Над головой прошелся слабый ветерок, принеся с собой освежающую прохладу да отдаленные голоса неугомонных птиц. Было слышно, как в лесу семь раз проговорила кукушка. Может, какое-нибудь знамение? И снова стало тихо. Шум внешнего мира редко поднимался на такую высоту.
Принцесса на миг задумалась, оценивая все услышанное, затем снова улыбнулась и произнесла:
– Вам видней… Одно только беспокоит меня - уверенны ли вы, что ответы несомненно правильные?
– Разумеется! Последнее время я только и делал, что думал, думал и думал… Пожалуй, перебрал все возможные варианты. И потом - раз! Озарило! Шесть сестер - это шесть координатных осей! Так просто и так изящно!
Максим вдруг понял, что убеждает больше самого себя, чем Витинию. Легкая тень сомнений все же присутствовала в его душе. И сомнение даже не в правильности ответов, а в самих загадках. Вдруг это все же чья-нибудь глупая шутка. Вот даст он третий ответ и… ничего не произойдет. А злой волшебник Тиотан лишь посмеется над очередным глупцом.
Впрочем, даже сомнения таяли перед лицом живого обаяния и красоты. Хмельной и не в меру развязавшийся язык так и норовил уже признаться в любви, чувства рвались наружу, голова кружилась, но остатки здравомыслия подсказывали, что следует быть осторожным. Она как-никак принцесса, а он даже не знал толком, кем является.
– Вы действительно думаете, что я скоро стану свободной?
В ее голосе звучало столько умилительного доверия, а в глазах - столько надежды, что Максим, позабыв о никогда не дремлющих псах, чуть не бросился к ней в объятия. Но овладев собой, лишь утвердительно произнес:
– Несомненно! - всего одно слово, но сказанное с такой решительностью, что затмило собой многоречивую тираду.
Витиния мечтательно вздохнула.
– Это будет самый счастливый день в моей жизни… Кстати, а над первой загадкой вы тоже долго думали?
– О, нет. Здесь другая история, и эту историю следовало бы рассказать.
Затем он, используя все имеющееся в наличии красноречие, стал описывать свое путешествие в пустыню смерти, сгущая краски тамошних ужасов и возвышая собственное геройство и отвагу. По его словам выходило, что страх вообще для него был чужд и неведом, а само путешествие являлось не более, чем забавным приключением. Если верить Максиму (а принцесса, несомненно, верила), то те шесть великанов, преграждавших ему путь к Центру Мироздания, оказывается, жалкие трусы. Они, спасаясь от кого-то бегством, якобы невежливо с ним обошлись, и Максим сам вызвал их на бой. Но трусы они и есть трусы, поэтому исход поединка был очевиден и предрешен. Эти шестеро в последний момент в панике побросали свои мечи и разбежались в разные стороны. Принцесса долго и весело смеялась, когда он рассказывал ей про свое боевое искусство, вычитанное из каких-то книг.
Ее рыцарь, как она узнала дальше, был настолько тверд духом, что совершенно не замечал укусов гигантских комаров, а скорпионы доставляли ему в пути лишь мелкие неприятности. По его версии выходило, что бой с покойником (или "вечноумирающим", черт их там поймет), до сих пор смердящий в глубинах памяти, начался с того, что тот позволил себе нелестные высказывания о царстве Добра. А дальше еще интересней: Максим, услышав эти оскорбления из глубины земли, не поленился разрыть песчаную почву, выволок на поверхность тяжелый каменный гроб, сам вскрыл его - и все лишь только для того, чтобы вызвать наглеца на дуэль. Затем шло жаркое описание самой битвы, в которой, само собой разумеется, его противник не нанес ни одного серьезного удара. Что же касается того факта, когда Максим сам свалился в гроб, то он не стал его утаивать, но изобразил как некий отвлекающий маневр. Словом, все выглядело замечательно. Бутылки были торжественно разбиты и, если бы не одна мелочь, коей является конец света, то на все три загадки был бы уже получен ответ. Завершая свой сценарий легендарных событий, Максим сказал:
– Конечно, можно было бы еще раз сходить в эту пустыню и добыть последнюю разгадку - для меня это пара пустяков. Но так неинтересно и даже не совсем честно - подглядывать кем-то написанные шпаргалки. Если волшебник Тиотан бросил нам интеллектуальный вызов, то по рыцарским правилам нужно сражаться с ним тем же оружием, то есть собственным умом.
