Вечерами, когда он не выходил к обсерватории, Фынь углублялся, лежа в постели, в глубины своего Я. Присутствующая при этом наложница должна была всю ночь слушать мучительные поиски императором своей сути. Попав первый раз в спальню императора, начинающая наложница сперва удивлялась - зачем она здесь нужна. Но потом втягивалась и уже сама с некоторым интересом обсуждала с Фынем то проблемы смысла Мироздания, то проблемы человеческой сути. По этой причине наложницы императорского двора слыли весьма образованными. И так это вошло в моду, что императоры других Поднебесных стали лично принимать ежегодные экзамены у своих наложниц по разным ученым наукам.
Но внезапно в пределы империи вторглись то ли хунны, то ли сянбийцы. Степные богатыри на своих выносливых легконогих лошадях победно доскакали почти до самой столицы княжества или Царства Фу, которое на самом деле было империей.
Заседание госсовета началось поздно ночью, когда кочевники мирно дрыхли в своих юртах у стен столицы. Высшие чиновники сидели у стен павильона с нескрываемыми печатями крайней озабоченности и нарочитой осмысленности на лицах.
- Ну что, мужики, как жить дальше будем? - обратился к ним с грозной речью император Фынь.
Лучше бы он не брал так круто. Потому что только один, не самый первый чиновник решился сделать тут же себе харакири. Но вовремя вспомнил, что он не японец, а китаец, и остался жив. Остальные, подступая к императору, потрясая вскинутыми вверх задницами, ползая у ног Фыня, принялись гнать друг на друга дуру.
Естественно, Фынь в досаде заложил себе уши пальцами и кивнул стражникам. Те из человеколюбивых традиций не стали рубить головы чиновникам, а повыволакивали всех, шуршащих у императорских ног, на свежий воздух под звездное небо. Это мероприятие было призвано остудить разогревшиеся головы. Потому что они были обязаны аккуратно сосчитать полное количество видимых в эту ночь звезд и представить это число поутру императору, чтобы тот по одному ему известным методикам свершил утренние предсказания. Если бы данное число не сошлось с установленным из дневных наблюдений за реализацией предсказаний, то головы чиновников должны были покинуть свои привычные места.
Итак, Фынь продолжил:
- Нет, ну а все-таки?
После этих глубоких по скрытому смыслу слов оставшиеся чиновники впали в возвышенное созерцание Великой Государственной Думы. Но Дума не думалась.
У китайцев всегда было много талантливых полководцев. Так как было с кем воевать - китайцев вокруг было много. Поэтому Фынь позвал:
- Генерал Тан Ли, каково ваше решение?
Тот поднялся и по-военному четко ответил:
- Я предлагаю уничтожить северных варваров всех до одного, прямо у стен столицы.
- Это хорошая мысль, генерал Тан Ли. Если других мыслей не поступит, я вспомню о вас. А теперь вы, генерал Сяо Ю:
Тот поднялся и по-военному четко ответил:
- Я предлагаю обойти варваров с юга и запереть их между столицей, горой Ань-Лунь, Желтой рекой и нашей доблестной армией. Терпя недостаток в пище и корме для своих ужасных лошадей, грязные степняки сдадутся все как один на безжалостную милость Вашего императорского Величества.
- Это хорошая мысль. Я о вас пока не забываю, генерал Сяо Ю. А теперь ваш черед, генерал О'Хара.
