* * *
Дважды звякнул автостоп проектора, возвестив конец фильма. Рубиновый экран смял и смешал призрачные видения и поглотил единым вдохом, как горловина компрессора.
Каютой овладело солнце. Сноп горячих, ощутимо плотных золотых лучей ворвался в иллюминатор, переломился в зеркале и ударил по темным углам, наградив каждый предмет, каждую мелочь точностью очертаний и длинной дрожащей тенью.
Карагодский прикрыл глаза, наслаждаясь. Тревожные химеры ушли, растворились; вопросы, зияющие, как неожиданная пропасть под ногой, отодвинулись на миллиарды километров от этой каюты, от этого горячего, привычного солнца. Здесь была Земля, здесь человек до сих чувствовал себя хозяином, и, как бы ни изощрялся Пан в словесной казуистике, он останется хозяином до конца. Это - в крови, иначе быть не может. Как вообще можно иначе?
Но ему вдруг вспомнились умоляющие глаза "бога Семена" - его странное и страшное нечеловеческими возможностями тело, глаз с немым вопросом: "Зачем? Зачем со мной это сделали? И почему - со мной?"
И смотрели на Карагодского глаза дельфинов - сколько промелькнуло их за долгие годы! - немигающие, полные своей думы и тайны. Кажется, в них тоже проскальзывало настойчивое "зачем". Но такого вопроса нет в ДЭСПе.
Так нельзя. Божье - богу, кесарю - кесарево. Нельзя объять необъятное. Пусть каждый делает свое дело. Что еще? По одежке протягивай ножки, кстати, "одежку", то есть научно-исследовательское судно "Дельфин", Пан получил не без помощи Карагодского. Не говоря об Уиссе…
- Чудесный сюжет для фантастического романа, - Карагодский начал атаку с фланга.
- Согласен. Только это не фантастика, к сожалению. Для биостанции на Прометее, во всяком случае.
- Когда вы закрутили фильм, я решил, что у дельфинов нашлись космические прародители…
- Не исключено.
Карагодский поднял брови. Шутка, конечно, получилась топорной, но этот заполошный Пан принял ее всерьез.
- Вы этолог, Иван Сергеевич, это ваш хлеб - выяснить отношения животных друг с другом, а также с человеком. Мой хлеб - дельфинология, меня интересуют дельфины, больше никто и ничто. Я - сугубо земной человек, узкий специалист, практик. Я создал ШОДы и ДЭСПы, они стали частью народного хозяйства. Статьей дохода, если хотите. И немалого. И нам с вами Не бороться с ними надо, а совершенствовать. Как говорится, чтобы и волки были сыты, и овцы целы… Вы что Улыбаетесь?
В середине этой тирады Пан оторвался, наконец, от иллюминатора и повернулся к академику и теперь рассматривал его в упор с живейшим и насмешливым интересом.
- Ничего, продолжайте. Я первый раз вижу вас в роли бедного родственника.
- При чем тут бедный родственник? Я слуга. Слуга народа. Все, что я делаю, принадлежит народу и никому более…
- Я могу повторить то же самое и о себе. Дальше!
- Вам, чистым ученым, наши проблемы и заботы кажутся частными, мелкими. Еще бы - вы мыслите в масштабах глобальных, космических…
- Понял. Дальше!
- А здесь - Земля. Здесь свои традиции и законы.
- Значит, вы предлагаете установить две моральные нормы: одну для внутреннего употребления, другую для внешнего. Представьте себе страну, которая вовне проповедует идеалы добра и терпимости, а сама насаждает рабство. Можете вы себе представить такое?
- Далось вам это рабство!
- Ну, хорошо - не рабство, пусть это называют по-научному антропоцентризм.
Карагодский прикусил губу, передохнул. Профессор снова тянет в болото философии. В ней он дока, ничего не скажешь. Но и Карагодский не зря получил звание академика.
- Сдаюсь, Иван Сергеевич, сдаюсь. Наш с вами спор напоминает поединок Геракла с Антеем. Вы - Геракл в своей области, отдаю вам должное. А я - грешный сын Земли, стоит вам оторвать меня от нее, вы можете задушить меня, как цыпленка. Прошу пощады. Или ваше великодушие касается только животных?
