Даже когда у тебя выдастся тяжёлый день, всё равно жди Чуда. Если на тебя наорёт мама, всё равно жди Чуда. Пусть даже оно начнётся с чужого голоса, который будет повторять твоё имя. В твоей голове...
Содержание:
Часть первая. Алина 1
Часть вторая. Кирилл 37
Эпилог 60
Лариса Петровичева
Следы на воде
Часть первая. Алина
Я живу в ожидании чуда,
Как маузер в кобуре.
Словно я паук в паутине,
Словно дерево в пустыне,
Словно черная лиса в норе.
Холодно мне в горнице,
Двери не откроются,
Ключи у рака, а рак на горе.
Александр Васильев.
У Алины Алтуфьевой выдался тяжелый день.
Все-таки мало хорошего в том, что твои родители преподают в той же самой школе, где учишься ты. Географичка, новенькая и на редкость сволочная особа, вкатила Алине пару за опрос по экономике родного региона. Это неприятно само по себе; вдобавок Алла Анатольевна в ближайшую перемену не поленилась добраться до Алининых родителей и сообщить им, что чадо Маргариты Сергеевны и Антона Михайловича катится в пропасть неуспеваемости.
Мама орала на Алину в коридоре. При всех.
Мимо проходили люди, смотрели и сочувствующе, и с интересом. Трое старшеклассников встали поодаль поглазеть; среди них затесался и Максим, и это было невыносимо. Алина молчала, стараясь удержать набегающие слезы и сцепить трясущиеся губы, смотрела в пол, на бежевый линолеум, истертый тысячами ног, весь в заплатках какого-то бурого цвета; теребила лямку рюкзака.
Звонок проквакал гимн области. Мама спохватилась, треснула Алину линейкой по лбу и побежала в класс, бросив напоследок: "Дрянь безмозглая". Алина стояла неподвижно, глядя ей вслед. Ученики растекались по кабинетам, учительскую покидали преподаватели, и Алине казалось, будто она отделена от всех невидимой пленкой. Веки жгло, словно в глаза бросили щедрую горсть песку, но губы уже не дрожали, и то хорошо.
Она умела брать себя в руки.
Вскоре коридор опустел. Последней из канцелярии выскочила Хамса в обнимку с журналом и стопкой тетрадей, рассеянная, но добродушная и ленивая дама за пятьдесят.
- Алтуфьева! Почему до сих пор не в классе?
Алина покраснела.
- Нина Леонидовна, у меня… ну… это… - она замялась, чувствуя, что краснеет еще сильнее.
У тебя что? Личная драма? Идиоты допекли?
- В общем, я не могу…
По счастью Хамса была догадлива.
- Иди тогда домой. Уроки еще есть?
- Нету.
- Иди, Алина, иди.
И она умчалась на урок. Алина постояла еще немного, слушая звонкий Хамсин голос: "Что орем-то? Открыли книгу, повторяем!", а потом поплелась в раздевалку.
Вешалки напоминали деревья с диковинными разноцветными плодами. Алина несколько минут посидела на лавочке, слушая болтовню двух уборщиц и разглядывая вырезанный по дереву ножиком палиндром "Алиса - сила!", затем натянула куртку и вышла во двор.
Восьмиклассники под руководством исторички сгребали в кучи опавшую листву. Накрапывал мелкий дождик, холодный и почему-то приятный. Алина забросила рюкзак на плечо и побрела через спортплощадку. Сеня Райхлин, самый длинный парень в школе, с неописуемо скучающим выражением лица швырял оранжевый баскетбольный мяч в лысое кольцо без сетки. На лавочке для запасных лениво потягивал сигаретку Бирюк, пухлый замкнутый молчун.
На Алину они даже не взглянули. "Все правильно, - подумала она. - Я же в пузыре". Невероятно толстая молодая женщина в зеленом пальто выгуливала бульдога без ошейника. Алина боялась собак, но пес флегматично протрусил мимо, не обратив на нее ни малейшего внимания.
"Меня нет, - мелькнула усталая мысль. - Меня теперь нет".
