Все вокруг заполнял тусклый, неизвестно откуда идущий сиреневый свет, который, уходя в высоту, становился все плотнее, превращаясь постепенно в низкое, чуть пульсирующее, ощутимо тяжелое небо. Глаз не сразу привык к неверному свету, крадущему тени от мелких предметов, и поэтому Карагодский не заметил сначала, что трибуна импровизированного стадиона битком заполнена. Какие-то нелепые существа, плохо различимые на расстоянии, ползают, прыгают, катаются по террасам, то заводя хороводы, то рассыпаясь в разные стороны.
Голос Савина: "Снимает автомат, расположенный у Белого озера. Именно на этой пленке мы обнаружили первые "простыни". Съемка идет в ультрафиолетовой зоне спектра, потому что здесь сейчас - день черного солнца. Самого солнца не видно из-за вторичного свечения атмосферы".
Движение на террасах усилилось, словно существа почуяли неведомую опасность, но постепенно начали замирать медленными толчками. А мертвое озеро оказалось не таким уж безжизненным. В его плотных глубинах мучительно медленно возникали и пропадали какие-то тени - треугольники, круги, квадраты. А химеры на террасах замерли совсем в гипнотическом оцепенении.
По гладкой поверхности прошло волнение, и в какой-то миг показалось, что озеро выходит из берегов. Но вздыбившиеся пузыри один за другим лопались, выстреливая белые сгустки, эти сгустки плавно разворачивались в широкие белые прямоугольники, действительно смахивающие на простыни… Выпустив пять или шесть полотнищ, озеро успокоилось. Полотнища поднялись повыше, покачивались в воздухе, вибрируя краями, а потом все так же зачарованно медленно поплыли над террасами, низко, почти касаясь замерших в трансе тварей. Пройдя над нижними террасами, они поднялись выше, держа строгие интервалы, не отбросив тени над головами зрителей, и Карагодский мог поклясться, что от них пахнуло могильной плесенью…
Обследовав приозерные террасы, "простыни" берут еще повыше и тянутся куда-то в ночь (или в "черный день"?), за пирамидальные горные пики, слабо зеленеющие на горизонте.
Пан снова зашептал:
- Пока они будут летать, я хочу кое-что пояснить… Вениамин Лазаревич, вы меня слышите?
- Да… Да.
- Планета Прометей заселялась… м-м-м… несколько необычным способом. Основной "посев" составляли водоросли, сложные грибы и симбиотики, искусственные и естественные микроорганизмы. Под воздействием ультрафиолетового солнца и прочих необычностей тамошних условий они мутировали в совершенно новые формы. К примеру, на Прометее нет деления на флору и фауну, почти все здешние твари одновременно и животные растения. В пору зеленого солнца, что по человеческим понятиям соответствует дню, они - растения, мирно произрастающие на равнинах, отвоеванных у кристаллической поверхности. В это время они заряжаются энергией. А с приходом поры черного солнца они превращаются в животных, тратя накопленную энергию. Но самое странное и трудно объяснимое у них - отсутствие борьбы за существование. Нет более мирных и безопасных для человека и друг друга созданий, чем эти твари. Вот почему насторожили привычных ко всему здешних биологов "простыни"… Впрочем, смотрите…
Из-за зеленых пиков появилась белая вереница. "Простыни" возвращались. Но теперь на медлительность и величавую плавность не осталось и намека. Да и сами полотнища изменились, свернувшись в остроконечные коконы. Не задерживаясь над террасами и по-прежнему держа строй, коконы один за другим исчезают в озере. Озеро пошло треугольниками и квадратами, посветлело, и через несколько минут белая гладь ничем не напоминает недавней фантасмагории Террасы ожили, очнувшиеся твари опять затеяли возню.