Поднялся самый молодой и самый незакомплексованный на уставной почве генерал:
- Вы меня, ваше Величество, еще бы назвали Мак Дональдсом. Я Чжи Чжао. Не больше, но, - он посмотрел на двух предыдущих генералов. - Но и не меньше. Так вот. Я мог бы предложить еще один идиотский план, к примеру - переловить всех крыс в городе и спустить их на варваров, чтобы те этих крыс слопали и поумирали в страшных муках. Но скажу то, что произойдет на самом деле. Я буду основываться на голых фактах и на великой науке об этногенезе. А произойдет следующее: варвары ворвутся в столицу, вырежут где-то в пределах одной трети населения, а не все сто процентов, как это принято в наших китайских разборках. Вас, ваше императорское Величество, в зависимости от вашего поведения или отравят или посадят на кол, предварительно вырезав у вас то, что им заблагорассудится. На трон взойдет какой-нибудь кривоногий плосколицый Шибыр-хан и объявит о воцарении династии Хань. Само собой, запрется на месяц с вашими наложницами в своих покоях. После чего всех оставшихся к тому времени в живых ваших чиновников и генералов возьмет к себе на службу. И лет эдак с полсотни продержится на своем яшмовом троне. Но не он сам, а его сын, который, наущаемый наложницей-китаянкой, его очень скоро отравит. Правление новой династии не будет сахаром, так как следует учитывать этногенетическое приближение хуннов к фазе обскурации. Возникнет химера - бездумное смешение бывших кочевников с коренными китайцами, которая поглотит всю пассионарность завоевателей. С севера и востока же явятся новые племена, находящиеся в фазе пассионарного подъема. Они сметут хуннов, рассеют их остатки по закоулкам Ойкумены и попытаются окитаиться, то есть, создать новую династию. Но, войдя в акматическую фазу пассионарного перегрева, только перережут друг друга. Вот тогда придет один из уцелевших великих китайских генералов и создаст новую китайскую империю. Я закончил.
- А этим великим китайским генералом будешь ты, Лу Мум Ба? - ехидно заметил Фынь.
- Учитывая мой возраст на данный момент, вполне возможно.
- Знаете, ребята, - обратился Фынь ко всем трем выступившим генералам. - А ведь следует рубить вам головы, а мне линять из столицы.
Но тут поднялся патриот из гражданских и убежденно заметил:
- Да мы их всех, гадов, ассимилируем!
- Кто? - удивился Фынь. - В вашем-то преклонном возрасте? И когда, этой же ночью?
- Ну, я это в смысле торжества нашей национальной китайской идеи в исторической перспективе, - несколько поправился патриот.
- А когда под вашим надзором вырезали все три с лишком миллиона жителей княжества Сяо по плану присоединения их земель к империи Ци, вы также руководствовались национальной идеей? - спросил Чжи Чжао.
- Ну, это все-таки было наше внутреннее, китайское дело. Мы, китайцы, своих в плен не берем! Таковы уж наши этические принципы, освященные гением предков!
- Ну, а что вы, мой юный друг можете добавить? - обратился Фынь к молодому чиновнику, фантазеру и начинающему фантасту.
И тот предложил:
- Предлагаю свалить на наших врагов небесный свод, и одним ударом покончить со всем этим.
- Ну что ж, уважаемые. Я что хочу сказать, - решил подытожить Фынь. - Речь идет в первую очередь о вас самих, я-то уйду в себя, а оттуда прямиком в Дао. Я это делать умею и люблю. А вот вы что будете делать?
- А что? - отозвался генерал Тан Ли. - По-моему все уже разъяснилось. Вы, Ваше императорское Величество уходите в себя. Мы, ваши верные слуги, на службу новой династии. Патриоты ассимилируют варваров в плане торжества национальной китайской идеи. А лет через пятьдесят-шестьдесят, как сказал коллега Ин Чу-Чун, у нас у всех будет хорошая возможность побороться за гармоничное устройство новой китайской династии. Что касается молодого человека из штатских, то мы все предоставляем ему карт-бланш. Пускай опускает на врагов небесный свод. Что до процента вырезаемого населения столицы, то спишем это дело на наши этические принципы и неуемную китайскую гордость, представив дело как героический подвиг народных масс. Вот стало быть как.
- Да нет, любезный. Вы меня не так поняли, - пожал плечами Фынь.
- Я имел в виду не то, что случится с вами, если в столицу войдут кочевники. Я имел в виду - что случится с вами, если я уйду в себя.
- Что? Что?.. - мысленно спросили все присутствующие.