В ларьке Алина купила пакетик недорогих чипсов и шоколадный батончик, на том и кончились капиталы. Откусив от батончика, она подумала, что денег ей теперь не видать неделю точно из-за этой дурацкой двойки.
Шоколад был невкусным, а нуга липла к зубам. Ну как могла мама кричать на нее на глазах у всех? Собственно, черт бы со всеми, но Максим… он же смотрел на нее, стоя с приятелями, он же все видел… А маме безразлично, кто и что видел, она еще и дома добавит.
Гадина, подумала Алина, не выделяя конкретно, кого имеет в виду: маму, географичку или личную судьбу. Словно соглашаясь с ее незавидным положением, дождь перестал, и в прореху в тяжелой облачной вате проглянуло бледное октябрьское солнце. Несколько минут Алина щурилась на него, а потом солнце исчезло, и снова стало грустно, серо, тоскливо.
- Опять по улице шлялась?
Брат Миша, встретивший Алину дома, был как-то по-свойски негрубо груб. Серьезный человек, студент второго курса физфака, он пользовался репутацией отменного сорванца, и никто ему был не указ: взрослый, почти двадцать. Его девушки смотрели на Алину свысока.
- И тебе привет, Мишель-вермишель, - устало промолвила Алина, стягивая тяжелые ботинки, жавшие ноги во всех им доступных местах.
- Забиваем уроки? - деловито осведомился Миша, глядя на часы. - Рановато ты сегодня.
- Меня Хамса отпустила.
Волоча рюкзак за ручку и не надев тапки, Алина прошлепала в свою комнату, где первым делом вытащила дневник. Рассмотрев здоровенную размашистую двойку по географии, которую в глазах родителей не закроют ни пятерка по истории, ни четверки по физике и алгебре, она показала подписи географички шиш и зашвырнула дневник под кровать. Все равно впереди выходные.
- Алька! Давай руки мой, обед готов.
Миша редко обедал дома. В основном его кормили многочисленные подруги. Сегодня, судя по всему, подруг с едой под рукой не оказалось, так что Миша состряпал пакетную лапшу и сварил картошки.
Получилось почти вкусно.
- Ну, чего у вас в школе хорошего? - спросил Миша, наворачивая лапшу стоя и прямо из кастрюли - так, по его мнению, больше вмещалось. Алина пожала плечами и поморщилась, проглотив ложку чересчур горячего бульона.
- У Зебры пять получила.
- Who is Зебра? - деловито осведомился брат, сосредоточенно вылавливая кусочек соевого мяса: сперва ложкой, потом пальцами.
- Историчка. По точным наукам четверки.
- Good girl, - сказал Миша с непередаваемым рязанско-тульским выговором. Покончив с лапшой, он сгрузил кастрюлю в раковину и взялся за картошку, не утруждая себя столовыми приборами.
- А по географии пара.
Миша индифферентно дернул плечом. К жизненным неприятностям он относился с изумительным пофигизмом, проповедуя пустяшность человеческих бед в масштабах Вселенной.
- Забей, - посоветовал он. - Сегодня пара, завтра в кабак на шару.
- Легко тебе говорить, Мишель, - Алина со вздохом начала развозить остатки лапши по тарелке. - Мама на меня на перемене орала. В коридоре. При всех. Стыдобищи кусок…
- Наша мать, - Миша облизал пальцы и набросал в сестрину тарелку мелких картофелин, - очень нервная женщина. Неудачи детей ее обижают. Поэтому ей хочется, чтобы и детям было не особо весело.
- Nobody's perfect, - заметила Алина, разминая картошку. - Я честно признаю, что не идеальна и не стремлюсь к этому.
Миша хмыкнул и отпил воды из носика чайника.
- Ты говоришь, как некрасивый мальчик, - сказал он и добавил: - Очень некрасивый мальчик.
- А ты ешь, как свинья.
- Ну можно ведь расслабиться, когда никто не критикует, - резонно заметил брат. - На пару забей. И картошку ешь, а то остынет и будет дерьмо дерьмом.