Великая штука - лесть. Даже Пан помягчел, заулыбался смущенно, сел в кресло, внезапно успокоенный.
А Карагодский продолжал вкрадчиво:
- Конечно, наши проблемы мелковаты…
- Вениамин Лазаревич, не нравится мне это: "наши" - "ваши". Мы с вами, как говорится, в одной лодке…
- Вот именно, Иван Сергеевич, вот именно. Но чтобы изложить вам свои заботы, я тоже должен вернуться к событиям двухлетней давности. Вы помните, как попал к вам Уисс?
- Разумеется! Вы мне как-то сказали, что в одном из ШОДов появился некий феноменальный образец, возможно, мутант, и вы не знаете, что с ним делать, потому что он перебаламутил всю школу. Я забрал его к себе, в лазаревскую акваторию, и вот… Кажется, я уже неоднократно благодарил вас за такой подарок, но если надо…
- Да что вы, Иван Сергеевич, я не о том! Мы действительно не знали, что с ним делать… Дело в том, что он не только перебаламутил, но и разогнал весь 108-й ШОД - все дельфины, как один, покинули школу. А Уисс остался. И вел себя так, что у ночного сторожа начался психический стресс: он то слышал какую-то неведомую музыку, то непонятные слова, то видел каких-то чудищ и множество морских звезд, которые танцевали на дне бассейна. Мы пытались выгнать Уисса, даже ультразвуковую сирену включили, но он упорно лез к людям…
- Интересно… Вы знаете, это потрясающе интересно! Что же вы мне тогда ничего не сказали? Мы бы не блуждали так долго в потемках!
- А что я мог сказать? Что поймал сумасшедшего дельфина?
- Как раз это вы и сказали. А вот про сторожа…
- При чем тут сторож?
- Ну хорошо, теперь это не имеет значения. А что дальше?
- А дальше… Вам лучше меня известно, что у дельфинов нет вожаков. Полная, так сказать, демократия без границ и края.
- Ну, не совсем…
- Да, я знаю: в дельфиньем стаде живет одновременно 10–12 поколений, и в минуту опасности или просто в необычных обстоятельствах старшие самцы и самки берут руководство на себя…
- То есть стадом руководит опыт и разум, а не сила, как в животном мире. Да и в человеческом до недавнего времени.
- Да-да… Но в обычной обстановке вожаков в стаде нет. Так?
- Так.
- Но вот появляется Уисс - и все меняется. Достаточно ему свистнуть - стадо в двести голов, рискуя Жизнью, перелетает через оплетенную колючкой стенку бассейна и уходит в открытое море…
- На стенке - колючая проволока?!
- Колючая проволока предназначается для касаток, которые могут запрыгнуть в бассейн, - мы защищали дельфинов!
- Все равно… А ладно, что спорить. Продолжайте.
- Я, собственно, уже почти все сказал. Связано или не связано это с появлением Уисса - не знаю, но в последние два года дельфины стали сторониться ШОДов. Участились случаи бегства и неповиновения. Больше того - несколько раз дельфины отказывались загонять косяки.
- А вы спросили их, почему?
- В ДЭСПе нет такого слова. Но я, кажется, начинаю догадываться почему. У дельфинов есть вожаки. Сколько их - неизвестно. Но они есть. И они настроены против человека. Они намеренно вызывают беспорядки в ШОДах, провоцируют неповиновение и бегство в открытое море. Все остальные дельфины слепо им повинуются… Я никому не говорил до сих пор о своих догадках. Вы первый, с кем я делюсь… Вы единственный кто сейчас может помочь, Иван Сергеевич. Не мне, а всему нашему общему делу. Вы наладили контакт с Уиссом, и это очень обнадеживает. Надо приручить вожаков заставить их действовать не против нас, а за нас. Тогда мы получим поистине неограниченную власть над дельфиньим племенем. Вам не нравятся ШОДы - реорганизуем их. Вам не нравится ДЭСП - будем действовал музыкой. Но подумайте, какие перспективы!
