- Я думал… ты… - Он набрал воздуха в легкие. - Я думал, тебе надо теперь пить снятое молоко или что-нибудь в этом роде.
- Мне хочется чашечку кофе.
- Вижу.
Он сидел, в траурном молчании глядя на стол, и медленно глотал обжигающий напиток. Он заставил себя погрузиться в мутный бескрайний туман. Он почти забыл, что она сидит рядом. Комната исчезла, все здешние образы и звуки растворились.
Звякнула чашка. Он вздрогнул.
- Не хочешь со мной разговаривать - прекрасно; можем покончить со всем прямо сейчас! - сердито сказала она. - Если ты думаешь, будто я стану скакать вокруг тебя, пока ты не соизволишь обронить слово, то сильно ошибаешься!
- А что ты хочешь, чтобы я сделал?! - вспыхнул он в ответ. - Если бы от меня ждала ребенка какая-то другая женщина, что бы чувствовала ты?
Она закрыла глаза. По лицу было видно, с каким трудом Энн сохраняет терпение.
- Послушай, Дэвид, говорю в последний раз: я тебе не изменяла. Я понимаю, это мешает тебе играть роль обманутого супруга, но ничем не могу помочь. Можешь заставить меня поклясться на сотне Библий, и я все равно скажу тебе то же самое. Можешь ввести мне сыворотку правды, и я повторю то же самое. Можешь подключить меня к детектору лжи, и все равно услышишь то же самое. Дэвид, я…
Она не смогла договорить. Приступ кашля сотряс все ее тело. Лицо налилось кровью, и она кинулась к раковине налить воды. Он осторожно похлопывал ее по спине, пока она пила. Энн поблагодарила его осипшим голосом. Дэвид еще немного погладил ее по спине, почти с тоской.
- Лучше тебе сегодня полежать в постели, - сказал он, - кашель у тебя какой-то нехороший. И еще… стоит подкалывать одеяло булавками, чтобы ты не…
- Дэвид, что ты будешь делать? - спросила она несчастным голосом.
- Делать?
Она не стала объяснять, что имеет в виду.
- Я… я не знаю, Энн. Всем сердцем я хочу верить тебе. Но…
- Но не можешь. Что ж, ладно.
- Не спеши, пожалуйста, с выводами! Неужели ты не можешь дать мне время, чтобы все обдумать? Ради бога, я же пробыл дома всего день!
На короткий миг он, казалось, увидел в ее глазах прежнюю теплоту. Может быть, она смогла понять за его сердитым тоном, как сильно ему хочется остаться. Она взяла чашку с кофе.
- Что ж, обдумывай, - сказала она. - Я-то знаю правду. Если ты мне не веришь… тогда ищи себе какое-нибудь глубоко научное объяснение.
- Спасибо, - сказал он.
Когда Коллиер уходил из дома, Энн, тепло укутанная, лежала в постели, кашляла и читала "Введение в химию".
- Дэйв!
Серьезная физиономия профессора Мида расплылась в улыбке. Он отложил в сторону пинцет, которым поправлял препарат под линзой микроскопа, и протянул руку. Джонни Миду, некогда лучшему нападающему во всей Америке, было двадцать семь, высокий, широкоплечий, вечно стриженный под ежик. Он сжал кисть Коллиера в мощном рукопожатии.
- Как дела, приятель? Вволю наобщался с бразильскими москитами?
- Более чем, - улыбнулся Коллиер.
- Прекрасно выглядишь, Дэйв. Подтянутый, загорелый. Должно быть, отлично смотришься на фоне наших задохликов из кампуса.
Они направились через обширную лабораторию в контору Мида, проходя мимо студентов, склонившихся над микроскопами или вперивших взоры в шкалы приборов приборов. Коллиера сейчас же охватило чувство возвращения, но радость тотчас пропала, когда до него дошла ирония ситуации: он испытал это чувство здесь, а не дома.
Мид закрыл дверь и указал Коллиеру на стул.
- Ладно, расскажи мне обо всем, Дэйв. Исследование в тропиках - дело нешуточное.
Коллиер откашлялся.
