– Послушайте, Голбинс, я уезжаю из Менлаувера. Причем, навсегда. Меня этот факт не особо радует, вас, думаю, не особо огорчает. В центральных газетах я дам объявление о продажи поместья, но покупателями будете заниматься лично вы. Мой новый адрес и письменные инструкции получите на днях. Понятно?
– Все будет исполнено, сэр, - он наградил меня легким кивком.
– А теперь позовите моего кучера.
Мэтью пришел ко мне с понурой головой, опасаясь, что я снова начну на него кричать.
– Мэт, закладывай кабриолет, мы отбываем максимум через час.
Я уже начинал ощущать привкус свободы, которая находилась где-то там, за линией горизонта: там, где обитают кирпично-каменные чудовища индустриальной цивилизации. Да-да, тот самый шумный мир, от которого я совсем недавно бежал и куда возвращаюсь с еще большим рвением. Наконец-то этот добровольный плен пришел к завершению! Впечатлений в избытке. Воспоминаний - на всю оставшуюся жизнь. Я последний раз прошелся по всем трем этажам этой прекрасной тюрьмы, собрал самые необходимые личные вещи, а за остальными пришлю того же Мэта. Попозже. Тут мне навстречу выбежала Лули, сверкая рыжими косичками.
– Мистер Айрлэнд, вы правда от нас уезжаете?
– Правдивее не бывает. У тебя все хорошо?
– Да, куклы пока спят, я их уложила. А хотите я вам стишок расскажу? Сама придумала!
Я изумленно поднял брови, а девчонка рада стараться, протараторила какое-то дурацкое четверостишие:
– "Внизу города тюрьма,
Скоро-скоро будет тьма,
Шесть лгунов хлебают с миски,
А седьмой увидит киску!"
Не знаю даже, что сказать. У Пессимиста это дело явно лучше получалось, и я мягко произнес:
– Лули, иди-ка лучше играй в свои куклы.
Потом я холодно попрощался с миссис Хофрайт, а также в некоторыми слугами, которых близко знал. Снизошел до того, что поцеловал Викторию в щеку, пожелав ей счастливого замужества.
И вот уже топот копыт, меняющаяся череда лесных пейзажей, привычная дорожная тряска. Память еще хорошо хранила запах заводов и фабрик, запах большого скопления людей, запах суеты и шума, уличных каруселей и ярмарок - словом, все то, что связано с большими городами. Каменная страна из каменных стен с окаменелыми выражениями на лицах ее обитателей - так некоторые называют промышленные центры цивилизации. Но уж лучше отдаться плену обезумевшего Мира, чем всемирного Безумия. Лучше раствориться в уличной суете, надеть на себя серый невзрачный пиджак под цвет тротуара, услышать гомон множества людей, ругань рыночных торговцев, вспомнить, как выглядят соблазнительные легкие платья куртизанок, а слово "Менлаувер" вообще выкинуть из своего лексикона.
Манчестер встречал меня радушно, но несколько скупо: бледными красками и неяркими звуками. Впрочем, так он встречал всех своих гостей. Я снял небольшую комнату в самом центре города, затем перекусил в элитном ресторане, медленно привыкая к обществу незнакомых людей, а заодно привыкая ко всему, что с ними связано. Суета Манчестера через все доступные ей чувственные пути - органы слуха, зрения, обоняния - медленно вползала в мое сознание, растворяя его в себе, желая сделать меня частицей своей безграничной конгломерации. Сегодняшний день необходимо посвятить отдыху и как следует все обдумать. Мэтью я отослал назад в Менлаувер и сказал, чтобы тот ожидал моих письменных распоряжений. Сам же, оказавшись в новом пристанище, принялся разглядывать его непривычный интерьер.
