* * *
Я ушел домой в полном смятении духа, пожаловавшись Серапиону на головную боль и туман в глазах и вытребовав под это дело отгул. Альбом с занимательной картинкой я забрал с собой, наварил кофе антрацитовой черноты и сел на кухне с лупой изучать живопись психа.
Журналист всегда сохраняет спокойствие - ему крайне необходима холодная, здраво соображающая голова, чтобы лезть в гущу событий, этой самой головою не рискуя. Случиться действительно может всякое, и ни к чему лишаться работы или здоровья по банальной глупости или из-за неумения держать себя в руках. Не очень хорошо, например, получилось, когда моя коллега по газете Лина Седакова, вместо того, чтобы писать репортаж об автокатастрофе с места событий, грохнулась в обморок. И я решил вспомнить прошлое и пойти к ныне происходящему с позиций журналиста, которому всякая чертовщина до одного места, и божественное тоже.
Открыв альбом, помимо вполне канонических икон византийского письма, я обнаружил, кроме Крапивенцевского полотна, еще массу, занимательных картинок. Впечатлили меня "Рафаил и Товия" работы Макса Трахтенбурга, радостно распивающие пивко да под рыбку весьма любопытный, кстати, вариант примитивизма. Михаил Архистратиг в серпентарии тоже был неплох, и очень порадовал Иеремиил в белом халате продавца за прилавком с весами. Я искренне посмеялся над миниатюрной "Благовещение", где бедолагу Гавриила приняли за взломщика, но смех мой быстро иссяк, когда я прочел в аннотации, что талантливый живописец Хапенков покончил с собой, поняв, что "божественное не должно изображать в комичном виде".
Психопат Крапивенцев, по всей видимости, и не думал обхихикивать небожителей, пойдя по пути придирчивой разумности: мол, если вы - Исцелитель, то и стетоскоп вам в руки, а то к рыбе любой дурак - ах, пардон, примитивист! - пиво подрисует, и еще какой-нибудь разворот добавит. Что ж, вполне современный подход.
На Варахиила в васильках и ромашках я взглянул в последнюю очередь и вздрогнул: сходство было разительное. Однако мой скептический ум ставил сверхъестественные версии на последнее место, и я быстро придумал следующий вариант: некий гражданин не поладил с "крышей", сдвинувшись на религиозной почве, и возомнил себя архангелом, после чего решил, что недурно и мечом помахать, защищая красивую девушку от воображаемых бед. При зрелом размышлении эту версию я отмел: чокнутый-то он чокнутый, и на всю голову, а вот как прошел мимо камер слежения и проник в запертую каморку сектантки, не отпирая дверь?
И тогда я испугался. По-настоящему, до дрожи в коленках. Многие люди относятся к сверхъестественным существам примерно как к тигру в зарослях: может быть, он там есть, может быть, нет, и, разумеется, тигры существуют как вид, но вот лезть в эти кусты, чтобы выяснить наличие или отсутствие хищника совершенно незачем. Я сам так думал - а тигры вдруг вышли из-за кустов и стали расхаживать вокруг меня.
Некоторое время я таращился на корпоративный портрет без единой мысли в голове, ничего не понимал и боялся, боялся и ничего не понимал. И раздавшийся телефонный звонок заставил меня подпрыгнуть на табурете.
- Кирилл, это ты?
Я вздохнул с невольным облегчением.
- Привет, Глеб. Что как, рассказывай.
Глеб на том конце провода издал невнятное хныканье, из чего я сделал вывод, что дела у него плохи, как никогда.
- Кирилл, это… слушай…, - Глеб помялся еще, а потом выпалил: - У тебя двухсот рублей взаймы не будет?
Дела не просто плохи, а отвратительны: Глеб никогда ни у кого не просил в долг, считая это занятие унизительным, делающим из человека нищего, побирушку. И, тем не менее, я позавидовал старому другу: ему просто есть нечего, а я, похоже, скоро с крышей попрощаюсь.
- Не вопрос, Глебец, есть, конечно, - ответил я. - Как твое творчество?
Глеб горько усмехнулся.
