- Но понимаешь, я так это внезапно подумал, что вопрос сам выскочил… И потом, теперь мы зато знаем, что Артур - приемыш, а не родной сын. И что эта женщина чего-то боится. А это ведь уже много, правда же?.. И еще мы знаем, где он живет, так что сможем его сами найти… Хоть завтра.
На выходе со двора пилигримам пришлось посторониться, чтобы пропустить небольшую, может быть, единственную на весь город машину службы Зеленого Креста.
…- Эрих.
- А?..
- Ты сл…
Но сообразить, что Фил имеет в виду, он как всегда смог минуты на полторы позднее. А в первый-то миг хотел было возмутиться, куда это тот рыпается, когда надо тихо стоять за углом и ждать! Они добрались вслед за Артом уже почти что до самой цели - детская инфекционная больница белела за низким заборчиком, и будь Аланова воля - он бы постоял здесь тихонечко до того момента, когда мальчик закончит свои дела. Потому что мало у кого появится охота говорить о возвышенном, если ты шел в больницу к своему другу, а тебе не дали даже разузнать, что там к чему с его здоровьем!.. Вот после больницы - это пожалуйста, хоть с места в карьер…
И сдавленный, совсем тихий вскрик первым услышал, конечно же, Фил. Алан сообразил, что к чему, когда тот уже сорвался с места, и как всегда героический Эрих подоспел к концу спектакля, хотя на бегу, не додумавшись даже нагнуться за чем-нибудь тяжелым, успел увидеть все от начала до конца.
Это была крупная, черная с подпалинами собака, не то овчарка-переросток, не то бедный песий бастард, какая-нибудь помесь. Тварь примерно того же рода, что и седой Филимон из Стефановской деревни - может, даже и Филимонова родственница. Впрочем, вникать в ее родословную казалось особенно некогда: она уже чуть подсела для прыжка - без единого звука, без лая, с прямым, чуть опущенным к потрескавшемуся асфальту хвостом, с прижатыми ушами… Артур, притиснутый спиной к белой невысокой стенке ограды, держал перед собой сжатые в кулаки руки, словно примериваясь защищать грудь и лицо - а может, и бить в ответ, как это ни дико, и губы его, совсем бесцветные, закушенные, сжались в ниточку. Тот единственный короткий вскрик, сорвавшийся с его губ, явно был вырван не страхом, а неожиданностью. Этот дурень не собирался, видит Бог, не собирался звать на помощь, и хотя было уже совершеннейшим образом поздно, глаза его метнулись чуть вниз, в поисках - чего? Палки? Камня? Да чего угодно.
Как в замедленной съемке, черная с подпалинами тварь подсела на задних ногах, видно было, как напряглись ее кривые жилистые ляжки… В следующий миг в бок ей, уже почти летящей вперед, почти нацелившейся - выше защищающих рук, сметая все жалкие преграды - в бок ей с тупым звуком ударил обломок кирпича.
Сила удара, от которого послышался слабый хруст - наверное, ребра - слегка сбила траекторию полета. Да и полета не случилось: как-то хрипло буркнув от неожиданности, собака только подскочила почти на том же месте - разворачиваясь уже к новому врагу.
- Ну, собачка, - Фил приговаривал негромко и очень страшно, покачивая вторым обломком кирпича, серым, с торчащими обколотыми углами. Другой, освободившейся рукой он уже тянул из брючных петель свой толстый солдатский ремень, не глядя накручивая на руку его скрипящий конец.
- Ну, малышка. Ну, давай. Поди сюда.
Теперь собака оказалась повернута мордой к Алану, и он ясно различил беловатые клочья пены, падавшие с ее подвернутых кверху черных губ. Глаза у псины были почти совсем белые, и если вы думаете, что собаки не умеют щуриться - вы сильно ошибаетесь.
Алан был здесь совершенно лишним, он это прекрасно понял, встретившись со взглядом, которому самой природой положено быть карим и дружелюбным. Собак он никогда не боялся, вот никогдашеньки, но эта, эта - она была уже не совсем собака, она хотела кого-нибудь убить.