Всюду древняя английская мебель из красного дерева, кресла с белыми костяными подлокотниками, на которых изображены головы львов. Того же художественного стиля двуспальный диван: ложе для мечтаний и (надеюсь!) приятных сновидений. Стол украшали несколько филигранных ваз из хрусталя и фарфора, большой лакированный шкаф чуть ли не подпирал собою потолок. Фиоритура мебели была бы несомненно оценена знатоками этого дела. Мой огрубелый взор выразил лишь прохладное восхищение. Не мудрено, ведь я снял одну из самых дорогих комнат в городе. Пожалуй, единственное, что напоминало о Менлаувере, это потикивание настенных часов: такое же неторопливое, тихое, почти мелодичное, будто кто-то вдалеке постукивал маленьким молоточком. Я глянул на стену и… вздрогнул.
Точно такие же часы висят в моем проклятом замке! Ну просто копия! Большой неуклюжий маятник, фигурные стрелки, похожие на лепестки тропических растений, цвет - все одинаковое. Наверное, и те, и другие делал один и тот же мастер. Вот, черт… Если бы я заметил их сразу, то предпочел бы другую комнату. Все, что хоть мало-мальски напоминало о моем замке, мгновенно вызывало душевную аллергию. Мне понадобиться еще долгое время, чтобы голова окончательно проветрилась от удручающих образов.
Не снимая одежды, я растянулся на диване и безуспешно пытался уснуть. Со всех сторон лезли навязчивые мысли, одна дурнее другой. И это уж тем более не способствовало желанному успокоению. Мне постоянно казалось, что звери совсем рядом, притаились где-то на соседней улице и теперь только и ждут наступления темноты. Их голоса, точно злые духи, сидели в памяти, не переставая выкрикивать угрозы:
"Господа, мы найдем его! Найдем!", - ревел медведь.
"Он посмел поднять руку на Хозяев Мира!", - вторила ему рысь.
Пожалуй, ни одно событие из всей моей жизни память не запечатлела так хорошо, как их тошнотворные голоса и их беснующиеся образы. Да еще клыки, с которых капает на меня собственная кровь… Перед глазами, не зависимо от того - открыты они или закрыты, постоянно маячили свиные рыла, голодные пасти медведей, ублюдочные морды плешивых котов. Я много раз пытался чисто физически стряхнуть с себя эти липкие наваждения, озлобленно мотая головой. Но они возвращались. Потом я поднялся и остановил маятник часов, чтобы он не смел напоминать мне о времени, проведенном в сумасшедшем замке. И громко сказал себе:
– Бред!!
Это Манчестер. Многолюдный город, где у власти стоит здравый смысл. "Не сходи окончательно с ума", - приказывал я себе. "Не опускайся до уровня идиота, ниже опускаться уже будет некуда.". Надо постараться уснуть, и тогда все пройдет. Я закрыл глаза и принялся заново открывать таблицу умножения.
В дверь раздался резкий, неприятный стук… Чуть не закричал, словно стучали по моим нервам.
– Кто?!
Появился камердинер здешнего хозяина, здоровенный деревенский парень с широким веснушчатым лицом и какими-то водорослями вместо волос.
– Извините, мистер Айрлэнд, меня послали спросить: может, вам что-нибудь нужно?
– Спасибо, мне уже давно ничего не нужно.
Кажется, его озадачил такой ответ, и он скрылся с недоуменно поднятыми бровями.
Мне становилось все хуже. Душа металась в тесном теле, опаляемая жгучими помыслами. Тревога нарастала: и тем больше, чем ближе чувствовалось пришествие вечера. "Надо было попросить у него хотя бы валерьянки", - мысль была разумная, как всегда запоздалая и в конечном итоге ничего не значащая. Наконец, уставший от бессмысленного продавливания дивана, я поднялся и вышел на улицу.
Городская суета чем-то походила на заводную карусель. Прямо через дорогу находился трактир под названием "Жареный поросенок". Над дверями висела типичная для подобных забегаловок надпись: "Господа проголодавшиеся! Только здесь вы насытитесь по-настоящему! Все остальное - мираж!". А на крыше красовалась вырезанная из дерева физиономия хорошо откормленной свиньи, которая подмигивала прохожим одним глазом, раскрыв при этом пасть. Правда, не поймешь: то ли от аппетита, то ли от недоступной нам поросячьей радости.