- А что творчество? - проронил он с тоской. - Мне, Кирилл, карандаш купить не на что. И жрать нечего.
Сказанное прозвучало так, словно в неудачах и бедах Глеба по жизни виноват я, хотя, конечно, он ничего подобного не имел в виду.
- У нас в отделе есть место аналитика, - предложил я, вспоминая, как зазывал Глеба в епархию полгода назад. Какую пронизанную высоким пафосом речь прочел он мне тогда! Мол, сие ремесло грязнее грязи, и не собирается вкалывать он с теми, кто извратил чистое учение Господа нашего. Что, интересно, Глеб скажет мне теперь, когда судьба загнала его в угол?
- Слушай… ну… это… - засуетился Глеб. - Когда прийти?
- Можно завтра, - сказал я. - Подходи после одиннадцати к отцу Серапиону, скажешь, что хочешь быть аналитиком. А денег я тебе после обеда дам, мне просто во вторую смену.
Глеб шумно засопел в трубку.
- С-спасибо, Кирилл! - воскликнул он. - Спасибо тебе!
Да всегда пожалуйста.
Положив трубку, я отвернулся от телефона и увидел, что в дверях комнаты стоит Джибрил, подпирает косячок с этаким невинным видом. Я приложил титанические усилия, чтобы кое-как унять бешено стучащее сердце и более-менее спокойно осведомила:
- Ты что, через стену прошел?
- Ну почему сразу через стену? - дернул плечом Джибрил. - Дверь не заперта, только и всего.
Да. Возможно, пребывая в смятении и страхе непонимаемого, я действительно забыл прикрыть дверь. Только раньше со мною такого не случалось. Впрочем, все когда-нибудь делается в первый раз.
- Варахиил сегодня убил человека, - я пытался говорить ровно, но то и дело давал петуха. - Отрубил голову молодой девушке. По-моему, Анна его уже боится, а когда она узнает…
- Она знает, - проронил Джибрил. - Очень недовольна. А ты, я так вижу, в панике.
Я не стал этого отрицать; вероятно, мой вид был довольно красноречив. Джибрил прошел в комнату, сел на диван и вольготно вытянул ноги. Сегодня вместо костюма на нем был шикарный прикид гражданина, который не особо дружит с головой: видавшие виды кеды с разноцветными звездами, ярко-желтые джинсы и камуфляжная футболка, порванная на груди, мол, нате стреляйте.
- Я понимаю твой страх, - заявил Джибрил, - и в нем нет ничего стыдного. Ты видел два жестоких убийства с интервалом в девятнадцать часов, а еще столкнулся с тем, что не можешь объяснить с позиций своего критического разума. Я прав? - спросил он с полуутвердительной интонацией. Мне оставалось только кивнуть и опуститься на стул.
Джибрил смотрел на меня с печалью и сочувствием.
- Как жаль, что на твоем месте не оказался Аскольд Каменюк, - сказал он. - Вот кто искренне и радостно ждет случая, который ему никогда не выпадет.
- Я бы с радостью с ним поменялся, - прошептал я, изучая узор на обоях так пристально, словно мелкие букетики по желтоватому полю были самым важным в жизни. Джибрил усмехнулся.
- К сожалению, он не может того, что можешь ты.
Я кивнул.
- Он не визионер.
- Вот именно, - согласился Джибрил. - Отец Серапион ни морально, ни физически не сумел бы вынести того, что имеешь способность увидеть ты.
Я молчал. Весь мой мир в эту минуту застыл на краю бездонной ямы, и мне было совершенно ясно, что вот-вот произойдет падение, и уже нет никакой возможности от него удержаться. Еще немного…
- Нравится тебе мой снегирь? - неожиданно сменил тему Джибрил и гордо выпятил грудь, демонстрируя потертый кругляш значка, действительно со снегирем.
- Ничего себе, - кивнул я, решив уже ничему не удивляться.
- Ты живых снегирей видел?
- Видел, - ответил я, искренне не понимая, при чем тут снегири, и на время представив свою реальность порождением бреда кого-то вроде Кафки или Пелевина.