Следующий обломок кирпича пришелся ей как раз в оскаленную морду, куда-то в лоб. Собака взвизгнула, отпрыгивая и окончательно превращаясь в собаку из недостоверного монстра; кажется, дожидаться пинка горным ботинком в грудь или удара тяжеленной ременной пряжкой она не собиралась. Еще некоторое время поглядев врагу в глаза, роняя белые сгустки из пасти и алые - из пробитой треугольной черепушки, она наконец не выдержала поединка воль - и отступила, все урча и стараясь не разворачиваться спиной, и - слава Богу - побежала, припадая на обе правые ноги и мотаясь, как пьяная. Фил, медленно превращаясь из боевой машины - обратно в себя, опустил руку с ремнем и обернулся к человеку, спасенному им вот уже во второй раз. Лицо у Фила все еще было каменным, почти без черт - как желтоватая маска; но Алан, не успевший насториться на лад войны, хорошо разглядел все, что тот, наверное, еще не мог видеть.
Мальчик Артур напряженно выпрямился, выпуская из пальцев подобранный было им кирпичный снаряд - тот самый, первый, сломавший псине пару ребер. Глаза его не сразу обрели обычный светлый цвет и все еще казались слишком большими, но бледность словно испарилась, уступив место возбужденному румянцу. Мальчик с шумом выдохнул, переводя острый, резко осмысленный взгляд с одного помощника на другого; потом губы его дернулись, и он первым нарушил молчание, сказав:
- Спасибо.
Алан ответить "не за что" как-то не имел морального права и подавил в себе этот порыв; а Фил, похоже, просто не догадался. Он стоял посреди асфальтовой дорожки в черных узких трещинах (в детстве бывает такая игра - идешь по тортуару, не наступая на трещины, ни за что не наступая, даже если приходится для этого семенить. Или наоборот - делать великанские шаги…) Стоял безмолвно, широко расставив ноги, как герой боевика, и просовывал пояс в петли на своих черных джинсах. Так что вторую реплику нескладного разговора подать пришлось снова Артуру. Он облизал губы кончиком языка, глядя куда-то Алану за голову, и спросил очень спокойно, как только мог спокойно:
- Это ведь вы за мной следите? А зачем?
Фил от неожиданности выпустил из рук длинный конец ремня, легко хлестнувший его по ноге. Но Алан догадался, как нужно ответить - это была его часть, и здесь первым успел он, предварительно тоже зачем-то облизнув губы:
- Нет, Артур. Мы - те, кто хочет тебя спасти.
Тот вовсе не казался удивленным. Как ни странно, выражение, промелькнувшее на его узеньком лице, Алан скорее всего определил бы как облегчение. Словно сейчас мальчика невзначай освободили от какой-то страшной тяжести.
Он даже чуть-чуть пошатнулся. Или это так показалось. И оперся одной худой рукою о белую стену - не ладонью оперся, а кулаком с острыми выступающими костяшками.
- От кого?
Вопрос Артура прозвучал так естественно, и так много было в нем от огненного желания получить наконец ответ, так много давно неутоленной тревоги - что Алан едва не ответил. Но успел укусить себя за язык, памятуя неудачу в доме Присциллы, и сказал только, оглянувшись, чтобы проверить, не слышит ли кто:
- Артур, нам… Нам надо поговорить.
И прибавил запоздало, словно бы не от себя, а от лица Фила, озвучив некую его мысленную реплику, бывшую при нем с первой минуты:
- Не бойся.
И тут же понял, что это сказано напрасно.
- Я не боюсь, - дернул Артур узким плечом. Он казался особенно хрупким в слегка мешковатой джинсовой куртке - то ли с чужого плеча, то ли просто купленной "на вырост"… И Алан поверил, что тот правда не боится, и хотел сказать, что не собирался его обидеть - но на этот раз все же догадался больше ничего не говорить. Только почему-то еще раз обвел языком губы.
