Заскочив домой перекусить (а заодно и проконтролировать слабоватую на передок, несмотря на трагическое приближение даты сорокового дня рождения - или благодаря ему? - супругу), майор Звягинцев был встречен умирающей от любопытства женой, вручившей ему вышеупомянутый листок серой упаковочной бумаги (супруга знала за собой грешок дырявой памяти и все важные телефонные звонки, равно и устные сообщения, всегда записывала) - и с этого момента перед майором разверзлись врата ада.
Он не был предателем по натуре, майор Звягинцев; но впереди маячил вывод в голое поле, где-то в русской глубинке - без надежд на будущее, без самого этого будущего. Может быть, с боем будет вырвана худосочная двушка в панельном доме - где-нибудь в Вязьме или Богучаре; а может быть, не будет и её. А старший, заканчивающий университет в Ставрополе - в каждом письме умолял не дать умереть с голоду; а младшая, в этом году поступившая - не без изъятий из семейного бюджета, да еще каких изъятий! - в Щукинское - мягко намекала папе с мамой, что без минимально возможной ежемесячной поддержки в двести марок единственное, что сможет удержать ей от падения в бездну нищеты - это первая древнейшая; да и супруга, несмотря на все, что приносил в дом майор - оставалась при своём особом мнении, заключавшемся в том, что вернуться из Германии нищими - двенадцать тысяч марок, потом и кровью добытых Звягинцевым в нелегком ремесле продавца краденного, она деньгами отнюдь не считала - было бы верхом идиотизма.
Майор Звягинцев не был предателем - предателем его сделала жизнь (как он потом оправдывался перед самим собой).
Первую часть замысла полковника он воплотил в жизнь быстро и безупречно - вместе с двумя подлинными "изделиями" на склад триста тридцать восьмого инженерно-сапёрного батальона двести седьмой мотострелковой дивизии второй гвардейской танковой армии была доставлена, наглухо зашитая досками (но от этого вовсе не ставшая более воинственной) абсолютно безобидная станция обеззараживания воды. По бумагам став зловещим "изделием номер одиннадцать", она в компании со своими действительно смертельно опасными соседками двинулась по предначертанным ей высшим командованием пути на Восток, на один из расположенных в глубине России арсеналов, которые, хоть и нехотя, но готовились принять гигантскую волну никому уже не нужных боеприпасов бывшей ГСВГ.
Вторую же часть хитроумного плана полковника Антоновича майор решил немного скорректировать - ибо цифра "сто тысяч" всю ночь жгла ему мозг, ослепляя и соблазняя немыслимым количеством нулей - и к утру он решительно и бесповоротно мысленно положил её в карман. Получив утром в Рослау под команду у жизнерадостного майора Бельского два КамАЗа с миксерами, до самого верха набитыми бетоном - Звягинцев погнал их не к укромному уголку в лесном массиве у станции Ясниц, а, вступив в сговор с добродушным крестьянином в деревне Людерец, километров десять не доезжая до Штендаля - велел шоферам вывалить бетон в основание строящегося этим крестьянином коровника. Водители, туповатые, но исполнительные чуваши из-под Ижевска, выполнили приказ майора беспрекословно и быстро и, получив на руки по пятьдесят марок - убыли в расположение своего батальона, донельзя довольные временным начальством.
