданно резко спросил Стефан.
Фил даже замялся с ответом, прикусил зубами нижнюю губу.
- Ну, как это - кто? Инквизиторы. Вообще церковь…
- Дался вам добрый орден святого Эмерика, - досадливо вздохнул священник. - Именно такая реакция и угодна Врагу, разве вы не понимаете? Это одна из целей, ради которых он пробрался в Святая Святых и воссел на Господнем месте. Годефрей, не дайте себя обмануть. Я зову вас не бороться против Церкви. Нет, послужить Церкви всеми силами.
- А как же…