- Перспективы… - в глазах Пана задрожали синие угарные огоньки. - А я вот не могу обещать никаких перспектив. Одни только неприятности, да и то, если повезет. А вы мне предлагаете ни больше ни меньше как роль дельфиньего диктатора! Как тут не согласиться?!
- Вы на самом деле согласны?
- Согласен! Но с одним условием - сначала я доведу до конца то, что задумал, ради чего работал, ради чего мы сегодня - на борту "Дельфина". И если после вы повторите свое предложение - я соглашусь.
- Чего же вы хотите, если не секрет?
- Теперь не секрет. Я хочу доказать существование дельфиньей цивилизации - гораздо более древней, чем человеческая. Я хочу доказать, что у нашей планеты не один, а много хозяев. Я хочу, чтобы человек перестал смотреться в зеркало и прихорашиваться, а посмотрел вокруг глазами мыслителя, художника, а не голодного дикаря. Я хочу…
Затрезвонил корабельный видеофон. Пан метнулся к панели. На экране появилось взволнованное лицо Нины:
- Иван Сергеевич, скорее, Уисс…
Она заметила Карагодского в кресле, замялась, смутилась и вопросительно глянула на Пана.
- Говорите, Ниночка, говорите. Вениамин Лазаревич почти в курсе дела. Что стряслось?
- Уисс вызывает вас.
- Как, уже?
- Да. Он очень торжественный и загадочный - передает в основном в синих и лиловых тонах. Мы подошли к какому-то острову, и Уисс попросил бросить здесь якорь.
- Бросить якорь?
- Конечно, - Нина засмеялась. - Он показал нам корь и как он падает в воду. Очень просто.
- Хорошо. Сейчас мы с Вениамином Лазаревичем придем.
Профессор глянул на Карагодского, потер лоб.
- О чем это я? Да, ШОДы в таком случае отпадут сами собой. А ДЭСП на первых порах может пригодиться. Но это уже детали. Да, о дельфиньих прародителях… Мне очень хочется помочь Семену, вернуть его на Землю, к людям. Мне кажется, дельфины знают об этом больше, чем мы. Впрочем, об этом позже.
Пан засуетился вокруг своего стола, собирая какие-то записи. Сейчас он больше, чем когда-либо, походил на одержимого - растерянный, с трясущимися от волнения пальцами.
Цивилизация дельфинов! Ай да профессор! Любопытно будет полюбоваться.
И снова увидел Карагодский немигающие глаза своих подопытных и что-то вроде страха шевельнулось в душе - а вдруг…
Карагодский неохотно встал с уютного кресла, оправил костюм, пригладил волосы перед зеркалом. "Я хочу, чтобы человек перестал смотреться в зеркало и прихорашиваться…" Чудак.
- Иван Сергеевич, если это не такая уж большая тайна, то куда мы все-таки плывем?
- Это не тайна.
Пан, наконец, собрал свои бумаги.
- Это не тайна, Вениамин Лазаревич. Я сам не Знаю. Нас ведет Уисс.
Профессор снял с дверной ручки галстук и, сунув его в карман, открыл перед Карагодским двери.
* * *
Фрэнк Хаксли томился от безделья. Он ждал вызова диспетчера и не уходил из дежурки. Вызов почему-то запаздывал. Бэк, не разделяя нетерпения командира, спал в кресле сном праведника. Пилоты резерва разбрелись по Базе кто куда.
Изучив улыбки девушек всего мира на потертых обложках журналов, Фрэнк вытащил из комбинезона бобину с заветной лентой. Уже переключив видеофон на "воспроизведение" и поставив запись, пилот заколебался было, глянув на Бэка. Но решив, не без оснований, что помешать сну помощника может только атомный взрыв, он с бьющимся сердцем включил фильм.
"Межзвездный вампир" - полоснула по экрану надпись, и Фрэнк Хаксли перестал существовать…
* * *
Он увидел аборигенку, затаившуюся в густой, пряно пахнувшей листве. Ее мучил страх. Грязно-коричневые смрадные тучи едва не задевали верхушки дерева. Тяжелым душным покрывалом колыхались они над лесом, и дрожащий свет едва просачивался вниз. Было жарко воздух, насыщенный испарениями и стойким запахом гнили, был неподвижен, и неокрепшие легкие, казалось, вот-вот лопнут, не выдержав судорожного ритма дыхания.