Колодец же в лесу у станции Ясниц, тщательно замаскированный трудолюбивыми сапёрами триста сорок восьмого инженерного батальона двадцать первой мотострелковой дивизии, хранящий в своей глубине "изделие номер одиннадцать" - остался в неприкосновенности, так и не познав ужаса насильственного погребения под толщей вульгарного бетона; в глубине его прохладного чрева продолжало чутко дремать таинственное "изделие", многочисленные датчики которого продолжали охранять его покой, а детонаторы системы неизвлекаемости - оберегать от бед и напастей. "Изделие" затаилось в своём колодце, чтобы в нужный момент коварный враг, посмевший напасть на его хозяев, сполна и с довеском получил по загривку - увы, смертоносное железо не знало, что в ту минуту, когда струи бетона, вместо того, чтобы погрести под собой колодец с "изделием номер одиннадцать", стали ложиться в основание будущего благополучия крестьянина Йорга Ханнинга из деревни Людерец - прежний мир рухнул. С этого момента власть над несущим смерть и разрушение "изделием" перешла в руки врагов его прежних хозяев - впрочем, это уже совсем другая история…
Полковник Антонович до последнего дня руководил вывозом инженерного имущества ЗГВ - и в мае 1994 года слёг с инфарктом; последующая отставка, связанная с невозможностью продолжать службу, тяжело сказалась на его психике, и посему соседи по подъезду в старой владимирской "хрущёвке" обычно сторонились пожилого насупленного отставника, желчно и ядовито комментировавшего политические события в стране и в мире на лавочке во дворе - если, конечно, находился доброволец, склонный его послушать.
Майор Звягинцев, уволившись из армии, купил шикарную трехкомнатную квартиру в Восточном Дегунино - новом районе Москвы; супруга обставила апартаменты привезенной с собой мебелью и разными предметами обихода - но жизнь четы отставников как-то не задалась. Бывший майор, обнаружив, что в родимом Отечестве ассортимент ликёро-водочных изделий похвально вырос во многие разы, по сравнению с его бедной юностью семидесятых, да и номенклатура импортных видов этого товара несказанно изумляла и радовала глаз знатока - решил лично обстоятельно продегустировать каждую новинку отечественного (впрочем, не брезгуя и зарубежным) крепкоалкогольного рынка, на чем очень быстро заработал цирроз печени; в ноябре девяносто шестого супруга схоронила его на Митинском кладбище.
Альгирдас Кведеравичус в девяносто третьем женился на вице-мисс Литвы 1992 года и открыл фирму по торговле цветными металлами; дела его довольно быстро пошли в гору. К концу девяносто пятого года его компания входила в пятерку крупнейших налогоплательщиков Клайпеды. Увы, в январе следующего года на шоссе Каунас-Вильнюс "Мерседес" президента компании "Аушра экспорт-импорт" попал в автокатастрофу; многочисленные подушки безопасности спасли жизнь водителю и пассажиру, но после этой аварии уважаемый бизнесмен из-за травмы позвоночника вынужден был составить единое целое с креслом-каталкой. Молодая супруга, обнаружив недюжинные деловые качества, довольно неожиданные для блондинки, сумела переключить на себя управление непростым процессом торговли цветными металлами, а затем, не без помощи бывших коллег господина Кведеравичуса, перерегистрировала компанию на свою персону; пребывавшему до последнего дня в блаженном неведении инвалиду в одно далеко не прекрасное утро юрисконсульт его фирмы объявил, что с этого дня господин Альгирдас Кведеравичус и компания "Аушра экспорт-импорт" - два совершенно нетождественных понятия. К чести молодой супруги, правда, надо добавить, что просто выбрасывать на улицу калеку-мужа она не стала - в милой деревеньке Стялмуже, находящейся в чудесном тихом озёрном краю (мы не говорим - в захолустье!), у самого литовско-латышского рубежа, для бывшего президента компании "Аушра" был куплен уютный домик о двух комнатах, и нанята сиделка - с каковой господину Кведеравичусу отныне и до самой смерти позволялось сколь угодно долго рассуждать о людской неблагодарности и женском коварстве.
Пропавшее "изделие номер одиннадцать" так никто никогда и не искал…
Глава первая
Девять шагов от двери до окна, забранного изящной фигурной решеткой (веселые ребята ремонтировали эту кичу, однако!), четыре шага от шконки до шконки; в углу - веселенький салатовый унитаз, и в тон ему - незатейливый, но без обычных для таких мест ржавых потеков, умывальник; в общем, на четверых - царские палаты. Если не бузить и вести себя тихо-мирно - пузатые ленивые охранники закрывают глаза на лишние пятнадцать - двадцать минут прогулки плюс к тому часу, что положен по закону. Книг целая полка, телевизор (правда, всего с тремя высочайше одобренными Министерством юстиции каналами) в наличии, по субботам - весьма спартанский, но всё же спортзал, каждый день - если есть желание - душ. Казенная пайка вполне съедобная, плюс - стараниями адвоката Лайоша Домбаи стол регулярно разнообразится всякими деликатесами; да и сокамерников (мадьяров; бедолаге-сербу за всё время их совместного сидения лишь однажды старенькая мама привезла каких-то домашних копченостей - посему серб всячески приветствовал и одобрял постоянные проявления славянской солидарности со стороны Одиссея) друзья и родственники частенько балуют ништяками с воли. Короче, сиди - не хочу.