Фил, как и намеревался, не изронил ни слова. Он справился наконец со своим поясом и теперь молча стоял у Алана за плечом, глядя серыми глазами вдаль улочки, по которой убежала раненая собака. И хорошо, что не Арту в глаза глядя. Алан-то знал с недавних пор, что у Фила бывает такой безумный пронизывающий взгляд глаза в глаза не потому, что он злодей, а просто из-за плохого зрения: близорукий, плохо фокусирующийся взгляд заставляет все время всматриваться. Но Артур-то об этом не знает…
Артур стоял молча несколько секунд. Алан лихорадочно думал, что же еще нужно сказать. Ему казалось, что сейчас мальчик просто развернется и бросится бежать от них прочь, что с ним происходит что-то неладное - то ли нервная дрожь, то ли озноб… Ему было невдомек, каких усилий Арту стоило совладать с собой.
Совладать с собой и не кинуться к любому из них, (то ли к темному, который сильнее, то ли к светлому, который понятнее) с криком - спасите меня, добрые сэры, объясните же наконец, что со мной происходит. Ведь вы же знаете, что меня правда хотят убить.
Но у Артура Кристиана была отличная выдержка для двенадцати лет. Он ведь даже не бросился бежать от собаки, от ужасной собаки, хотевшей вцепиться ему в горло. И этим, пожалуй, спас свою жизнь.
Он копнул ногой бугорок на асфальте, освобождая из-под треснувшей корки затаившийся побег тополька, и сказал чуть хрипловато:
- Мне тут в больницу надо, одного… человека проведать. Если подождете минут десять, то ладно. Давайте говорить.
Мальчик развернулся, чтобы идти, и вся спина у него оказалась перепачкана в белой известке. Алан думал сказать ему об этом - и не сказал.
…Артур появился из проходной, как и обещал - через десять минут. Правда, за них Алан успел искусать себе губы в кровь, потому что боялся - Артур не придет. Не явится через ни час, ни до вечера, выйдет с черного хода, попросит кого угодно его проводить, позвонит с проходной маме, та приедет с полицией…
Но Артур появился, как обещал - через десять минут. И совершенно один.
Сказал как-то потерянно:
- Ну… Вот. Я готов. Мы пойдем куда-нибудь, или прямо здесь?..
Алан по давней привычке - мимоходная учтивость - хотел было спросить, как там здоровье его друга, но прочел ответ у Арта на лице. Плохо, очень плохо.
В двенадцать лет, наверное, очень страшно, когда вокруг тебя ходит смерть. Впрочем, подумал Алан горько, это не менее страшно и в любом другом возрасте. Интересно, можно ли когда-нибудь привыкнуть к смерти? В особенности - к смерти тех, кого ты любишь? Хотя бы лет в девяносто, хотя бы когда ты похоронил уже почти всех своих ровесников…
Местом разговора Арт почему-то выбрал центральный парк. Хотя, в общем-то, понятно, почему - это самое подходящее место в городе, тихое, даже со скамейками, и от дома недалеко. А лезть с новыми знакомыми в подвал он категорически отказался, и Алан бы тоже отказался на его месте. Они, кстати, наконец-то сравнялись хотя бы в одном - представились друг другу. "Меня вот Алан зовут", - неловко выговорил он, размышляя, надо ли прибавлять второе имя; а Фил удивил - сунул мальчику жесткую руку для пожатия и буркнул: "Годефрей Филипп". Тот после секундного замешательства пожал эту ладонь, бывшую вдвое больше его собственной, и тоже назвался - непонятно для чего, все и без того знали, кто он таков.
- Арт…ур.
- Очень приятно.
- Мне… тоже.
Хотя чего уж тут приятного, когда тебя тащат на непонятно какой секретный разговор двое будто с неба свалившихся незнакомых парней! Которые перед тобой возникают второй раз в жизни при таких обстоятельствах, что непонятно - то ли на них молиться надо, как на ангелов-хранителей, то ли быстро звать кого-нибудь на помощь…
Так получилось, что за всю дорогу от окраинной больницы до парка они трое не перекинулись почти что ни словом. Даже в трамвае Алан не голосом, а жестом спросил, не пробить ли Артуру талончик. Но у того оказался школьный проездной, и он так же безмолвно продемонстрировал Алану зеленую карточку с надписью "сентябрь" - почему-то готическим шрифтом. Фил безмолвно смотрел в окно, устроившись на сиденье, и на запотевшем стекле чья-то рука вывела рисунок, трогавший в Алане неизвестно какие сладко-тревожные струнки: круглый цветок-солнце, весь в потеках сверху-вниз, похожих на слезы. До сумерек оставалось еще часа полтора, судя по изменившемуся цвету туманного, хотя и бездождевого неба.