Алина равнодушно жевала. Миша, наконец, сел и принялся считать клетки на клеенчатой скатерти. "Весьма продуктивное занятие", - иронично подумала Алина.
- Если хочешь, можешь чипсы взять. В кармане куртки.
- Вот еще, - фыркнул Миша. - Отдай географичке или кто там тебя обидел.
- Между прочим, вкусно. С ароматом бекона.
- С ума сойти. Пойду скормлю Орлову.
Орлов был преподавателем в институте, язвительным, склочным и бездушным. Миша придумал про него присказку "Corpus sine spiritum Orloff est" и грозился отдавать ему приготовленные мамой ужины, чем доводил последнюю до бешенства.
- Ну ты свинтух. Как тебя девчонки терпят?
Миша ухмыльнулся и, взяв с вазочки яблоко, поведал:
- Я их другим беру. Посуду помоешь?
С этими словами он покинул кухню и ушел в зал, где, судя по звукам, обрушился на диван и включил телевизор. Алина сполоснула тарелку, протерла стол и отправилась к себе.
На ее письменном столе царил идеальный порядок. Алина села на старенький стул с потертой блекло-зеленой обшивкой, протянула руку и вынула из аккуратной стопки тетрадку в твердом переплете.
Если бы Максим позвонил и сказал, что в скандале на всю школу нет ничего страшного… Если бы он еще сказал…
Ладно. Станем реалистами.
Она открыла тетрадь и прочла: "…в свете фонарика Никита выглядел неважно. Сузившиеся пожелтевшие глаза, скрюченные пальцы, окровавленный рот - ничто не выдавало в нем сейчас рафинированного джентльмена, пришедшего вечером скорбеть по погибшей подруге. Однако шеф узнал его и опустил пистолет.
- Приятного аппетита, - сварливо, но как-то по-родственному пожелал Андрей Петрович. - Развлекаемся?
- Так точно".
Подружка Светланка, бывшая, несмотря на солнечное имя, поклонницей готики и черного цвета, однажды восторженно заметила, что Алина пишет почти как Лавкрафт. Рассказы про вампира Никиту, который работал в милиции, нравились почти всем одноклассникам, а русичка сказала, что у Алины есть стиль. Правда, читала она статью о музее кукол в стенгазете, но все же…
Некоторое время Алина сидела просто так, крутя в руке гелевую ручку и ощущая знакомый трепет, охватывающий ее при мысли о своих героях, и теплую волну в груди. Никита и Андрей Петрович еще не знали, что со стороны новых захоронений к ним движутся оборотни, жаждущие мести за погибшего сородича - а она знала и уже видела, как двое спина к спине отстреливаются от рычащих и хрюкающих тварей.
"Оборотень не подавал признаков жизни. Шеф направил на него луч фонарика, и Никита увидел, как тает шерсть, обнажая пожелтевшее, бескровное лицо. Вскоре в траве лежало уже не чудовище, а молодой человек, почти мальчик. Никита вздохнул и отер губы тыльной стороной ладони.
Руки были теплыми. Шеф понимающе кивнул.
- Успокойся".
Немногословный, нордически спокойный Андрей Петрович был списан Алиной с Григория Альбертовича Токарева, учителя физики - хладнокровного, выдержанного и спокойного даже при объяснении новых тем.
"Никита откашлялся.
- Не понимаю, почему их стало так много.
Андрей Петрович усмехнулся.
- Это модно. К тому же все хотят жить вечно и вечно же оставаться молодыми.
Никита вздохнул:
- Уверяю вас, в том, чтобы жить вечно, нет ничего хорошего…"
"Алина".
Она вздрогнула и оторвалась от тетради. Приглушенный приятный голос был ей незнаком.
Оставив записи, Алина высунулась из комнаты. Миша валялся на диване и лениво переключал каналы телевизора. "Вам нужно кого-нибудь, - щелчок, - Nun liebe Kinder gebt fein, - щелчок, - Смотрите, коала, похоже, уснул, - щелчок, - Крупная железнодорожная…" Брат выглядел так, словно спал с открытыми глазами, и, возможно, так оно и было.
- Чего тебе, Мишель? - спросила Алина.