Я вздрогнул… И в тот момент понял, что болен всерьез. Любые, даже самые отдаленные ассоциации с тем, что творилось в Менлаувере, вызывали у меня шок. Это примерно то же, как однажды тонувший всю оставшуюся жизнь боится воды, что бы в ней не отражалось - хоть золотые башни с хрустальными куполами.
Основа всякой суеты - движение - окружало меня со всех сторон. Спешили люди, спешили лошади и колесницы, спешили бездомные собаки. Даже дрейфующие в небе облака, и те куда-то торопились. Но никто не был в силах угнаться за бегом самого времени. Подумать только: две маленькие стрелки, соревнующиеся наперегонки, вращали вокруг себя целую вселенную. Наверное, она так и будет вращаться, ни на секунду не остановится, пока не слетит с собственной оси и не свернет себе шею. И тем не менее…
Тем не менее, я в этот момент завидовал всякой твари под небом за то, что она имеет способность просто радоваться жизни. Теперь немного лирики. Если жизнь вокруг - лишь затянувшийся спектакль с красочными декорациями, если я всего лишь скучный зритель этого спектакля, то надо полагать… Когда-то опустится занавес. И кончится последний акт. И в глазах наступит тьма. А руки мои будут сложены в жесте вечных аплодисментов этому глобальному представлению…
Солнце уже задевало собою крыши домов, оседая все ниже и ниже. Созданное из раскаленного железа, оно тянулось к намагниченному горизонту.
Тревога… тревога… тревога…
Но почему?
Неужели… (мне даже стало смешно от столь нелепой картины) неужели звери прибегут сюда и, расталкивая толпу изумленных людей, станут гоняться за мной по городу? Что за дурь? Ведь всякому безумию есть где-то предел!
Почему же тогда так тревожно в груди?
Толпа людей! Вот мысль, за которую следовало бы зацепиться! Этой ночью мне необходимо находиться среди людей. Но как?.. Ночные клубы и притоны отпадали: укрытие слишком ненадежное, да и не люблю я их. Ага, кажется, имеется идея… нужно было только решиться на одну отважную глупость. Минут пять я находился в сомнениях, колебаниях, неуверенности. Потом нажевал во рту слюны, демонстративно плюнул и твердым шагом направился по тротуару, увидев на его конце полицейского.
Он стоял на одном месте, никуда не двигаясь, даже не особо усердно вращая головой: вероятно, находился на посту.
– Господин полицейский!
– К вашим услугам, сэр. - Почтительный кивок головы, военная выправка, мягкий учтивый тон чем-то напоминали моего дворецкого Голбинса, будь он неладен.
Так, первый шаг сделан. Самое сложное теперь - шаг второй.
– Господин полицейский, тут такое дело… только постарайтесь понять меня правильно. Я вас очень прошу об одном одолжении, которое не составит для вас абсолютно никакого труда, даже наоборот - немного развлечет.
– Пожалуйста, выражайтесь яснее, сэр.
– Как бы это сказать… в общем, посадите меня на одну ночь в тюрьму. Только не в одиночную камеру!
Он молчал и глядел. Глядел и молчал. Вероятно, люди впервые обращаются к нему с такими безмозглыми просьбами. Потом переспросил:
– Что?
– Всего на одну ночь, будьте любезны!
– Вы от кого-то скрываетесь?
– Да! Да!
– Опишите приметы преступника. Вы его знаете?
Вот тут я дал промах. Горячая голова кипит чем угодно, только не соображением. Надо было экспромтом выдумать образ какого-нибудь маньяка, но я, поддавшись искренности, откровенно выпалил:
– Звери! Они снова хотят меня растерзать!
Он еще пытался говорить со мной, как с нормальным человеком, и недоумевающее переспросил:
– Вы содержите диких зверей? Вы из цирка?
– О, это долгая история, господин полицейский! Я болен! Болен! Мне не надо было открывать дверь в старый чулан! Он проклят!
Представляю теперь, как это выглядело со стороны. Полицейский наконец понял, в чем дело и, пока еще сохраняя вежливый тон общения, произнес:
– Извините, сэр, вам надо обратиться к доктору.
– Ну неужели для вас это трудно: всего на одну ночь посадить меня за решетку?! Я могу заплатить, если надо!