- Чудесно, - сказал Джибрил с такой интонацией, как будто речь шла о чем-то вроде бутерброда с икрой. - Расскажи.
Тогда я сел подробнее и, отчего-то понимая, что рассказ о красногрудой птице чем-то очень важен для существующего положения дел, заговорил:
- Мне было тогда лет двенадцать. Весна в том году была серая, сырая и неуютная, всю зиму я то грипповал, то сопли подхватывал. Больше всего, помнится, я хотел сходить на Масленицу в парк: обещали гулянья, карусели, блины, сражения рыцарей, а все угощения бесплатно.
Но в тот день никуда я не попал. Мой приемный отец потерял кошелек и от души вкатит мне ремня за воровство. Тогда я впервые заплакал, и не от боли - а ремень был солдатский, со здоровенной пряжкой, а от обиды. Ведь никакого кошелька я не брал! Но на меня в то время сыпались все шишки, и за дело, и не по делу. Кошелек, кстати, потом нашелся - он завалился за диван, но передо мной никто и не подумал извиниться. В общем, родители с братом ушли в парк, а я остался дома один. Сидел у окна, всхлипывал, смотрел на грязную унылую улочку с кривенькими частными домиками под низко нависшим небом, и все кругом было таким беспросветным и мрачным, что я окончательно отчаялся.
И вдруг откуда ни возьмись на ветку дерева под окном села чудесная птица. Небольшая, с яркой розовой грудкой… я никогда раньше не видел снегирей, но сразу догадался, что это он. И я застыл у окна, совершенно зачарованный и, кажется, даже перестал дышать. Снегирь сидел неподвижно минут десять, а потом вспорхнул и улетел. А я оставался у окна до темноты, все ждал, что он вернется. Но он не вернулся.
Я рассказывал и поражался тому, что говорил гладко, как по писанному и совсем не в своем разговорном стиле. А потом будто свет вспыхнул перед глазами, и я на мгновение застыл, окаменел, понимая…
- Постойте… - прошептал я, и язык мой едва ворочался. - Но ведь… я же вырос в детском доме! У меня никогда не было приемных родителей! Что же…
Джибрил качнул головой, словно не ожидал иного.
- Все абсолютно верно, - заметил он. - И ты сейчас рассказал как раз о той жизни, которую мог бы прожить немного в иной ситуации, - Джибрил вздохнул, как если бы на что-то решался и сказал: - Надень-ка вот это.
Брошенным его рукой предметом оказались темные очки с погнутой дужкой и полустертой наклейкой фирмы. Я послушно надел их, стараясь не думать, зачем это делаю.
А потом…
Теперь, вспоминая о случившемся, я понимаю, что тогда на миг потерял сознание и потому не увидел момента превращения. Когда же способность воспринимать и размышлять вернулась ко мне, то первым делом я увидел свет, белый и нестерпимо яркий. Очки действительно оказались нелишними - без них я наверняка бы лишился зрения. Но свет полыхал недолго: вскоре я различил высокую фигуру, бывшую его источником, и подумал, что, может быть, ослепнуть стоило.
Шутовской наряд исчез бесследно. Джибрил теперь был укутан в невесомую искрящуюся хламиду бледно-голубого цвета, украшенную серебряным шитьем. Его рыжие волосы стояли дыбом, словно их раздумывал незримый ветер, и образовывали вокруг головы огненный нимб, за спиной трепетали гигантские крылья, и в перьях то и дело вспыхивали маленькие молнии. Но более всего меня поразили глаза Джибрила - зеленоватые и прозрачные, без зрачка и радужки, слепые и страшные, взиравшие на меня в упор.
"Ибо за его спиною Господь и великие ангелы…". В сознании мелькнула мысль, что я сошел с ума, сразу и окончательно. Вот и вышел тир из-за кустов во всей вскоре красе - жаль, что я не имею ни моральных, ни умственных сил это оценить.
Когда Джибрил простер руку и коснулся моего лба, я подумал, что тут-то мне и придет конец. Однако пальцы оказались вовсе не огненными, а приятно прохладными, и страх исчез - я ощутил физически, как ужас стекает с меня тусклыми, мутно-серыми каплями, уступая место какому-то спокойному безразличию, очень похожему на отупение.