Вот только сидеть хотелось с каждым днем все меньше…
Висящий в углу календарь с фотографией нежно любимой венгерской общественностью певицей Жужей (он как-то сдуру обмолвился в разговоре с охранником, что на его родине так называют собак - за что тут же поплатился лишением прогулки на три дня; лишь после этого ему стала понятна вся глубина народной любви к вышеозначенной певичке, и более смеяться над святым он не рисковал) мерзко царапает душу - твою мать, уже двенадцатое апреля две тысячи первого года! Один год, десять месяцев и десять дней он уже прожил по разным венгерским пенитенциарным богадельням - и где, скажите на милость, конец всей этой заварухе?
Суд был скорый и, в целом, нельзя сказать, чтобы уж совсем неправедный - тут всё же надо согласиться с доводами рассудка; в родном Отечестве за такие выкрутасы тоже, небось, по головке бы не погладили. Ежели так каждый зачнет, не спросясь, пулять по аэропланам - аэропланов не напасёшься! Так что двенадцать лет, которые ему припаяли - вполне заслуженный срок; и то, спасибо американцам, из высших политических соображений не объявивших властям в Будапеште, что в результате его злодейства четверо военнослужащих североамериканской империи отправились в Страну Вечной Охоты; а в ином случае еще очень неизвестно, что с ним могло произойти!
В целом в Москве, как по секрету поделился Лаци, им остались довольны; что ж, он старался. Только вот насчет долгожданного освобождения всё как-то туманно; поначалу адвокат Дюла Шимонфи всё пытался разыграть карту невменяемости осуждённого - но потом что-то сник; видно, не всё в его адвокатских силах, даже несмотря на, как он подозревал, неслабые вливания наличными в изрядно проржавевшую систему венгерского правосудия. Иногда и очень большие деньги не всемогущи…
Правда, Лаци, то бишь, Лайош Домбаи, тоже адвокат, а ранее - офицер связи от Венгерской народной армии в главном штабе Объединенных вооруженных сил Варшавского договора (как он сам важно объявил при первой же встрече) - при каждом посещении надевает на лицо маску таинственной многозначительности и поддерживает в нем надежду глубокомысленными недомолвками - дескать, не боись, всё под контролем, вскорости вытащим тебя отсель - но конкретно пока ничего не обещает. Никакой тебе веревочной лестницы в пироге, напильника в буханке, хлороформа для охранников в тюбике от зубной пасты - ни боже мой! Адвокаты, по ходу пьесы, пытаются вытащить его хоть в минимальнейшей степени, но законными способами…. Ну-ну. Посмотрим.
Хотя тюрьма, в общем, здесь знатная. И народ тут подобрался - впору о многих книги писать; через камеру сидит, например, один чудак, протестантский пастор Лорант Хегедюш - получил полтора года за призывы к сегрегации евреев. На голубом глазу перед своей паствой так и заявлял - дескать, изолируйте евреев, прежде чем они изолируют вас! Забавный чудак, идейный; тут, на киче, продолжал свои проповеди, даже кружок ревностных сторонников соорудил, вещает им о еврейском засилье и о грядущей гибели Венгрии…. Но вообще пастор - мужик что надо! Даром что бывший вице-президент какой-то здешней радикальной партии - "справедливости и жизни", кажись.