- Послушай, Джонни, если ты не против, - начал он, - мне бы хотелось сейчас поговорить о другом.
- Выкладывай, что там у тебя, дружище.
Коллиер колебался.
- Ты только пойми: то, что я скажу, должно остаться строго между нами, и скажу я это только потому, что ты мой лучший друг.
Мид подался вперед на своем стуле, юношеская живость сошла с лица, когда он понял, что его товарищ чем-то всерьез обеспокоен.
Коллиер все рассказал.
- Нет, Дэйв, - произнес Джонни, когда тот закончил.
- Послушай, Джонни, - продолжал Коллиер, - я понимаю, это звучит безумно. Но она с такой уверенностью настаивает, что ни в чем не виновата… честно говоря, я в полной растерянности. Либо она перенесла настолько сильное потрясение, что ее разум вытеснил воспоминания… про… про…
Он с хрустом сжал пальцы.
- Либо? - помог Джонни.
Коллиер глубоко вздохнул.
- Либо же она говорит правду.
- Но, Дейв…
- Знаю, знаю. Я уже был у нашего доктора. Клейнмана, ты его знаешь.
Джонни кивнул.
- Так вот, я был у него, и он сказал то же самое, то, чего ты не хочешь произносить. Что женщина не может забеременеть через пять месяцев после соития. Я это знаю, но…
- Но - что?
- Может быть, существует какой-то иной способ?
Джонни смотрел на него молча. Коллиер уронил голову на руки и закрыл глаза. Спустя миг он заговорил сам, с горестной насмешкой повторив собственные слова.
- "Существует какой-то иной способ". Что за нелепое предположение!
- Она утверждает, что не?..
Коллиер устало закивал.
- Да. Она… да…
- Не знаю, - сказал Джонни, проводя кончиком указательного пальца по нижней губе. - Может быть, у нее истерия. Может быть… Дэвид, может быть, она вовсе не беременна.
- Что?!
Коллиер вскинул голову и впился в Джонни глазами.
- Не дергайся, Дэйв. Не хочу тебя злить. Однако… э… разве Энн не мечтала все это время о ребенке? Думаю, она очень сильно его хотела. Э… вероятно, это покажется безумной теорией, но, полагаю, возможно, чтобы эмоциональное… опустошение во время полугодовой разлуки с тобой вызвало ложную беременность.
Дикая надежда зашевелилась в Коллиере, надежда иллюзорная - он осознавал это, но в отчаянии готов был схватиться и за нее.
- Мне кажется, вам стоит поговорить об этом еще раз, - сказал Джонни. - Постарайся выудить из нее больше информации. Попробуй даже то, что она предлагает: гипноз, сыворотку правды, что-то еще. Но… не сдавайся, дружище! Я знаю Энн. И я ей верю.
Он почти бежал по улицам, размышляя о том, какой малой толики надежды ему хватило, чтобы поверить, что сумеет отыскать правду. Но по крайней мере, теперь, слава богу, сумеет. Эмоции захлестывали, ему хотелось кричать: "Это правда, должно быть правдой!"
Когда он свернул на дорожку к дому, он остановился так внезапно, что едва не упал, изо рта вырвался крик.
Энн стояла на крыльце в ночной рубашке, ледяной январский ветер трепал тонкий шелк, облепивший ее тело. Она стояла на промерзших досках босиком, держась одной рукой за перила.
- О господи! - пробормотал Коллиер сдавленным голосом и помчался по дорожке, чтобы побыстрей обнять ее.
Он обхватил ее, она была вся синяя и холодная как лед, широко раскрытые глаза вгоняли в страх.
Он наполовину ввел, наполовину внес ее в теплую гостиную и усадил в широкое кресло у камина. Зубы у нее стучали, свистящее дыхание вырывалось изо рта толчками. Дэвид заметался по дому: пытаясь совладать с дрожью в руках, он доставал одеяло, втыкал в розетку вилку, подсовывал электрогрелку под ее заледеневшие ноги, судорожно разводил огонь, чтобы заварить кофе.