Голос Савина: "Мы считали тогда "простыни" очередным видом новых животных и не придали значения их явной связи с Белым озером. Не могли мы знать и того, что находится в коконах, - кстати, именно процесс свертывания "простыни" в кокон должен был наблюдать Семен Антропов…"
Пан и Карагодский как будто бы сидели теперь за спиной широкоплечего человека, одетого в переливчатый герметический комбинезон и прозрачный круглый шлем. Зачесанные назад светлые волосы курчавятся на шее. В зеркальце переднего обзора видно молодое широкоскулое лицо Антропов косит в зеркальце карий глаз и подмигивает. Зеленое солнце теперь сзади, оно уже касается горизонта, внизу - ставшая привычной кутерьма кристаллических гор, а впереди - клубы отливающего металлом то ли дыма, то ли тумана Еще секунда - и дископлан наискось врезается в туман. За прозрачным колпаком становится темнее, а сама освещенная лампой кабина - теснее.
Голос Савина: "Съемку ведет автомат связи с Биостанцией. Все параметры дископлана - в норме, Антропов в отличном настроении. Сейчас он перешел терминанту - границу зеленого и черного дня, для простоты - "дня" и "ночи". "Ночью", как я говорил, можно видеть только в ультрафиолетовом диапазоне. Экран УФ-визира находится прямо перед пилотом, отсюда его видно. Пилот может переключить картинку с визира на автомат, Антропов так и должен сделать, но не успел…"
И опять - вид со спутника. За край чашеобразного горизонта уползают зеленые змеи первого солнца. А вот и второе - бархатно-черный круг, наклеенный на морозные узоры звездного неба. Есть в нем что-то ненастоящее, что-то от неудачной декорации условного театра. А внизу - многокилометровая толща сиреневого тумана. И вдруг в этом тумане, в этой неверной глубине вспыхивает и гаснет яркая красная звездочка. Только раз вспыхивает и гаснет - и снова молчание звезд, декоративный черный круг над головой и холодный сиреневый свет под ногами.
Голос Савина: "В 29 часов 41 минуту 31 секунду местного времени связь с дископланом Антропова внезапно прервалась. Тремя секундами спустя внешний спутник зафиксировал взрыв в атмосфере. Координаты взрыва совпадали с предполагаемыми координатами дископлана. Немедленно в этот район вылетело три спасательных машины, но ни самого Антропова, ни остатков разбитого диска не нашли".
Смена кадра. Знакомая верхняя терраса у Белого озера. Картина прежняя - сиреневая "ночь" и застывшие в каталептическом сне химеры. Возвращаются "простыни", но сейчас их ровный строй сломан, они летят тяжело, припадающим к земле клином. В острие клина - кокон, в котором угадывается спеленутая человеческая фигура, в арьергарде - кое-как перехваченные "простынями" искореженные части дископлана. Процессия скрывается в озере и, как всегда, оживают приозерные уступы.
Голос Савина: "А в это время автомат у Белого озера фиксировал вот такую картину… В связи с общей тревогой мы не перезаряжали кассеты, и автомат снимал, пока не кончилась пленка… Уже "днем"…"
Смена кадра. Все залито яркими зелеными лучами, которые, многократно отражаясь в полированном камне террас, разбрасывают над озером широкие трехцветные радуги. Террасы пустынны, неподвижны острые пики скал вокруг, только свет дрожит и колеблется на остры скалах. И озеро неспокойно, оно вздувается и опадает, словно дышит тяжело. Берега его теперь почти вровень со средней террасой. И вдруг озеро рывком уходит внутрь себя, словно проваливается, до старой отметки.
На обнажившемся нижнем уступе лежит человек в блестящем комбинезоне и прозрачном шлеме. А рядом - перевернутый вверх лыжами дископлан. Проходит минута. Человек пошевелился. И - темнота.