В соседнем крыле вообще - мемориальная камера (то есть она при коммунистах была мемориальной, теперь - обычная общая, но табличку с двери вертухаи не сняли - или от лени, или думают, что большевики здешние могут вот-вот возвернуться к власти? Хрен их знает…) - в ней с 1934 по 1935 годы сидел будущий вождь "советской" Венгрии Янош Кадар. Тогда тюрьма эта была усиленного режима, и сюда его зашвырнули за организацию голодовки; тут он, кстати, пересекся со своим будущим врагом номер один - с евреем Матьяшем Ракоши, которого после войны Иосиф Виссарионыч поставил смотрящим над мадьярским королевством - надо полагать, от безысходности; венгерцы в ту войну с нами бились по-взрослому, и опереться дяде Джо в новоприобретенном (с легкой руки Рузвельта и Черчилля в Ялте и благодаря ярости войск чуть ли не трех Украинских фронтов) протекторате было не на кого - окромя как на марксистов известной национальности, прибывших на негостеприимную Родину в обозе очередных завоевателей. Что нам, кстати, потом круто аукнулось венгерским антикоммунистическим (хм, некоторые туземцы именуют его антиеврейским…) мятежом пятьдесят шестого года…
После обеда в камеру заглядывает солнце - и жарит немилосердно, хотя еще только середина апреля; да, не зря Сегед называют "городом солнечного света" - тут больше двух тысяч часов в году светит солнце; если учесть, что в Москве солнечных часов в году где-то тыщу двести - то да, климат здесь зашибись. Вот только ему от этого - ни холодно, ни жарко… вернее, просто жарко. Сейчас бы на берег Тисы, на городском пляже поваляться, на девах венгерских поглазеть… И-эх!
Кстати, о девахах. Друг сердечный Дюла Шимонфи предлагал пару раз Герде отписать - дескать, жив-здоров, сижу там-то - но он ему не велел девушку беспокоить. Сказано: жди к шести - вот и пущай ждет! Правда, однажды, когда тоска уже стала совсем горькой - попросил у Лайоша его сотовый, набрал Берлин - и шесть минут молча слушал её встревоженное "Алло! Алло! Саша, это ты? Почему ты молчишь? Ты меня слышишь? Ответь! Алло! Алло!". Но характер выдержал - хотя слёзы на последней минуте все ж предательски сыпанули… Бедная моя Герди…
Впрочем, тут мы слезливые настроения немедля купируем - резко и безжалостно. Женщина моей жизни где-то там, далеко, в холодном и дождливом Берлине, ждёт меня у окна - а я пока ничего не сделал для того, чтобы явиться в назначенное время; посему - мучаться по этому вопросу контрпродуктивно, то бишь - бесполезно. Отдадимся на волю богини судьбы (чьими жрецами здесь выступают московское начальство и здешняя сладкая парочка адвокатов) - пусть она самостоятельно чертит грядущий мой путь в бескрайнем море жизни! Конечно, ежели бы удалось, скажем, попасть на какие-нибудь работы в город - то, может быть, и стоило бы попробовать переломить худую судьбу; но, увы, это из области фантастики. Будем брать пример с сокамерников - каковые ни о каком досрочном освобождении даже не помышляют, смирно клея пакеты.
Вообще, сокамерники ему подобрались - еще те пассажиры! Мадьяры - Ласло Тайнафёи и Петер Ковач - оба "экономисты", сиречь - мошенники. Один вляпался с кредитами под бомжей, другой из закарпатских хохлов делал учредителей обществ с ограниченной ответственностью, по-венгерски сокращенно КФТ - неизвестно, правда, для каких целей. У обоих по три года, оба уже планируют, чем займутся на вольном воздухе - причем, что характерно, оба о занятиях каким-нибудь законным бизнесом даже и не помышляют. К чему? Ласло рассказывал, что десяток кредитов, взятых (под его чутким руководством) опрятно одетыми бродягами, общим брутто выходом в три-четыре миллиона форинтов, позволяют безбедно жить пару лет (а если удастся нахимичить с какими-нибудь документами на дом или квартиру, то и все десять) - на фоне таких заработков честные сто пятьдесят тысяч форинтов в месяц смотрятся, действительно, жалко…. А урам Ковач, известный в определенных кругах достаточно хорошо, за одну фирму, оформленную на гуцула, брал миллион форинтов - то бишь, без малого пять тысяч американских рублей. И таких фирм он регистрировал и продавал по две-три на месяц - пока венгерская Фемида не поставила точку в столь блистательной карьере.