Принцесса три раза хлопнула в ладоши и громко сказала:
– Максим, вы несомненно самый отважный рыцарь из всех, которых я знаю!
Он растворился в блаженном чувстве самообольщения. Сколько пришлось потрудиться, чтобы вызволить из ее уст эти долгожданные слова! Минут через двадцать они уже, как давно знакомые, беседовали о всяких пустяках. Максим еще много чего рассказывал про своих друзей, про величественную башню, которая вот-вот должна достигнуть высот Верхней Бесконечности, не забыл упомянуть о всех приключениях в долине Абсурда. Причем, в его рассказах реальные события так искусно переплетались в вдохновенным вымыслом (иногда - откровенным враньем), а реальные вещи - с экспромтом придуманными существами, замысловатыми тварями и всякого рода фантазиями, что он сам начинал верить в дословную справедливость собственного повествования. И неизвестно, сколько бы это продолжалось, если б его взгляд случайно не скользнул по небу… Там вечноплывущее солнце одним своим острием уже коснулось оси Z. А он обещал после полудня быть на Очаровательной… или как там ее… поляне. Да и злоупотреблять расположением принцессы было как-то неловко. Витиния, видно, тоже поняв, что разговор исчерпан, сделала глубокий вздох, подводящий черту их романтическому свиданию, и сказала:
– Я вижу вы куда-то спешите. Впрочем… надеюсь, что это не последняя наша встреча.
От этих слов у Максима кровь хлынула к голове. Да ведь это можно было расценивать почти как признание! Во всяком случае сейчас, в состоянии, когда люди теряют рассудок, в каждом слове, в каждом безвинном движении принцессы ему грезились некие намеки на невысказанные чувства.
– Конечно, мы еще увидимся! Обещаю вам, уже совсем скоро этот замок превратится в груду мелких камней, и мне не надо будет карабкаться по этим проклятым стенам.
Максим вежливо откланялся и также элегантно ретировался с места свидания. Уже спускаясь по веревке вниз (а это было удовольствие куда более приятное, чем подъем), он вдруг уловил в себе странное чувство - оказывается, ему было немного жаль разрушать замок, хотя он и проклят, и мрачен и зловещ одновременно. Но не смотря на все вопиющие недостатки, он все-таки являлся местом их первых встреч, памятником зародившейся любви. "Ничего, я построю ей новый!", - подумал Максим, и это было уже, пожалуй, явно невыполнимым излишеством его отваги и благородства. "А если что, Придумаем поможет мне в этом деле, у него неплохой опыт.".
Дальше все происходило как в сказке. Едва он произнес имя своего друга, оно подействовало как заклинание, и тут же в воздухе прямо из ничего материализовался сам персонаж размышлений.
Шутка. Просто Придумаем стоял у подножья стены и, как выяснилось, давно уже ждал Максима.
– Свидание окончено?
– Если бы ты знал, как она очаровательна!
– Действительно, если б я это знал! - в его тоне скользнула безобидная издевка. - Надеюсь, ты еще окончательно не потерял голову и не забыл, что мы собираемся у жилища Диогена?
– Нет, разумеется.
– Я, однако, подумал, что тебе трудно будет найти дорогу, и вот - пришел тебя поторопить. Еще не хватало, чтобы из-за всяких пустяков ты пропустил такое важное событие!