- Не бойся, - донесся голос откуда-то издалека. - Я не причиню тебе вреда.
- Какая резкая смена имиджа, - прошептал кто-то моими губами; видимо, не поддававшаяся шоку часть сознания решила проявить напоследок юмор и браваду. Вдалеке усмехнулись - будто зазвенели незримыми колокольчиками.
- А ты молодец. Стойкий парень. Когда я досчитаю до пяти, ты снимешь очки. Один… Два… Три… Четыре… Пять… Все, снимай.
Я подчинился. Сияние угасло; Джибрил расположился на диване в своем привычном облике, сменив пестрое тряпье на уже знакомый мне светлый костюм.
Ангел? Этот тут гороховый - ангел? И тот маньяк с катаной и букетиком тоже?
Мне стало страшно за тех людей, что в них верили. Добрые, всемилостивые, всеблагие - и способные запросто снести голову невинному человеку. Я ощутил, как уходит наведенное спокойствие, и во мне вскипает гнев, гулко бухая кровью в висках, и обрадовался, что отказался от веры.
- Мне следует…, - в горле стоял омерзительный сухой ком, пришлось сглотнуть, - встать на колени?
- Ну что ты, - отмахнулся ангел, - это совершенно лишнее. Подобные мне не нуждаются в почестях, которые оказывают люди.
- Я визионер и поэтому могу видеть тебя в твоем настоящем облике. Другие не могут? - уточнил я.
Джибрил утвердительно качнул головой.
- Именно так. Таких, как ты, очень мало… Покойная Ульяна, к примеру, была очень, очень одарена. Она имела возможность видеть суть вещей, - Джибрил усмехнулся. - Конечно, мой друг поторопился махать катаной…
Его друг поторопился… Когда я вспомнил мертвое счастливое лицо Ульяны, меня замутило. Вот как, получается, они поступают с одаренными. Вот что ждет в итоге и меня.
- Она сказала правду? - как можно более безразлично осведомился я. - Я видел Господа и Его Славу?
Джибрил усмехнулся, устало и грустно, и почему-то во мне кровь остыла от этой совсем не страшной, в общем-то, усмешки.
- Видел, - кивнул он. - Того, кого вы, люди, называете Господом, сейчас видят многие. Вернее сказать, ту. Сейчас человеческий мир стоит на пороге Второго пришествия, - Джибрил поморщился, потер переносицу, - которое может и не состояться.
Я уже почти все понял и теперь сидел с абсолютно ясной головой без единой мысли и видел, как дрожат положенные на колени руки.
- Бог женщина? - спросил я.
- Ой! - скривился Джибрил. - Гендерная принадлежность для Него неважна, Совершенный, если вникать, не мужчина и не женщина. Все, конечно, ждут Его в том виде, в каком Он запечатлен на иконе…
- … однако это будет молодая женщина среднего роста, которая красит рыжие волосы в черный цвет, - закончил я. Меня знобило, хотелось выпить аспирина, укутаться поплотнее и заснуть, чтобы потом, проснувшись, не вспомнить обо всем, что со мной случилось.
- Не факт, - заметил Джибрил. - Да: Анна Бог, если тебе так удобнее ее именовать, однако она не хочет быть Богом, выполнять свою Миссию и умирать в застенках как ведьма. Решила прожить обычную жизнь ничем не примечательного человека, лицо ангела исказила гримаса душевной боли. Дорогой мой Кирилл… ты даже представить себе не можешь, какая это катастрофа.
"Дорогой Кирилл" действительно не мог. Да и не хотел.
- Это как-то связано с моими видениями? - поинтересовался я и сам удивился своему тусклому, безжизненном голосу. Зачем и кто ткнул пальцем и выудил среди шести миллиардов человеческих песчинок именно меня? За что я, а не кто-то другой, вынужден сейчас сидеть перед ангелом и беседовать о вещах, которые разум человеческий вынести не способен?