От остановки до парка Артур шагал впереди - будто бы под конвоем. Он слегка сутулился, глубоко затолкав руки в карманы своей синей джинсовки. На шее его лежала тонкая метелочка отросших за лето волос, скоро, наверное, мальчишку погонят стричься… Этот мальчик - не просто мальчик, он король, сказал Алан себе, словно ожидая от себя же ответа. Какого-нибудь слабого отклика изнутри, работы безошибочного внутреннего детектора лжи, заложенного в каждом человеке… Но детектор молчал, только неотвязно стояла перед глазами расплывшаяся по стеклу картинка - круглое солнце, острые лучи.
Защити нас, Господи, и помилуй. Помоги не совершать непоправимых поступков.
Артур неожиданно подал голос - и Алан, совсем ушедший в себя, вздрогнул, как будто пробуждаясь.
- А?..
- Я говорю, тут раньше была дама.
Рука в синем рукаве указывала на уродливый гранитный кубик постамента. Алан недоуменно сморгнул - он, признаться, не понял смысла внезапной экскурсии по городским достопримечательностям.
- Дама?..
- На коне. Святая Файт. То есть раньше считалось, что святая. Мы на нее один раз лазили с… другом. А в прошлом году ее снесли.
- А-а, - ответил Алан, пытаясь улыбаться. А что тут еще ответишь?..
…Они уселись на влажной деревянной скамейке, все втроем, не сговариваясь, выбрав именно ее. На ее гнутой крашеной спинке лежали желтые каштановые листья, которые Фил стряхнул одним длинным движением. Да, по обеим сторонам скамейки стояли, как стражи, два старых каштана, и шоколадные кругляши их орехов в обилии трещали под ногами. Опять-таки не сговариваясь, Фил и Алан сели по двум сторонам от Артура. Который сидел теперь прямой, как палка, не глядя ни на одного из них.
Фил сразу уткнулся локтями в колени, всей своей позой показывая, что намерен хранить молчание. Алан поерзал, изображая полезную суету - размещение рюкзака, завязывание ослабевшего шнурка на ботинке, и высморкаться тоже надо перед разговором… Артур молчал, глядя немного вверх, на просвет между деревьями, и лицо его казалось очень худым. Хотя по линии подбородка можно сказать, что вскоре (года через два) нижняя челюсть станет вполне себе квадратной, и скулы перестанут так выпирать. Впервые Алан заметил, что мальчик чуть-чуть веснушчатый. Только веснушки у него были не на щеках, а под глазами и на переносице. Едва заметные коричневатые крапинки.
А Арт обнял сам себя за плечи, будто бы ежась от холода - но не дольше, чем на секунду.
- Ну, вот… говорите, - подал он голос, прозвучавший тоньше, чем обычно. - Только недолго. А то меня мама ждет. Я ей обещал не слишком поздно возвращаться.
Глава 7. Фил
…Слишком поздно возвращаться, Годефрей, слишком поздно. Сказанного не воротишь, и правда или ложь вся эта безумная история - но парню вы ей, кажется, жизнь основательно испортили.
Фил смотрел на мальчика с легкой тревогой. В начинавшем уже сумеречно синеть воздухе - осенью темнеет быстро! - он сидел скрючившись, как от боли в животе, и прятал лицо в ладонях. Так он сидел уже последние минут десять разговора - если, конечно, можно назвать разговором Алановский монолог, то сбивчивый, то нервно-вдохновенный, прерываемый только короткими паузами - в которые Артур молчаливо кивал. Или даже не кивал.