Чаще всего Придумаем разговаривал своим верхним ртом, нижний молчал и открывался лишь тогда, когда необходимо было особо подчеркнуть сказанное. Последняя фраза "…такое важное событие!" была произнесена обоими ртами да еще во весь голос, так что у Максима уже не оставалось и тени сомнений, что событие на самом деле очень важное. Короче, двинулись они в путь, сопровождаемые давно знакомым и отрадным для души звоном маленьких колокольчиков. По дороге Максим поинтересовался, как прошел разговор с господином Философом, и оказалось, что тот счел разгадку вполне разумной, даже записал ее в свою тетрадь. Словом, все складывалось как нельзя лучше. И день выдался на редкость замечательный: на небе улыбалось солнце, таким ярким и веселым оно еще не было никогда. Эта небесная радость передавалась и деревьям - те многозвучно шелестели, словно переговаривались друг с другом, делясь какими-то новостями. Легкий ветерок неустанно кружил в воздушном танце, слегка приминая траву и унося за собой хоровод маленьких пушинок, где-то им украденных (может, у Злых Одуванчиков?). Придумаем шел весьма замысловатым путем, где не было ни тропинки, ни вообще протоптанной местности. Часто он заставлял своего попутчика окунаться в высокие заросли травы, утопая в ней почти по пояс, иногда приходилось перепрыгивать через овраги, что давалось Максиму с большим трудом, так как у него насчитывалась всего лишь пара ног. Наконец, они вышли на долгожданную тропу, где ходьба вновь обрела легкость и свободу.
– Долго еще?
Придумаем вместо ответа указал рукой куда-то вперед и оживленно произнес:
– Ты его знаешь?
На совсем небольшом расстоянии проплывал… или проплывало… или проплывала… короче, какая-тот невнятная фигура. Вот так сходу и не подберешь к ней достойного описания: некий гибрид каракатицы, медузы, многопалого осьминога и чего-то там еще. Это "чего-то там" было совершенно не разобрать. Руки у субъекта прямо на глазах вырастали из туловища и потом вдруг исчезали, так что их количество постоянно менялось. Лишь когда путники стали подходить ближе, что-то колыхнулось в памяти, очертания существа все более и более походили на… Да это же поэт!
– Ну конечно! Наш знаменитый стихотворец! Я уже с ним успел познакомиться.
Так как у Максима сейчас все ассоциации были связаны только с принцессой, он в первую очередь подумал, что в честь нее обязательно надо сочинить сонет, да нет - целую поэму! И Алан в этом деле был бы неплохим помощником.
– Постой, дружище!
Поэт обернулся и приветливо склонил голову. В его панамке зеркального цвета несколько комично отражались деревья и облака. Безликий образ уже не вызывал прежнего отвращения, даже наоборот - возбуждал интерес, не исключающий симпатии.
– Наверняка ты направляешься в ту же сторону, что и мы. Ведь так?
В обыденную серость жизни вновь вторглась чудодейственная лирика:
– Иду я, друзья, этой верной тропой,
Пытаясь понять и душой, и умом - -
В чем смысл удивительной жизни земной?
А вдруг Диоген мне расскажет о том?
Максим даже захлопал в ладоши.
– Я же говорил, он сочиняет стихи на ходу.
Придумаем заискивающе прищурил несколько нижних глаз и с ярко выраженным любопытством спросил:
– А не может ли наш талантливый приятель облечь в рифмичную форму строительство моей великолепной башни? Ведь она, поглотившая столько физических трудов, стоит того, чтобы ей посвятили хотя бы маленькое четверостишие?
Алан ответил, почти не задумываясь:
– Желая сродниться с небес высотой,
Собой воплотив и мечту, и успех,
Она монолитной кирпичной стеной
Стремится всегда к Бесконечности, вверх!
Придумаем почему-то запрокинул голову и посмотрел в самую отдаленную точку неба, открыв при этом оба рта.
– Недурно… Весьма даже недурно! Я это обязательно запомню и напишу на ее стене.
– Ну, а я что говорил? Алан без проблем может импровизировать на любые темы, допустим… - Максим на миг замялся, его язык так и норовил упомянуть о мадригале для принцессы, но не желая слишком афишировать свои чувства, он вовремя перешел на другую тему: - Допустим, описать восход солнца…
Поэт кивнул, отрастил себе лишние четыре руки, затем вскинул голову вверх, как бы обращаясь к самому светилу, и выразительно произнес:
– Когда рождается заря
Из глубины ночи густой,
Тогда все то, что скрыто тьмой,
Светлеет ей благодаря.