- Вы представляете себе, что происходит со звездами, когда вселенная сжимается в точку? Нет? Вот то же будет с вами, когда я уйду в себя. Подумайте, господа.
С этими словами Фынь поднялся с трона и удалился в дальние покои.
И уж таковы ли плоды просвещения, или какие иные плоды подействовали. Только наутро кочевники были оттеснены от столицы, а затем, получив выкуп шелком и прочей ерундой, ушли обратно на север, в степи - довольные, сытые, богатые, свободные, по ходу дела планируя новый набег на следующий год.
Загадочен и непредсказуем Китай. В необозримые дали устремлено его будущее. И кто сможет остановить его, влекомого великой национальной китайской идеей к неограниченному расширению?
Шарманщик и буратинка
Марина Ясинская
Работа "случайного встречного" всегда меня привлекала. В моих глазах она была окружена заманчивым ореолом загадочности, мистики и тайны, и я мечтал о ней, сколько себя помню. Именно потому мое заявление о том, что я намереваюсь податься в "случайные встречные", не стало для отца неожиданностью. Однако мой выбор он все равно не одобрил.
- Молод ты еще для такой работы, - покачал он головой. - Ни людей не знаешь, ни в жизни ничего толком не повидал. А хорошему случайному встречному знаешь, какой опыт нужен?
- Прекрасно, вот на работе его и наберусь, - отмахнулся я. И еще подумал про себя, что до сих пор не видел на доставке ни одного взрослого, только своих сверстников, так что молодость этой работе явно не помеха.
- А, может, на завод?
- Нет, - упрямо заявил я. Перспектива всю жизнь простоять в цеху у станка, отливающего чувства, меня не привлекала. Не привлекала настолько, что я даже ни разу не побывал на заводе, где целыми днями пропадал отец. - Я буду случайным встречным - и точка.
Мое упорство отца не переубедило - он остался при своем мнении. Правда, больше меня не отговаривал. Он-то ведь знал, что некоторые истины человек просто не может принять из рук другого, поскольку должен прийти к ним сам.
Вот я и пошёл к своей.
На протяжении жизни человек видит сотни, тысячи незнакомцев. Они проходят мимо него в толпе, они стоят рядом в переполненном трамвае, они проносятся в машинах по встречной полосе, они провожают взглядом из безликих окон высотных домов. Самый распространенный контакт с ними - мимолетный взгляд. Иногда - короткий жест или слабая улыбка. Еще реже - обмен парой слов. И уж совсем редко - задушевный, искренний, обнажающий всего себя разговор, который случается только тогда, когда человек точно знает, что никогда больше не увидит своего нечаянного собеседника.
Люди чаще всего не понимают, какую важную роль в их жизни играют такие мимолетные столкновения и свято уверены в случайности этих коротких встреч.
Поначалу, как я и ожидал, мне поручали самые простые доставки.
Каждый день в назначенный час я подходил к бревенчатой пристройке, прислонившейся к теплому каменному боку завода, где работал отец. Пристройка больше смахивала на сказочную избушку, чем на склад, а завод больше походил на суровый старинный замок с узкими окнами-бойницами, а не на промышленный объект.
На складе я получал пакеты, знакомился с инструкциями и послушно отправлялся по указанным маршрутам - доставлять.
Получатель пакета "решимость" спускался в метро на длинном эскалаторе. Его взгляд на миг задержался на щуплом молодом человеке, едущем на другом эскалаторе и шуршащем тонкими газетными листами...
Я ловлю взгляд адресата, удерживаю, фиксируюсь на глазах. Сосредотачиваюсь. Передаю... Передаю... Передаю... Ну, вот и всё. Сегодня получатель, зайдя в кабинет самодура-начальника, впервые постоит за себя.
Адресат пакета "облегчение" шел в хмурой толпе, деловито топчущей зебру людного перекрестка. Коренастый мужичок с дубленым лицом и въевшейся под ногти машинной смазкой задел его локтем и взвился:
- Смотри, куда прёшь!