Голос Савина: "Пленка кончилась, и мы не увидели весьма существенной детали - как Антропов сумел в одиночку поставить на лыжи двенадцатитонный дископлан. А он сделал это. Через 16 часов 7 минут после взрыва и своей предполагаемой гибели Антропов вернулся на Биостанцию самостоятельно в исправной машине. О том, что было с ним после взрыва, - не знает. Очнулся на берегу Белого озера "днем". Сел в машину и прилетел. "Простыней" не видел. Эту пленку с автоматом на верхней террасе - захватил по дороге".
…Медицинский кабинет. Антропов с каким-то лихорадочным упоением демонстрирует врачам грудь, спину, живот. Врачей - трое, все молодые, и вид у них несколько растерянный. Антропов сложен великолепно, при каждом движении под кожей перекатываются мышцы, словно на анатомической модели. На коже - ни одного шрама, ни одной царапины…
Теперь Антропова осматривают уже четверо. Он возбужден и недоволен, но надевает какие-то датчики, ложится на раскладные кушетки, становится под раструбы массивных аппаратов. Торопит врачей, которые, по его мнению, нетерпимо медлительны. Крупно вспыхивают десятки цифр, кривые, графики, рентгеноснимки, инфраграммы…
Голос Савина: "Антропов казался прежним - и снаружи, и внутри, как доложили медики. Здоров, в психике никаких отклонений, никаких намеков на травму. По-прежнему малость авантюрист, малость задира и большой говорун. Биостанция ликовала, радуясь и чудесному спасению товарища, и нежданному открытию. Химики с ходу соорудили "теорию живой воды" и уже стали разрабатывать технологию ее синтеза на Земле. Только Медведев не поддался общему энтузиазму. И он оказался прав".
Снова медосмотр. Что-то в одном из анализов заинтересовало врачей, отвлекло от Антропова. Рассерженный, он что-то говорит им, выставляет вперед руку с растопыренной ладонью. Лицо его наливается кровью от напряжения, глаза останавливаются на собственных пальцах. Между пальцами что-то вспухает, растет, заостряется, а в напряженных зрачках Семена - сумасшедшинка мастера, лепящего фигурку из глины.
Белеют за голым плечом лица врачей. На протянутой вперед руке Антропова - пальцев больше обычного…
* * *
Первая половина фильма не произвела на Карагодского особого впечатления. Он подумал только, что иронией судьбы кинобоевики бывают иногда достовернее самой жизни. Хорошие, по крайней мере. Взять хотя бы это ЧП на Прометее. Талантливый режиссер наворотил бы из него вестерн, и зрители поседели бы от ужаса.
Таинственная планета, авария, привидения, воскрешение из мертвых… А ты вот сидишь, смотришь бесстрастно бесстрастные пленки и в душе ругаешь себя за неспособность проникнуться чужой радостью и бедой.
Виноваты автоматы. В их объективах, как под взглядом посредственности, живая жизнь увядает, становится схемой. Они равнодушны, посредственности и автоматы, в этом их беда. Им все равно, что вокруг - смерть или праздник. Они подчиняются только заложенной в чреве программе.
А человек…
Тот, кто вышел из голографического экрана, уже не был человеком. У него был приятный голос, он говорил внятно, правильно и убежденно, говорил с юмором и доказательно, но ЧТО он говорил!
Тот, кто был когда-то Антроповым, сидел на металлической лавке в оранжерее. У него была "подзарядка", и он использовал вынужденную неподвижность для дискуссии, которая звучала как проповедь. Над ним, чутко следуя за зеленым диском солнца, колыхались на мускулистых стеблях веерообразные листья. Несколько рук, каким-то чудом втиснутые в плечевые суставы, все время что-то делали, демонстрируя необыкновенные способности владельца: сгибали оголенный кабель под током, переливали из ладони в ладонь то концентрированную кислоту, то расплавленный металл. Ноги пока не были нужны, и Семен сделал из них два тугих сплетения корней, уходящих в оранжерейную почву.