Наконец он сделал все, что было в его силах, опустился рядом с Энн на колени и взял ее хрупкие руки. Слыша, как сотрясающий тело озноб отдается в ее дыхании, он ощутил, как все его внутренности переворачиваются от невыразимой тоски.
- Энн, Энн, что с тобой происходит? - едва не рыдал он. - Ты что, сошла с ума?
Она попыталась ответить, но не смогла. Энн съежилась под одеялами, глядя на него умоляющим взглядом.
- Тебе не обязательно отвечать, милая. Все хорошо.
- Я… я… я… д-должна была выйти, - выговорила она.
И больше ничего. Дэвид остался сидеть рядом, не сводя глаз с ее лица. И хотя ее била дрожь и сгибали мучительные приступы кашля, она. похоже, поняла, что муж верит ей: Энн улыбалась ему, а ее глаза светились счастьем.
К ужину у нее был сильный жар. Дэвид уложил Энн в постель, не предлагая никакой еды, но дав ей столько воды, сколько она хотела. Температура скакала - за считаные секунды горящая в лихорадке кожа делалась холодной и липкой.
Коллиер позвонил Клейнману около шести, и доктор приехал спустя пятнадцать минут. Он сразу же прошел в спальню осмотреть Энн. Лицо его посерьезнело, и он вызвал Коллиера в коридор.
- Придется отправить ее в больницу, - сказал он негромко.
Затем Клейнман спустился на первый этаж и вызвал карету скорой помощи. Коллиер вернулся к постели больной и стоял там, держа ее обессиленную руку, глядя на закрытые глаза, на пылающую кожу. "В больницу, - думал он, - о боже, в больницу".
После чего произошло нечто странное.
Клейнман вернулся и снова позвал Коллиера в коридор. Они стояли и разговаривали, пока снизу не раздался дверной звонок. Коллиер сбежал по лестнице, впустил молодого врача и двух санитаров, и те с носилками отправились наверх.
Клейнман стоял у постели больной, глядя на Энн в немом изумлении.
Коллиер подбежал к нему.
- Что случилось? - закричал он.
Потрясенный Клейнман медленно поднял голову.
- Она выздоровела.
- Что?
Приехавший врач быстро подошел к постели. Клейнман заговорил с ним и с Коллиером.
- Жар спал, - сказал доктор. - Температура, дыхание, пульс - все в норме. Она полностью излечилась от пневмонии за…
Он посмотрел на наручные часы.
- За семнадцать минут, - объявил он.
Коллиер сидел в приемной доктора Клейнмана, невидящим взглядом уставившись в журнал у себя на коленях. В кабинете Энн делали рентген.
Стало ясно определенно - Энн беременна. На рентгене был четко виден шестинедельный эмбрион. И снова отношения были разрушены его подозрениями. Он по-прежнему заботился о ее здоровье, но опять не мог разговаривать с женой, не мог сказать, что верит ей. И хотя он ни разу не заговаривал о своих возродившихся сомнениях, Энн чувствовала это без слов. Она избегала его дома, одну половину времени проводя во сне, а другую - за нескончаемым чтением. Дэвид по-прежнему не мог этого понять. Она проштудировала все его книги по физике, затем все труды по социологии, антропологии, философии, семантике, истории и вот теперь принялась за географию. Логика в ее предпочтениях, как казалось, отсутствовала.
И весь этот период, пока фигура ее изменялась от песочных часов к груше, от груши к шару, а от шара к овалу, Энн поглощала неимоверное количество соли. Доктор Клейнман каждый раз предостерегал ее. Коллиер пытался остановить жену, но она не желала останавливаться. Похоже, она просто не могла обойтись без соли.
Из-за этого она слишком много пила. И ее вес дошел до точки, когда чрезмерно разросшийся плод начал давить на диафрагму, отчего стало трудно дышать.
Как раз вчера лицо у нее посинело, и Коллиер срочно повез ее к Клейнману. Доктор сделал что-то, облегчив ее страдания. Коллиер не знал, что именно. Потом Энн сделали рентген, и Клейнман велел привезти ее снова на следующий день.
Дверь открылась, и Клейнман пропустил Энн вперед.