Встрепенувшееся ухо уловило приближающийся хруст. Через минуту хруст превратился в треск ломающихся огромных деревьев.
- Межзвездный вампир…
Задрожала земля, дерево, на котором сидела аборигенка, резко качнуло. Огромная колеблющаяся гора мышц проползла рядом, оставив за собой широкий прямой коридор в джунглях. Внезапно она замерла, и над верхушкой дерева закачалась отвратительная приплюснутая голова…
Надо было спасаться. Прижавшись к стволу, неслышно проскальзывая сквозь путаницу лиан, оставляя на острых колючках клочки кожи, аборигенка спустилась вниз. Ее спасла собственная неуклюжесть: у самого низа она поскользнулась на содранной коре и едва не свалилась в топь. В тот же миг у горла лязгнули страшные челюсти, и продолговатая голова пронеслась над нею, испачкав чужой кровью.
Аборигенка хотела метнуться назад, но застыла, парализованная ужасом, - дорога назад была отрезана. С трех сторон протяжно ухала непроходимая топь, а между ней и спасительным гнездом громоздился враг. Он стоял, пружиня на непомерно больших задних лапах, а маленькие передние мелко дрожали, готовясь схватить добычу.
И вдруг что-то произошло. Чудовище взвыло и прыгнуло. Раздался страшный грохот, и топь качнулась. Громадное тело, содрогаясь, провалилось куда-то. А рядом с аборигенкой на бревне стоял вездесущий Гарри - в золотистом облегающем скафандре без шлема, с дымящимся бластером в мускулистых руках.
- Ах! - сказала аборигенка и упала Гарри на грудь.
- Ах!..
Кто-то схватил его за плечо. И Гарри, стараясь не испугать аборигенов Цереры, вылезавших из джунглей, посмотрел на труп межзвездного вампира, медленно повернулся.
- Очнешься ты, наконец?
Фрэнк Хаксли уставился на Бэка, не понимая и не принимая его слов.
- Командир, да проснись же. Вызывают нас.
- Куда?
- Как куда - за косяком. Сами напросились. Динамик громко кричал: "Экипажам "Флайфиш-131", "Флайфиш-140", "Флайфиш-15" и "Флайфиш-89" явиться немедленно в главную рубку за получением инструкций. Перед вылетом получить разъяснения у дельфинолога Комова. Вылет через полчаса. Экипажам "Флайфиш-131"…
- Подожди, Бэк. Там что-нибудь случилось?
- Не знаю, шеф. Говорят, дельфины взбунтовались. Угнали косяк, и теперь надо его разыскивать…
Хаксли снял наушники и сладко потянулся. Он с сожалением взглянул на видеофон, все еще горящий кровавыми красками, и заключил:
- Надоело это все: дельфины, косяки. Нет на старушке Земле романтики, давно нет…
- Сами напросились, - бубнил Бэк, захлопывая дверь дежурки. - Никто нас не заставлял…
6. Прерванная прелюдия
Центральная лаборатория, или, как величал ее Пан, "операторская", располагалась на полубаке. Три стены и потолок были сделаны из прозрачного, почти невидимого поляризованного стекла, и большой, суженный к носу зал казался выдвинутой в море площадкой. В хорошую погоду боковые стены и потолок убирали, и лаборатория на самом деле превращалась в площадку, защищенную от встречного ветра и взлетающих из-под форштевня брызг только плавным выгибом передней стенки.
Сейчас были убраны только боковины, а потолок, в толще которого по мельчайшим капиллярам пульсировала цветная жидкость, превратился в желто-зеленый светофильтр.
Впрочем, ослепительную улыбку Гоши, молоденького капитана "Дельфина", не могли погасить никакие светофильтры. Он небрежно бросил под козырек два пальца и лихо отрапортовал Пану:
- Шеф, все нормально. Координаты - 36 градусов 10 минут северной широты и 25 градусов 42 минуты восточной долготы. Лоцман требует отдать швартовы у этого каменного зуба. Жду приказаний.