И страшно было видеть среди неправдоподобных, неприемлемых разумом и чувством нагромождений невероятной плоти лицо Антропова, не тронутое переделками. Оно, красивое и слегка самонадеянное, воспринималось отдельно, оно словно было украдено и насильно пришито к этой живой горе.
"Сейчас он еще вполне симпатичен, - прокомментировал Савин. - Теперь он перед каждым "пересозданием" делает предварительный эскиз и расчеты по анатомическим справочникам. А вот когда он конструировал себя "по вдохновению"… Впрочем, художнической жилки у него никогда не было".
А Семен проповедовал "свободу формы". Он критиковал человечество за то, что, увлекшись техническими революциями, оно напрочь забыло другие пути самоусовершенствования. Поставив во главу угла интеллектуальный рост, оно забыло, в какие непрочные и несовершенные сосуды заключено его творческое могущество. И как результат, появилась пропасть между желанием и возможностью. И пропасть эта все время растет, потому что растут желания человека пропорционально его знаниям, а возможности по-прежнему ограничены биологическим барьером, физическим несовершенством человеческого тела. И пытаться одолеть эту пропасть техническим прогрессом - все равно, что пытаться догнать свою собственную тень, когда солнце светит в спину.
- Надо повернуться лицом к солнцу, - Семен выразительно покачал своими листьями-опахалами. - Надо раскрепостить человеческое тело, дав ему возможность свободно изменяться, принимать любую форму, которую только пожелает мозг. Подумайте только, какие горизонты откроет "свобода формы" для человечества!
- Говорят, распад психики, - пробурчал Пан. - Вещает, как Заратустра.
Карагодский покосился неодобрительно. Ему было жаль Антропова.
А Семен снова гнул кабель под напряжением, переливал в ладошках расплавленный свинец, резал ногтем стекло - открывал новые горизонты.
И как у всякого провозвестника, нашлись бы, наверное, у Семена последователи, раскрой он секрет "раскрепощения плоти", принцип "самоконструирования тела". Но раскрыть этот секрет Семен не мог не потому, что Не хотел, а потому, что не знал. Сам он "создавал" и "пересоздавал" себя по желанию или чьей-либо просьбе, Но каким образом желание материализуется в соответствующие клетки, ткани и органы, он не знал.
Не знали этого и товарищи Семена, хотя пытались узнать самоотверженно и настойчиво, ловя буквально каждый шаг, каждое движение, дыхание Антропова, вторгаясь в сокровенное остриями анализаторов и датчиков, просвечивая каждую клетку и дежуря у каждого нерва. Они уже перешагнули заповедные межи медицины, биологии, физиологии, психологии, они уже вышли на целину недавно созданных и еще несозданных "логий", они уже бродили в пустыне, где "логии" окончательно порывают с логикой и здравым смыслом.
"Мы узнали очень немного, - продолжал комментировать Савин. - Но даже это немногое рассыпалось на частности, не хотело укладываться ни в какую систему. Заметили, к примеру, что способность к метаморфозам сильнее в период черного солнца. Доказали, что расход энергии на метаморфозу равен полученной предварительно извне, следовательно, процесс самомутации автономен. Определили, что в момент метаморфозы внутриклеточная жидкость превращается в "плотную воду" - вещество, из которого состоит Белое озеро. Установили - и это, пожалуй, самое важное, - что процесс материализации мысленного приказа идет через появление в организме сложных нейтринных структур, прежде не наблюдавшихся ни на Земле, ни в исследованном космосе. Механика их образования и последующего перехода в статичные атомные структуры выходит за рамки существующих в данное время фундаментальных теорий…"
Да, ученые старались. Все внешние исследования почти прекратились, службу несли лишь автоматы наблюдения. Работа затерянной среди космических пространств биостанции сфокусировалась в одной точке. И не только страсть к познанию, не только тяга к "новым горизонтам", не только настойчивые менгограммы Земли смыкали круги добровольных круглосуточных дежурств.