Сейчас, после того, как все было уже сказано, как воцарилось молчание - Фил не представлял, что же надлежит делать дальше. Он уже слегка беспокоился за скорченного Артура, неподвижного, как камень. Ему даже пришла мысль, уж не хватил ли мальчишку удар - но прикоснуться и проверить он не решался. Не решался и Алан; обменявшись через согбенную Артову спину вопросительными взглядами с Филом, он уже протянул было руку, чтобы тронуть паренька за плечо… но рука повисла, не доходя сантиметра, в сиюминутном сомнении.
В следующее мгновение, словно почувствовав намерение прикоснуться, Артур чуть дернул плечами, издал странный звук - как оказалось, ужасно неожиданный при всей своей естественности, так что Фил даже не сразу понял, что это такое. И догадался только, когда Артур распрямился и всхлипнул еще раз.
Да, лицо его было совершенно мокрым от слез. Он плакал беззвучно, почти не гримасничая, только прикусив губы. И русые брови сдвинулись в одну черточку. Слезы катились и катились из закрытых глаз, хотя веки и дрожали, глаз Артур не раскрывал еще несколько секунд, когда уже сидел прямо. Но, кажется, слезы не мешали ему говорить - не помешали сделать это первым, предваряя вопросы.
- Я… Не хочу.
- Что? - переспросил Алан, силясь заглянуть в сведенное горечью лицо, как будто бы не веря.
- Я не хочу, - четче, но так же тихо повторил мальчик, в такт словам качая головой. - Почему… почему я должен?..
- Должен - что?
- Должен… все это. Во всем этом участвовать.
Алан не нашел, что ответить, а Фил знал ответ - но промолчал. Он вообще предпочитал молчать в этой истории, оставаясь слегка сторонним наблюдателем… и охранником. Он лучше будет смотреть и слушать. К добру или к худу, он будет просто смотреть, пока есть на то силы.
- Артур… Но ведь ты понимаешь, все это правда. Ты… веришь тому, что я рассказал?
Мальчик как будто не слышал вопроса. Он наконец открыл глаза - хотя уже почти стемнело, в синей темноте молчаливо толпились деревья, подступая ближе, ожидая услышать ответ. Кажется, в парке кроме этих троих больше никого не осталось. Подберемся же, закроем их от недобрых взглядов…
- Я не хочу быть… королем, - прошептал Арт еле слышно, но внятно, глядя в темноту распахнутыми глазами. - Это… Не я. Вы путаете. Я… просто человек.
- Но за тобой охотится… он, - так же тихо ответил Алан совершенно безумным голосом, и Филу на миг показалось, что он сидит на скамейке с двумя сумасшедшими.
Но то, что он сказал, было правдой, и Фил это знал. После сегодняшнего происшествия - знал наверняка. Более того, это знал и Артур, и возможно, что он совершенно неосознанно прижался к Филу на мгновение - однако вольно или невольно, но он это сделал.
Помолчали. Было так тихо, что Фил слышал собственное дыхание. А также, если это возможно, и дыхание своих товарищей: прерывистое Аланово и легкое, частое после слез, как после бега - Артура.
- Я сам не до конца понимаю, - слова Алана звучали так странно, с таким придыханием, как будто он вслух читал стихи. А не просто говорил, что мог. - Мы очень долго искали… Но ответ, он все равно за тобой. В конце концов, выбор очень простой. Или поверить нам, или не поверить.
Фил сдерживался изо всех сил. Он отлично понимал, что лучше ему не вмешиваться, если не хочет все испортить; что этот разговор - область Эриха, так же как опасности и драки - это его, Филова половина. Но все-таки он не смог смолчать - может быть, из-за того, что этот Арт опять шмыгнул носом, или, может быть, оттого, что это же, Боже помилуй, был просто мальчик… Совсем еще маленький мальчик. Совершенно беззащитный, хотя и храбрый. И без Филова вмешательства за последние два дня он мог умереть дважды.
- И не забудь, - услышал он свой голос как бы со стороны, и голос показался ему хриплым и неприятным, но уж какой есть. - Не забудь, что не мы одни за тобой следили. Ты же сам говорил, что вокруг тебя сейчас - сплошная смерть. Будь осторожнее, или ты не понимаешь…