- Присядь, моя дорогая, - сказал доктор. - Я хочу переговорить с Дэвидом.
Энн прошла, не взглянув на Коллиера, и опустилась на кожаную кушетку. Вставая, он заметил, что она потянулась за журналом. "Сайентифик Американ". Вздохнув и покачав головой, он прошел в кабинет Клейнмана.
Пока шагал к стулу, Коллиер думал - кажется, уже в сотый раз - о той ночи, когда она плакала и говорила, что вынуждена остаться, потому что ей просто некуда больше идти. Потому что у нее нет своих сбережений, а все ее родственники умерли. Она говорила, что если бы не знала, что ни в чем не виновата, то, скорее всего, убила бы себя из-за того, как он с ней обращается. Дэвид, будто каменный, все стоял возле постели и не находил в себе сил, чтобы спорить, утешать, вообще говорить хоть что-нибудь. Он просто стоял, а когда все это сделалось невыносимым, так же молча вышел из комнаты.
- Что там? - спросил он.
- Лучше сам посмотри, - угрюмо сказал Клейнман.
Поведение Клейнмана тоже сильно изменилось за последние месяцы, и его доброжелательное отношение заменила собой некая смесь из растерянности и раздражения.
Коллиер посмотрел на пластины с рентгеновскими снимками, взглянул на даты. Один снимок был вчерашний, другой Клейнман сделал только что.
- Я не… - начал Коллиер.
- Обрати внимание, - перебил его Клейнман, - на размер плода.
Коллиер сравнил снимки более тщательно. Сначала он не понял. А потом его глаза вмиг округлились.
- Разве такое возможно? - спросил он и ощутил, как нереальность происходящего обрушивается на него со всей своей сокрушительной силой.
- Однако это факт, - только и сказал Клейнман.
- Но… как?
Клейнман покачал головой, и Коллиер заметил, как левая рука доктора, лежавшая на столе, сжалась в кулак, словно он был зол на очередную загадку.
- Я никогда не видел ничего подобного, - произнес Клейнман. - Полностью сформировавшийся скелет на седьмой неделе. На восьмой - отчетливые черты лица. Органы, полностью развитые и функционирующие, к концу восьмой недели. Безумная тяга матери к соли. И вот теперь это…
Он взял снимки и уставился на них едва ли не как на личных врагов.
- Как ребенок может уменьшиться в размерах?!
Коллиер ощутил укол страха, услышав смятение в голосе Клейнмана.
- Что ж, что ж, - Клейнман в раздражении помотал головой, - плод вырос до ненормальных размеров из-за того, что мать пьет слишком много воды. До таких размеров, что начал опасно давить на диафрагму. И вот теперь, в один день, давление прекратилось, а размер ребенка значительно уменьшился.
Руки Клейнмана сжались в кулаки.
- Такое впечатление, - произнес он нервно, - будто ребенок знает, что происходит.
- Больше никакой соли!
Его голос поднялся до крика, когда он вырывал у нее из руки солонку и засовывал обратно в буфет. Потом Дэвид забрал у нее стакан с водой и вылил большую часть в раковину. И снова опустился на стул.
Она сидела с закрытыми глазами, тело дрожало. Он смотрел, как слезы медленно катятся по ее щекам. Дэвид закусил нижнюю губу. Затем она открыла глаза, большие испуганные глаза. Она справилась с рыданием и спешно вытерла щеки. Осталась сидеть спокойно.
- Извини, - пробормотала она, и почему-то у Коллиера создалось впечатление, что обращается она не к нему.
Одним глотком Энн выпила остаток воды.
- Ты опять слишком много пьешь, - проговорил он. - Ты же знаешь, что сказал доктор Клейнман.
- Я… стараюсь. Но ничего не могу поделать. Я не в силах не есть соль, а из-за нее меня мучает жажда.
- Тебе нельзя столько пить, - произнес он холодно. - Это опасно для ребенка.
Она с тревогой смотрела, как ее собственное тело вдруг начало содрогаться. Руки соскользнули со стола и обхватили живот. Выражение ее лица заставило Дэвида кинуться на помощь.