Изредка - все реже - у Семена наступала ремиссия, короткие часы просветления. Он замолкал на полуслове и забивался куда-либо подальше от глаз, в укромное место. Там он возвращался в прежнее тело и подолгу, с удивлением и страхом рассматривал себя. И думал долго, мучительно.
В эти часы все на станции говорили почему-то шепотом. И называли Семена только по фамилии. И, нарушая закон сохранения энергии, находили в своих несовершенных, закрепощенных организмах неожиданные новые силы для продолжения поиска.
Выводы Медведев излагал, словно вбивал в доску кривой гвоздь:
- Все вышеизложенное с высокой степенью достоверности позволяет предположить, что планета Прометей и расположенная на ней биостанция находится в зоне действия экспериментов некоего самостоятельного творческого начала, которое принято именовать "иным разумом". До сих пор эти эксперименты ограничивались направлениями мутациями низших организмов и созданием животно-растительного сообщества, лишенного борьбы за существование.
Гибель и последующее "воскрешение" Семена Антропова, а также обретенная им способность "переконструировать" свое тело, свидетельствуют о том, что предполагаемые эксперименты вошли в новую фазу, включив в себя человека, как биологическую систему.
Поскольку мотивы, направления и последствия подобных действий непредсказуемы, планета Прометей стала зоной потенциальной опасности для человека. Вопросы, возникающие в этой связи, носят не столько научный, сколько морально-этический характер, и потому решать их единолично я не вправе.
На мой взгляд, возможны лишь два варианта: либо ликвидировать биостанцию до получения новых данных, либо продолжать исследования силами хорошо информированных добровольцев. Я - сторонник второго варианта, в пользу которого говорит и тот факт, что Антропова, видимо, невозможно эвакуировать на Землю, ибо нет уверенности, что он сможет жить там.
В случае принятия второго варианта прошу Международный Совет Космонавтики и соответствующие организации оставить меня руководителем биостанции и поручить отбор добровольцев…
Скользили по орбитам два странных солнца, качали в невидимой колыбели удивительное дитя - свое ли, присное ли? - теплом золота, бронзы, кармина и сурика Метились циклопические кристаллы и сверкал сквозь вуаль атмосферы бессонный глаз Белого озера…
Карагодский наклонился к Пану:
- Значит, Белое озеро… м-м-м… разумно?
По голосу слышно было, что Пан улыбается в темноте.
- Вы читали "Солярис", а говорите, что не интересуетесь космосом… Я вам могу ответить словами его героя: "То, что происходит, не имеет аналогии с человеческим опытом, мы не знаем причин и вряд ли когда-нибудь их узнаем…" Возможно, тот, "иной разум" считает, что облагодетельствовал Семена Антропова, дав ему поистине божественное преимущество перед остальными людьми. А Семен хочет назад - снова быть таким, как все. Или вперед - чтобы все были, как он. Середина для него - хуже смерти…
- Но где же он, этот таинственный разум?
- Вениамин Лазаревич, ничего не могу вам предложить, кроме досужих домыслов. На мой взгляд, Белое озеро не подходит - оно слишком мало и однородно для такой сложной субстанции. Сама кристаллопланета? Такая "рабочая гипотеза" есть, и от нее не отмахнешься; ведь человек, по сути дела, сложное сообщество жидких кристаллов. Между биологическими науками и кристаллографией сейчас намечаются весьма интересные параллели… Сам Савин считает, что цитадель искомого разума - где-то около центра Галактики, а кристаллопланеты - что-то вроде биоразведчиков, с которыми хозяева связаны через Белые озера… Все это, повторяю, домыслы, а не факты.
- Но высший разум…
- Стоп. Так мы не договаривались. Почему высший? Только потому, что он делает искусственные планеты? А может быть, ему требуется для этого такой же уровень самосознания, как неандертальцу, копающему яму для мамонта?