Будь на моем месте какой-нибудь бродяга, он бы, используя бульварную лексику, отослал его подальше, но видя по одежде, что я все-таки представитель буржуазии, терпеливо сказал:
– Господин, идите своей дорогой.
– Ну… хотите, я совершу какое-нибудь маленькое преступление?
– Идите, вам говорят!
И тут я, разозленный тупостью этих законопослушных марионеток, врезал ему пощечину.
– Да вы псих, черт побери!
Через минуту меня уже со скрюченными руками волочили к полицейскому департаменту.
– Господа, прошу вас: только не в одиночную камеру!
Моим мольбам вняли. Я оказался в мрачной комнатушке с серыми обшарпанными стенами, деревянным нестроганным полом и маленьким оконцем, которое служило не столько для освещения, сколько о напоминании заключенным о существовании внешнего мира. Нары стояли в два яруса, и шесть пар любопытных глаз уже изучающе уставились в мою сторону. Дверь за спиной с триумфальным скрипом захлопнулась, и охранник несколько раз щелкнул ключом. Совсем как в том анекдоте, где глупый кот попадает в мышеловку. Но только здесь, среди убожества полусуществования, мое сердце наконец почувствовало безопасность.
Какой-то здоровяк в полинявшей тельняшке вскочил с нар и радостно хлопнул в ладоши.
– Ха! А оно ничего! - его тело было сколочено из плотных мышц, которые при всяком движении перекатывались. - Я имею в виду пиджак.
Он приблизился, разглядывая на мне одежду. Его широкое лицо отдавало краснотой, но главное - взгляд: циничный, высокомерный, уничтожающий.
– Да впрочем, то, что носит пиджак, тоже ничего! - теперь он смотрел мне прямо в глаза. - Унтюлюгонт! Или мукадемик! - затем он обратился к кому-то на нарах: - Эй, Чума, брысь сюда!
Тот, кто был назван Чумой, черноволосый мужчина моих лет с густыми зарослями щетины, нехотя поднялся и тоже подошел, с любопытством, но совершенно беззлобно разглядывая мою персону.
– Примерь-ка его пиджак, - приказал широколицый верзила, - на мне-то он явно не сойдется.
Чума принялся бесцеремонно стягивать с меня костюм, кстати - довольно дорогостоящий, словно снимал его с какого-то манекена. При этом он постоянно лыбился, демонстрировал кривые зубы и по-гусиному гоготал: "ги-ги-ги! ги-ги-ги!".
– Брюки! Брюки тоже снимай! А ему отдай свои!
Я оказался экипирован в вонючую робу, в положении самого последнего идиота из общества подобных мне идиотов. Но абсолютно ни о чем не жалел. Вы не поверите, все происходящее меня развлекало не меньше, чем их.
– Кстати, как мы его назовем? - спросил здоровяк, не переставая изучать мое лицо. - Придумал! Назовем его ОНО! Как думаешь, Чума, звучит?.. Оно, иди сюда! Оно, принеси стул! Оно, подай воды! По-моему, неплохо звучит. - Потом он впервые обратился ко мне: - Оно, теперь у тебя есть имя, только не возгордись!
Кто-то застенчиво хихикнул, его поддержали остальные. Здоровяк бросил в сторону нар ядовитый взгляд и заорал:
– Эй, Червяк, сволочь такая, смеяться я еще никому не разрешал! Не видишь, к нам пожаловал великий гость!
Все разом притихли.
– Ну что, Оно, давай знакомиться. Меня зовут Джон, - он склонился над моим ухом. - Джо-о-о-он!! И никак иначе, понял?
Я кивнул.
– Кто посмеет назвать меня как-то по-другому, того голова окажется в собственной заднице и будет созерцать романтику темной ночи, только без звезд, без луны и без свежего воздуха, ясно?
Я опять кивнул.
– А вон тех пятерых, - Джон указал рукой на нары, - следует называть так: Чума, Червяк, Глиста, Кишка и Вонючка. Все запомнил?