- Что такое? - быстро спросил он.
- Не знаю. Ребенок толкается.
Он подался назад, мышцы расслабились.
- Это вполне нормально, - сказал он.
Они немного посидели молча. Энн ковырялась в тарелке. Один раз он заметил, что она машинально потянулась к солонке и, когда пальцы не нашли ее, в тревоге подняла глаза.
- Дэвид, - сказала она спустя несколько минут.
Он проглотил то, что успел дожевать.
- Что?
- Почему ты остался со мной?
Он не мог ответить.
- Потому что ты поверил мне?
- Я не знаю, Энн. Не знаю.
Слабая надежда, отражавшаяся на лице, померкла, и она опустила голову.
- А я-то думала, что, может быть… Раз ты все-таки остался…
Снова слезы. Она сидела, даже не стараясь смахнуть их, и капли медленно катились по щекам, иногда затекая в рот.
- О, Энн, - сказал он наполовину раздраженно, наполовину виновато.
Дэвид встал, чтобы подойти к ней. В этот момент по ее телу прошла еще более сильная судорога и ее лицо побелело. Она снова перестала плакать и почти сердито вытерла щеки руками.
- Я ничего не могу поделать, - произнесла она медленно и громко.
Не ему. Коллиер был уверен, что она обращается не к нему.
- С кем ты разговариваешь? - не выдержал он.
Он стоял, глядя на жену сверху вниз. Она казалась такой беспомощной, такой испуганной. Ему хотелось привлечь ее к себе, утешить. Ему хотелось…
Все еще сидя на месте, она прижалась к его груди, а он гладил ее каштановые волосы.
- Бедная девочка, - приговаривал он. - Бедная моя девочка.
- О, Дэвид, Дэвид, если бы только ты мне верил. Я отдала бы все, что угодно, чтобы ты поверил мне, все. Это невыносимо - видеть, как ты холоден со мной. Особенно когда я знаю, что не сделала ничего дурного.
Он стоял молча, говорил его внутренний голос: "Вероятность существует. Существует".
Казалось, Энн прочла его мысли: она взглянула на него, и в ее глазах загорелась надежда.
- Все, что угодно, Дэвид, все.
- Ты меня слышишь, Энн?
- Да.
Энн лежала на кушетке в кабинете профессора Мида, закрыв глаза. Мид забрал из пальцев Коллиера шприц и положил на стол. Сам сел на край стола, наблюдая в угрюмом молчании.
- Кто я, Энн?
- Дэвид.
- Как ты себя чувствуешь, Энн?
- Тяжело. Мне тяжело.
- Почему?
- Этот ребенок такой тяжелый.
Коллиер облизнул губы. Почему он медлит, почему продолжает задавать пустые вопросы? Он ведь знал, что хочет спросить. Или он слишком испуган? А вдруг она, несмотря на все уверения, даст не тот ответ?
Он с силой сплел пальцы, а шея словно превратилась в монолитную колонну.
- Дэйв, не слишком долго, - предупредил Джонни.
Коллиер шумно втянул воздух.
- Это… - он с трудом проглотил комок в горле, - это мой ребенок, Энн?
Она колебалась. Брови нахмурились. Веки затрепетали, глаза на миг открылись и захлопнулись снова. Все тело содрогалось. Она, похоже, испугалась этого вопроса. Потом краска сбежала с лица.
- Нет, - произнесла Энн сквозь сжатые зубы.
Коллиер почувствовал, как натянулись все его жилы, как запульсировала кровь.
- Кто его отец? - спросил он, не сознавая, как громко и неестественно звучит голос.
После этого вопроса тело Энн неистово задергалось. В горле что-то защелкало, и голова безжизненно обмякла на подушке. Побелевшие от натуги кулаки разжались.
Мид подскочил и взял ее запястье. С напряженным лицом он отсчитал пульс. Удовлетворенный, он поднял ее правое веко и посмотрел на зрачок.
- Она окончательно отключилась. Говорил я, что сыворотку правды не стоит применять к женщине на позднем сроке беременности. Тебе надо было сделать это несколько месяцев назад. Клейнман не будет в восторге.