- А? - встрепенулся тот с выражением лица йога, грубо вырванного из нирваны.
- Ты меня звал?
- Куда? - не понял Миша. Алина махнула на него рукой.
- Спи.
Миша скорчил рожу и вернулся к прыжкам по каналам.
Усевшись за стол, Алина перечитала написанное, обнаружила в соседних абзацах повторяющееся слово "пожелтевший" и безжалостно вымарала его в обоих случаях. Ее сосед по парте Фролов, сочинявший детективы, не был столь щепетилен в подобных вопросах, считая, что написанное пером не вырубить топором - за что и получал "неуды" в сочинениях по литературе, где придерживался той же методы.
"Все повторяется из века в век, и все до страшного неизменно. Ты же, теряя друзей и любовь, проходя через столь похожие муки и ужасы, остаешься прежним, с болью понимая, что не нашел нового опыта, что не можешь измениться ни к лучшему, ни к худшему…"
"Алина".
Она дернулась, словно от удара. Голос пришел откуда-то справа и сверху, но, медленно развернувшись на стуле, Алина, разумеется, никого не увидела.
Некоторое время она сидела тихо-тихо, вслушиваясь в каждый шорох. "Alle warten auf das Licht," - надрывались за стеной Rammstein, за окном нескончаемым потоком шли машины, и из квартиры сверху неслось душераздирающее мяуканье кота, с которым играл маленький Владик, пытаясь, по всей видимости, пропустить несчастное животное через мясорубку.
"Алина".
Голос был совершенно реален.
Алина зажмурилась и потрясла головой. Переутомилась. Она просто устала. Неделя выдалась тяжелой - четыре контрольных работы, да и сегодня без приключений не обошлось. Надо убрать тетрадку, лечь на кровать и постараться уснуть.
"Алина".
Она пискнула, словно полупридушенная мышь. Надо поспать основательно - дефицит сна у нее огромнейший: сидела за учебниками до трех ночи всю неделю, чтобы справиться с тестами на пять баллов. Собственно говоря, пару у географички она именно поэтому и получила - не могла понять от недосыпу, о чем ее вообще спрашивают.
"А-ли-на, - вразбивку повторил голос. - А-ли-на".
- Кто… кто тут? - прошептала Алина. Господи-господи, она говорит сама с собой. Вот услышит Мишель или не дай Бог родители - насмешек и подколов тогда не оберешься. Мамочка великая любительница язвительно обсасывать чужие недостатки.
"Узиль" - охотно откликнулся голос.
Слово или же имя было Алине незнакомо. Она с ужасом почувствовала, как холодеет в животе, словно невидимая рука пробралась туда и неспешно перебирает внутренности. Страстно, до зуда захотелось зажать уши, но Алина почему-то поняла, что голос от этого никуда не денется.
- Кто? - хрипло переспросила Алина.
"Узиль, - повторил голос. - Меня зовут Узиль".
Ее бабка, отцова мать, сошла с ума после смерти мужа. Алина помнила, как та с безжизненным лицом и пустыми, остекленевшими глазами бродила по квартире или сидела, уставившись в одну точку и ведя монотонные беседы с невидимой птицей. Птица загадывала загадки, долбя бабку клювом в случае неправильного ответа, и тогда несчастная старуха начинала вопить и метаться, прикрывая ладонями темя. Алина боялась ее до трясучки, и вот теперь недуг давно скончавшейся женщины пришел и к ней самой.
"Ты не сошла с ума, - живо поведал голос. - Я Узиль, и я действительно говорю с тобой".
Алина взвизгнула и закрыла уши ладонями. Нет, нет, нет, это невозможно, она не слышит, не слышит, не слышит. Поскуливая от ужаса, Алина сползла под стол и прижалась к стене. Господи, пожалуйста, она не может сойти с ума, этого голоса нет на самом деле, она его не слышит, пожалуйста, Господи, она не слышит!
"Ты слышишь" - заверил Узиль.