Пострадавший в ответ с чувством процедил сквозь зубы что-то нелицеприятное.
"Готово", - удовлетворенно киваю я. "Получатель" растратил на меня существенную часть накопившегося стресса и теперь не сорвет злость дома, на семье.
Получательница "укора", модная дама с холеными руками, покосилась на сухонькую богомолку, часто осеняющую себя мелким крестом у иконостаса. Пересеклась с ней взглядом - и вздрогнула.
Не переставая часто креститься, я улыбнулся про себя. Я уже видел, как дама, вернувшись домой, станет долго рыться в мобильном, потом, сдавшись, достанет старую записную книжку и позвонит в деревеньку, соединенную с миром всего двумя проводами - телефонным и электрическим. Там по-прежнему живет ее мама.
Работа моя не отличалась разнообразием, но это меня не разочаровывало. Я старательно исполнял те простые задания, которые мне поручали, и мечтал, что когда-нибудь, когда наберусь опыта, мне доверят серьезные доставки сложных наборов чувств, и я примкну к тем счастливчикам, которые работают "попутчиками в поезде", "давними знакомыми" и "курортными романами".
У меня появились постоянные клиенты. Седой ветеран, живший в стылой квартире на первом этаже одной панельной многоэтажки, был первым. Он коротал пустые утренние часы у окна, облокотившись на широкий подоконник и подолгу глядя во двор. Он знал, что в один и тот же час из-за угла дома выходит лысоватый мужчина средних лет с лохматой белой болонкой на поводке, и очень ждал его появления. Видимо, в незамысловатой рутине посторонней жизни ветеран находил что-то успокаивающее. Что именно? Как я ни старался, ответа найти не мог. Только крепче сжимал поводок и, не спеша, шел по одному и тому же маршруту, утро за утром доставляя ему пакет "умиротворение".
Осознавая важность своей работы, я все-таки не до конца понимал трогательной привязанности одинокого ветерана к ежеутренней картине. И в полной мере смог это оценить в одно веселое весеннее утро, когда, после пропущенной накануне из-за простуды доставки, я не увидел его у окна.
Соседки, сбившись в кружок у подъезда и сблизив головы, всё повторяли: "Памятник, памятник-то какой заказали? Из мраморной крошки?.. Ах, мраморный!.. Да, неплохо его детишки пристроились..." А я растерянно стоял посреди зеленеющего двора, бесцельно вертя пакет "умиротворения" и всё гадал - а если бы я не пропустил вчерашнюю доставку?
Число моих постоянных клиентов постепенно увеличивалось, увеличивалась и сложность доставок. Пару раз мне уже доверили "попутчика в поезде", а однажды - даже "курортный роман", и счастью моему не было предела. Но, как это обычно происходит в жизни, новизна впечатлений стирается. И то, что некогда безмерно радовало, со временем тускнеет и начинает отдавать пресным привкусом скуки и привычки.
Я по-прежнему прилежно занимался доставкой, но если раньше все мои мысли были сосредоточены только на адресатах, теперь я отвлекался. Неся подмышкой несколько посылок с "радостью", "облегчением", "напоминанием" и "надеждой", я видел вокруг себя десятки, сотни людей, которым эти пакеты не были предназначены, но которые нуждались в них никак не меньше, чем мои получатели. И я задавался извечным вопросом: "Почему?"
Почему именно этот мужчина за рулем машины, застрявшей в длинной пробке, получит "ободрение", в то время как усталой молодой мамочке, в одиночку поднимающей своего ребенка, "ободрения" не достанется? Почему выбирают именно этого человека? Почему не другого? Разве соображения элементарной справедливости совсем не играют роли в принятии решений?
А если... - и я похолодел от крамольной мысли - если ни о каком решении не идёт и речи? Вдруг все решается волей случая? Простой лотереей, в которой выигрывает не тот, кто заслужил, и не тот, кому нужнее, а тот, кто удачливее.