- Немного теории, - академично начал Джибрил. - Земля не единственная обитаемая планета; Ушедший Управитель создал восемь разумных миров в разных пластах Вселенной. Однако после того, как пал Светоносный - вы, люди, зовете его дьяволом; случилось вот что: смертные получили свободу выбора и развития, возможность идти собственным путем. И это привело к тому, что самопроизвольно стали возникать вариации разумных миров. Между ними ее было принципиальной разницы, имелись некие отличия в деталях. Ваш двойник Ким, например, был женат дважды. Проблемы начались после того, как наш Совет понял: если количество вариаций достигнет некой предельной цифры, то это приведет к нарушению необходимого равновесия и неизбежной гибели Вселенной. Тогда и возник проект "Миссия": в одной из вариаций происходит появление и смерть Божества. Детали опущу; суть в том, что после акта Воскрешения все прочие вариации уничтожаются.
- Жестоко, - выдавил я. Перед глазами вспыхивали алые искры, я чувствовал, что вот-вот потеряю сознание.
- Жестоко, - согласился Джибрил. - Но мы храним равновесие, и ты мог бы только порадоваться, что живешь в мире, избранном, чтобы уцелеть. Однако Бог решил оставить Миссию, и хорошо, что смертные не знают, что им осталось всего двадцать лет бытия. Нам, впрочем, тоже.
И стало темно.
Долгое время я пребывал в странном сером тумане, плотном и вязком. Вокруг меня сцепились какие-то люди, неинтересные и ненужные, что-то делали со мной - я не мешал. Зависнув в сером тумане, я почти радовался тому, что пусть на какое-то время, не насовсем, но избавлен от необходимости возвращаться в мир, который никогда уже не будет спокойным и познаваемым.
Туман касался робкими влажными лапками, утешал и успокаивал. Мне не было больно и страшно; туман говорил едва слышно, что моей вины ни в чем нет, и я охотно ему верил. Сказанное Джибрилом порой проявлялось в голове яркими образами: желтое небо с вываренным добела солнцем, трубный гул, люди и звезды, рассыпающиеся в пыль, и страшные сны, вылезающие из зеркал. Тогда туман шептал, что ничего такого нету, я болен, и все это снится, и скоро пройдет. Тогда я вспоминал жизнь своего двойника, которая могла бы стать моей, не измени этот мир несчастное божество, не желающее быть богом - семья, дети, друзья вместо тоски и горя вечного одиночки; туман содрогался, покалывал мне кожу, убеждал все жарче: это болезнь, но скоро все пройдет, придя в относительный порядок.
Но я знал, что туман ошибается. Небо свернется в свиток, а обугленные птицы не сумеют долететь до земли, ибо твердь станет жидким пламенем, как в начале времен. Космос лопнет, как попавший на гвоздь мячик, и все вновь вернется к Хаосу и темной бездне вод без всякого намека на разум и свободу выбора, что на самом деле способна лишь губить. Я почему-то очень много знал.
Потом из тумана выдвинулось серое лицо Ирины, похожее на восковую фигурку. Ты ведь умерла, Ирэн, сказал я. Не знаю, ответила она. Я думала, что смерть это вечная тьма и беспамятство, но вот ведь как вышло… я помню. Что я убил тебя, Ирэн? Ты все сделал правильно, она попыталась улыбнуться. Я бы и так умерла, подумаешь, еще пара дней боли. Так что спасибо, Кирюша, и не вини себя. Мне правда хорошо. Ир, что мне делать, спросил я. Зачем-то они ведь выбрали меня… зачем? Ничего не делай, Кирюша, ответила Ирина, тут без нас разберутся. Отдыхай, хороший мой, я тебя люблю…
Я хотел удержать ее, но Ирина растаяла, растеклась по серому фону, сливаясь с туманом. Кажется, я заплакал, и туман стал еще гуще, он впитывал мои слезы, скользя по лицу, и за ним кто-то был, но мне не хотелось знать, кто именно.
Снегирь сидел на ветке яркое пятнышко в серых мартовских сумерках. Осыпался пеплом на грязный снег.