Не наглядимся мы никак
На краски утренних лучей.
Ведь мир, повергнутый во мрак,
С зарей стал зримым для очей.
Максим не переставал удивляться - как Алан, лишенный глаз, при этом способен так тонко подмечать все вещи и события? Наверняка, он смотрит на мир каким-то внутренним взором, причем, доступным лишь ему одному.
Так, увлеченные благозвучными стихами, они и не заметили, как очутились на поляне, где уже собралось много жителей этого царства, большинство из которых Максим раньше никогда не видел. Но по этому множеству легко было догадаться, что поляна - та самая, к которой они и держали путь. Наконец, перед взором замельтешили знакомые и, кажется, в чем-то родные лица. Вон господин Философ… Присел на какой-то бугорок, держа в руках тетрадь и пишущий прибор, приготовленный для того, чтобы слово в слово записать Умную Мысль среди других научных трудов. Сюда пришел и Милеус. Ну, с ним все ясно. У него любопытство, кажется, основное хобби. Наверняка, он пришел самый первый и теперь лежал, растянувшись в объятьях мягкой травы, срывал растущие поблизости цветы, вдыхал в себя их аромат и затем отбрасывал в сторону. Лодочник… Кстати, где Лодочник? Максим поискал глазами среди толпы, уверенный, что тот все же решил на время оставить свой пост ради такого события - послушать самого Диогена! Его маститая фигура быстро появилась в поле зрения, так как он минимум в два раза возвышался над всеми остальными. Лодочник прибыл вместе со своими веслами, крепко зажатыми в левой части, его нижняя часть приминала множество травы - он сидел в терпеливом ожидании, надев на лицо маску полубезразличного миросозерцания. Взоры у всех то и дело устремлялись в сторону, где стояла большая бочка, закупоренная с обоих сторон. Изнутри не доносилось ни звука, ни шороха, ни каких-либо признаков жизни, и Максим даже на мгновение забеспокоился - не умер ли ее обитатель. Что если местное божество от чрезмерного аскетизма уже покинуло бренную плоть и ушло к своим друзьям-богам куда-то на небо? Увы! Такой трагичный поворот событий лишил бы его возможности хотя бы раз в жизни услышать настоящую Умную Мысль. Да и для остальных было бы разочарование не меньшее.
Придумаем, стоящий рядом, сиял всем своим видом, из чего можно было заключить, что он ничуть не обеспокоен подобного рода мрачными предчувствиями.
– Уже сейчас! С минуты на минуту он должен появиться!
Все переговаривались только шепотом, видимо, боясь потревожить размышления Диогена. Ведь может как раз в данный момент он довершает последние штрихи своей Умной Мысли, являющейся долгожданным плодом трехлетнего интеллектуального труда.
Наконец-то бочка зашевелилась… Почти без шума крышка отскочила в сторону, издав при этом лишь тихий звук откупоренной бутылки. И Диоген вылез наружу, зажмурившись от непривычных солнечных лучей. На нем не было абсолютно никакой одежды, как и подобает истинным затворникам. Его бледное исхудалое тело, состоящее всего из одной головы, одной руки и одной ноги, совершенно лишенное того, что мы называем туловищем, выглядело совсем истощенным, но яркий огонек в глазах свидетельствовал о бодрости духа, проникновенный взор доказывал несломленость воли, а мягкая улыбка, дополняющая святой облик, без слов говорила, что все в порядке. Все вокруг взбудоражено ахнули, затаив дыхание. А Диоген, одарив взглядом присутствующих, начал свою речь, насыщенную риторическими оборотами:
– Друзья мои!..
В Мироздании сразу стало непривычно тихо.