- Нет, - прошептала Алина, зажмурившись и содрогаясь от беззвучных рыданий. Кто-то ухватил ее за руки и поволок из-под стола. Алина вяло упиралась, решив, что все кончено, и уже приехала бригада из дурдома.
- Алька! Алька, ты что?
Алину поставили на ноги и довольно резко тряхнули.
- Алька! Да посмотри ты на меня!
"Это твой брат".
Приоткрыв веки, Алина действительно увидела Мишу, встрепанного и не на шутку испуганного, а увидев, разрыдалась в голос, уткнувшись носом в братову грудь, словно тот был единственным стабильным существом среди гибнущего мира ratio.
- Аля, - судя по голосу, Миша тоже был в панике. - Аля, ну что такое?
- М-мне плохо, - проговорила Алина, заикаясь, вздрагивая и хлюпая носом. - М-Миш, мне плохо…
- Где плохо? - он уже готов был бежать за лекарствами, вызывать "скорую" и названивать маме на работу одновременно. - Тошнит? Или сердце? Чего, Аль?
- Знобит, - пожаловалась Алина. - К-кружится все…
"Не волнуйся".
И стало темно. Очень темно, холодно и жутко.
Когда тьма рассеялась, оставив после себя головную боль и ломоту во всех суставах, Алина обнаружила, что лежит в кровати, до самого носа укутанная одеялом, а сидящий в ногах Миша, бледный и очень серьезный, размешивает в кружке растворимый аспирин.
- Ты в обморок упала, - сообщил он. - Это грипп, Алька, он всегда так резко начинается. Ты не беспокойся.
- Угу, - кивнула Алина, с ужасом осознавая присутствие в комнате кого-то еще, очень близко, почти вплотную. Если бы можно было свернуться клубочком и спрятаться от него под одеялом…
- Выпей. Это аспирин, хороший, немецкий.
- Не могу, - прошептала Алина, чувствуя, что при малейшем движении мир начинает вращаться и скользить куда-то вниз. - Миш, я сесть не могу, меня мутит.
"Лекарство надо выпить, - не замедлил вмешаться Узиль. - Тебе будет немного легче, правда. Пей же!"
- Давай я тебя с ложечки напою, - предложил Миша.
Алина кивнула и через силу, в семь приемов проглотила аспирин. Потом она свернулась под одеялом, подтянув ноги к подбородку, и, как бывало в детстве, попросила:
- Почитай мне, пожалуйста, что-нибудь хорошее.
И Миша стал читать ее любимого "Кузнеца из Большого Вуттона". Иногда принимался звонить телефон, и тогда он выходил в коридор и отрывисто бросал в трубку: "Нет, не приду. Не ждите меня. Проблемы, да". Мишу, прирожденного тамаду, ждали сокурсники на очередной пирушке.
Алине очень хотелось признаться, что ей плохо вовсе не из-за гриппа, а от того, что она слышит голос в голове. Зарывшись в одеяло, словно в нору, она с каким-то вязким равнодушием думала, что сошла с ума и деваться теперь некуда. Рано или поздно она будет биться в мягкие стены психбольницы, кричать и пытаться хоть где-то укрыться от тихого голоса, от присутствия Узиля.
На улице пошел дождь. Миша читал про волшебную страну, а по стеклу ползли капли, и за окном было сумеречно, грустно и уныло. По углам, за шторами густели тени, росли и шевелились. Смеркалось.
- Скоро мама придет, - сказал Миша, и тогда Алине внезапно привиделось, что они снова стали детьми и, как раньше, сидят на диване, беседуют о чем-то простом, но важном для малышей, попивая какао, и ждут родителей с работы, а темнеющая комната словно бы раздвигается, теряя границы, превращаясь в неведомый край. Только в те времена они оба были легки и беззаботны, и Алина не тонула в липком омуте безумия…
Мама вернется и не будет ее ругать. Увидев лицо Миши, когда тот отопрет дверь, она превратится из яростной фурии во встревоженную квохчущую наседку и примется поить Алину лекарствами, причитать и всплескивать руками. Мама не будет ругать… но мысль об избавлении от скандала не радовала.
- Да, скоро, - кивнула Алина. - Уже почти темно.