Что ж, из одного маразма я окунулся в другой. Но странная вещь: все эти унижения я переносил с такой легкостью, что готов был улыбнуться Джону и сказать: "спасибо, друг, ты очень любезен". Главное я знал одно: находясь здесь, среди морально помешанных, я был наконец избавлен от собственного помешательства. Только бы продержаться до утра…
– А ты чего к нам пожаловал? Убил кого или изнасиловал?
– Ударил полицейского.
Джон отскочил в угол камеры, изобразив на лице гримасу крайнего ужаса.
– Разбойник! Слушайте, друзья, среди общества честных людей появился разбойник! Он поднял руку на полицейского!
– Не могу в это поверить! - запричитал Кишка и закрыл лицо руками.
– А знаешь ли ты, - продолжал здоровяк, - что разбойникам у нас не разрешается спать на нарах, а прямо на полу?
Я вдруг подумал: может, все-таки позвать охранника, объяснить ему, кто я такой есть и попросить, чтобы меня перевели в другую камеру?.. Ладно, оставим это. Завтра в любом случае я уже буду на свободе. Перетерпеть только одну ночь! Без зверей. Доказать, что это вообще возможно. Звери в человеческом облике здесь не в счет. Так что пока все нормально…
Заключенные, потеряв интерес к моей персоне, сели играть в карты. Весь существующий шум и почти все реплики принадлежали Джону. Остальные говорили только когда он к ним непосредственно обращался или тихо перешептывались между собой.
– Оно, будешь с нами в карты?
– Нет, спасибо.
– А что, выиграл бы у Чумы свой пиджак. Стоит-то небось не дешево.
Через полчаса принесли ужин, сказать вернее - то, что называлось здесь ужином. Грубая алюминиевая посуда была так сильно помята, точно ее изготавливали из-под молотка. В ней плавала невнятного вида суспензия: простой бульон с картошкой, в коем существование мяса было пока лишь гипотезой. По камере потянуло неприятно-кислым запахом. Мне показалось, что нам раздали обыкновенные помои. Вот тогда-то у меня проснулась чисто человеческая жалость к этим одичалым созданиям. Но не на долго.
– Строиться! - заорал Джон. - Мигом!
Чума, Червяк, Глиста, Кишка и Вонючка (настоящих их имен я так и не узнал) мигом повскакивали с нар и выстроились в одну шеренгу, вытянув руки по швам. Ну надо же! И в королевских войсках не найдешь такую дисциплину! Я нехотя встал рядом и с любопытством принялся ожидать, что дальше.
Ничего хорошего. Откуда-то извне пришел внезапный удар, я даже не сразу сообразил, что по лицу, казалось - одновременно по всему телу. В глазах вспыхнул разноцветный фейерверк какого-то давно прошедшего праздника. Пол под ногами покачнулся. Но уже очень скоро я пришел в норму и с ноющей болью в обеих челюстях созерцал разгневанную физиономию Джона. Огромный мясистый кулак плавал неподалеку от моего носа.
– Оно! Запомни раз и навсегда: когда я даю команду "строиться", необходимо за долю секунды спрыгнуть с насиженного гнезда и изобразить прямую линию, а не передвигать ляжками, как корова когда ее трахнули. Ясно?
Объяснившись со мной, он подошел к тарелкам и, выбрав из них самую содержательную, пододвинул ее к краю стола, где сидел. С остальных тарелок он позабирал все мясо, а также сгреб к себе весь принесенный хлеб. И неторопливо, казалось даже - со смаком, принялся хлебать эту гадость. Затем посмотрел в нашу сторону и снисходительно произнес:
– Можете тоже садиться.
Остальные набросились на похлебку, крича и вырывая друг у друга порции, словно их вообще ничем не кормили уже несколько дней. Это было самое дно человеческого бытия, где люди деградируют до облика приматов. Настоящее стадо. Даже первобытной общиной и то не назовешь.
– Оно, а ты что, блюдешь строгий пост?
– Спасибо, я не голоден.
– Наверное, ждешь пока официант принесет тебе кусок пудинга и бутылку рома?.. Жди, Оно, терпеливо жди! К поминкам, может, и принесет.