– Друзья мои! В течение трех лет ваш покорный слуга в условиях мрака и тесноты размышлял над очередной Умной Мыслью, думая, чем бы поразить ваш слух на этот раз. Смиренно покоряясь издевательствам жесткой аскезы, лишая себя сна и пищи, покоя и отдыха, я денно и нощно проводил жизнь в неустанной работе мысли, вглядываясь в суть всех вещей и событий, происходящих под небом. И смею надеяться, что мой труд не обманет ваших ожиданий. Так приготовьтесь слушать…
Напряжение нарастало.
Диоген еще раз обвел свою публику интригующим взором и сказал…
Действительно Мысль!
Да такую Умную!
Да такую Проникновенную!
Да такую Неоспоримо-истинную!
…что все непринужденно воскликнули. Его слова произвели эффект разразившейся молнии.
– Вот это да! - громко воскликнул Лодочник, покачивая верхней частью.
– Прекрасные слова! - вторил Милеус.
Философ принялся спешно писать в своей тетради, в точности воспроизводя только что услышанное. Со всех сторон доносились восхищенные возгласы:
– Гениально!
– Брависсимо!
– Как остро! Как изысканно!
– Нам бы до этого никогда не додуматься!
Максим сидел заколдованный и неподвижный. Речь Диогена произвела на него столь потрясающее впечатление, что он даже перестал думать о своей незабываемой пассии, удивляясь - какие все-таки замечательные слова достигли его ушей! Как ярко они отражают действительность! Как искусно в них сочетаются лирическое созвучие и глубина мудрости!
Диоген смиренно выслушал целую бурю комплиментов и предшествующий ей шквал аплодисментов, затем произнес:
– Рад, очень рад, что вам всем понравилось! Я знал, что мой труд не пропадет даром. А теперь, друзья мои, извините, наше короткое свидание подходит к концу, как скоропостижно кончаются все счастливые минуты жизни. Я снова на три года ухожу от вас, чтобы размышлять над следующей Умной Мыслью, и обещаю вам, что она будет не менее впечатляющей.
С этими словами Диоген вновь нырнул в свою бочку, и крышка плотно захлопнулась. Неподвижность и молчание, как два вечных стража, опять воцарили над этим чудаковатым жилищем, скрывающим в себе все таинственное и непостижимое.
– Ну как? - спросил Придумаем, толкнув Максима под бок.
– Ничего подобного раньше не слышал!
– А я тебе что говорил!
Затрезвонили сверчки, почти в унисон с ними затянули многоголосьем пернатые хозяева леса, к ним еще пристроились цикады. Дополняя партию вселенской арии, где-то басом заревел некий зверь. А совсем рядом, перекликая все остальные звуки, раздался проникновенный тенор соловья… или не соловья… в общем, какой-то птицы с двумя головами и четырьмя клювами. Птица была возбуждена всеобщей радостью. И мир очнулся, стряхивая с себя сонливую тишину. Жители Мироздания расходились по своим домам воодушевленными обладателями Умной Мысли, которую все без исключения находили предельно талантливой, возвышенной и неповторимой. Алан мимоходом сочинил свой очередной куплет:
– Меня сразила наповал
Не молния, не гром, не тьма.
Я пораженный ныне пал
Великой остротой ума!
Максим, находясь под впечатлением подобного рода, как-то не заметил, что бродит в лесу уже совсем один. Все разошлись, и он обнаружил себя бесцельно слоняющимся между деревьев. Куда-то шел и шел… Уже спутались все направления и стороны света. Вокруг - лишь бескрайнее полчище мохнатых зеленью великанов, вросших корнями в землю и обреченных на вечную неподвижность. Снова что-то зашевелилось в памяти… угрюмость омертвелого замка, принцесса, ее голос, ее глаза… Свобода, казалось, была так близка для нее, словно дуновение фривольного ветра, кружащего прямо над головой. Всего лишь нужно протянуть руку и ухватиться за него. Одно единственное движение… Одно недовершенное предложение… Одно удачно подобранное слово…
И он принялся бубнить себе под нос злополучное четверостишие:
– "Я до минус трех считал,
В том была необходимость,
И, взглянув вокруг, понял,
Что наш мир…"