Четвертый их сожитель, вышеупомянутый серб из Субботицы, погорел на контрабанде - причем исключительно из-за своей жадности. Теперь-то он, конечно, горевал и каялся, и готов был тому таможеннику, с которым не поделил жалкую тысячу долларов - отдать пять - но время ушло. И ладно бы вёз какие-нибудь наркотики или там оружие - какое там! Двести ящиков сигарет "LM" и "HB" - всего-то! Албанцев с партиями героина в несколько килограммов мадьяры ловить стесняются - были случаи, когда семьи особо рьяных таможенников горячие южные деятели вырезали под корень, с детьми и собаками - а вот на таких бедолагах, желающих малость заработать на албанской экономической "чёрной дыре", образовавшейся после войны 99-го года, стараются отыграться. Получил парнишка, конечно, ерунду - полтора года - но самая трагедия не в тюремном сроке, как он поведал Одиссею как-то в припадке отчаянья. Самая проблема - в экспроприации венгерским государством грузовика "Мерседес", каковой и стал, собственно, орудием преступления - ибо за грузовик этот несчастный Славомир Войкович остался должен чёртову уйму (по сербским понятиям) денег, и как их выплатить после освобождения - даже не догадывался.
Сейчас все трое усердно клеили конверты в тюремной мастерской (один форинт двадцать филлеров за штуку, за рабочий день можно было заработать долларов пять), Одиссей же - ввиду острого нежелания работать на мадьярскую корону и абсолютного финансового благополучия (Ласло Домбаи каждый месяц переводил на его счет по пятьдесят тысяч форинтов, сумма для тюремного сидельца более чем изрядная) - старательно штудировал, развалившись на шконке (сие было строжайше запрещено, но вы себе даже не представляете, какие чудеса может творить десятитысячная бумажка с портретом короля Иштвана Первого!), увлекательную шпионскую эпопею Андраша Беркеши - единственную книгу на русском языке (кроме покрытых пыльным мхом сборников "Советско-венгерские отношения" и эпохального (во времена оны, конечно; ныне же никому не интересного) трехтомника орденоносного бровеносца и пятижды Героя, невесть каким ветром занесенных в тюремную библиотеку), которая нашлась в запасниках дружелюбной Илонки Йожеф, местной книжной принцессы.
Беркеши ноне в Мадьярском королевстве не в чести - дескать, "наймит Советов", "недоделанный Джон Ле Карре", "красный графоман", и всё такое - но Одиссею его литературная стряпня решительно нравилась. Всё по делу, наши - хорошие, ихние - исчадья ада, наше дело правое, враг будет разбит, и так далее. А главное - много текста; другой бы на его месте все события на десяти страницах расписал - а элвтарш Беркеши старательно на двести размазывает; самое то тюремное чтиво! Жаль, умер мужик, ему бы сейчас писать и писать - сколько всего изменилось!
Завтра нужно с утра записаться в спортзал - на здешних харчах Одиссей набрал пяток лишних килограммов (насчет пяти - это он себе врал; лишних было уже как минимум десять!). Ещё бы не толстеть! Известно ведь, что Сегед славится своей "фирменной" колбасой - салями "Пик" (еженедельно в семи-восьми видах приносимой и Одиссею, и его сокамерникам) - и сегедской паприкой, сладкой или острой - на любителя. Оной паприкой обильно приправляют и тюремные блюда, а когда (по вторникам) на кухне готовят сегедскую уху, которой знаменит город - Одиссей просит Ласло ничего ему не приносить из еды. Уху делает повар из Кишкунфеледьхазы, севший за растление малолетних; неизвестно, как он там насчет кого-то растлить, а вот насчет ухи сбацать - он выдающийся мастер!