Первую неделю плавания - первого самостоятельного плавания после окончания мореходного училища - Гоша провел в неприступном одиночестве на капитанском мостике. Его новенький китель вспыхивал там с восходом солнца и гас на закате.
Через неделю гордое одиночество приелось общительному капитану. Его немногочисленная команда - штурман-радист, механик и два матроса - сама знала, что ей делать, штормы проходили стороной, приборы работали безукоризненно, и вот позади осталась ленивая зыбь Черного моря, узкое горло Босфора и утренним маревом встало Мраморное море.
Словом, вторую неделю бравый кэп провел на верхней и нижней палубах. С видом суровым и занятым он бесцельно слонялся среди своего налаженного хозяйства, искоса наблюдая за суматошными буднями "ученой братии". Ученые оказались отличными ребятами, и поэтому однажды капитан не выдержал, снял китель и фуражку, засучил рукава и стал помогать аспиранту Толе опускать за борт какую-то замысловатую штуковину, похожую на большого ежа.
Но окончательное "падение" капитана произошло начале третьей недели, когда он впервые переступил порог "операторской". То ли тамошние чудеса, то ли карие глаза Нины были виной, но с тех пор штат центральной лаборатории увеличился на одного добровольного ассистента.
Вот и теперь Гоша был первым, на кого наткнулись Пан и Карагодский, едва открыв дверь операторской.
- Стоп! Назад помалу, - в тон Гоше ответил Пан. - Сначала обстановку. Что это за остров?
- Остров? - Гоша презрительно сощурился. - Вы считаете это островом, шеф? Да этого камушка нет, наверно, даже в лоции. А название… Впрочем, сейчас скажу точно.
Островок на самом деле был неказистый. Даже не островок, а невысокая конусообразная скала, сверху донизу поросшая темно-зеленой непролазной щетиной колючих кустарников и травы, из которой робко тянулись редкие кривые стволы дикой фисташки, кермесового дуба и земляничного дерева.
Ветер тянул слева, со стороны скалы, и к привычным запахам моря примешивались пряные, дурманящие ароматы шалфея, лаванды и эспарцета.
Гоша с треском захлопнул объемистый телеблокнот с голубым эластичным экраном - последнюю новинку изменчивой моды - и снова повернулся к Пану, который с любопытством продолжал изучать остров. Этот зеленый конус напоминал что-то мучительно знакомое…
- Согласно самой последней лоции Эгейского моря, этот каменный прыщ именуется весьма величественно и совершенно непроизносимо - дай бог силы! - ОНРОГКГА-989681, что в переводе на нормальный язык значит: "Отдельный надводный риф островной группы Киклады Греческого Архипелага…" А шестизначная цифра означает не что иное, как порядковый номер этого самого ОНРОГКГА среди подобных ему чудес природы. На месте нашего уважаемого лоцмана я бы выбирал стоянки посимпатичней. Тем более, что пришвартоваться нет никакой возможности - он круглый, как медуза.
- Действительно, круглый… - задумчиво пробормотал Пан, последний раз внимательно оглядывая островок, и шагнул к Нине: - Ну, что Уисс? Передавал он еще что-нибудь?
- Вот последняя запись, Иван Сергеевич…
Нина и Пан наклонились над контрольным окном видеомагнитофона, послышались свисты, то похожие на обрывки странных мелодий, то режущие ухо диссонансами. По лицам профессора и его ассистентки заскользили разноцветные тени. Гоша тоже уставился в окошко, все трое чем-то говорили вполголоса, но о чем, понять к трудно, а расспрашивать Карагодскому не хотелось, хотя и было любопытно, поэтому он, прислонившись спиной к стене, разглядывал "операторскую".
Академик заходил сюда три недели назад и остался весьма доволен скромным изяществом и своеобразным уютом лаборатории: поблескивали никелем и пластик, новенькие пульты, с мягким щелчком вставали из них выдвижные полуовалы экранов, динамические кресла услужливо повторяли любую позу человека.