Отец, разумеется, заметил, как на смену моему восторженному восхищению пришло сомнение. Но он ничего не говорил. Ждал, пока я сам не задам вопрос.
А когда я, наконец, спросил своё "почему?", он не ответил. Только улыбнулся так раздражавшей меня порой, но свойственной всем родителям всезнающей улыбкой и заметил:
- Я же говорил тебе, что работать "случайным встречным" вовсе не так легко, как тебе казалось... Вот теперь ты начинаешь понемногу понимать, в чем трудность.
- И что же дальше?
- Дальше? - повторил отец и задумчиво прищурился, глядя куда-то мимо меня. - А дальше ты либо справишься, либо нет.
- Ты хочешь сказать, я должен сам найти ответы?
- Ну да.
Я разозлился не на шутку.
- Какая бесполезная трата времени! Зачем заставлять заново искать ответы, которые уже и так есть. - На миг холодное сомнение мертвой хваткой сжало сердце, и я с тревогой обратился к отцу: - Они ведь есть, да?
- Есть, - после паузы, показавшейся мне ужасающе длинной, отозвался отец.
- Так почему бы мне просто не сказать?
- Потому что одного ответа нет - у каждого он свой.
И я искал свой ответ. Но... либо я искал не там, где следовало, либо искал не то, что надо.
Зато, неся в руках посылки с "надеждами" и "облегчениями", адресованные вполне конкретным людям, я по-прежнему видел на своем пути немало тех, кому эти посылки были нужны ничуть не меньше, а, быть может, даже больше, чем адресатам, и у меня в голове все четче оформлялся план...
Когда я впервые отдал пакет не тому, кому он предназначался, меня едва не сожгло чувство вины. Но правду говорят: самое сложное - сделать что-то в первый раз. Второй - уже гораздо проще.
Помню, в руках у меня была посылка "внимание", и предназначалась она хрупкому старичку, мирно доживающему свой век в крошечной квартирке вместе со своей старушкой.
Как я рассуждал тогда? Я подумал - ну, посмотрит старик на свою старушку с полученным от нас вниманием, ну, поцелует в лобик, ну, возьмет за руку, прогуливаясь по скверу. А потом помрет через пару недель. И толку?
Зато в соседнем подъезде жил парнишка с будущим великого математика и чах от безответной любви к однокласснице с модной стрижкой под популярную певичку. Одноклассница же, следуя классическим канонам жанра под названием "жизнь", не обращала на него ровным счетом никакого внимания.
Дух захватывало от мысли, сколько великих открытий сделает одаренный математик, вдохновленный взаимностью своей любви... И "внимание" я передал этой девчонке с модной стрижкой.
Дальше пошло-поехало.
"Радость", предназначенную занятому бизнесмену, я отдал девчонке лет десяти с неумело заплетенными косичками и большим рюкзаком. Она выбегала из подъезда и задирала голову к окнам своей квартиры, раз за разом с надеждой высматривая, не провожает ли кто ее в школу.
Ее не провожали.
И одним пасмурным утром, когда девчонке было особенно грустно, превратившись в ее бабушку, я показался в окне и помахал рукой, передав "радость" ей.
"Сочувствие", предназначавшееся невыспавшейся женщине, которая возвращалась домой, таща тяжелые сумки в одной руке и сына-первоклассника в другой, я отдал пловцу, получившему травму и вынужденному уйти из спорта. Я не донес "сомнение" до "деда", приготовившегося строить призывников, и отдал его девушке, решившей избавиться от нерожденного ребенка. "Утешение" я забрал у раздраженного водителя маршрутки и отдал строгой судье, услышавшей свой диагноз из уст онколога.
Меня больше не глодало чувство вины за то, что я отдаю чувства не тем адресатам. Сомнений в правильности своих решений я тоже не испытывал - я был абсолютно убежден в том, что совершаю нужные поступки.
Тем большим шоком стала для меня суровость вынесенного мне наказания. Когда правда выплыла наружу, меня не просто уволили. К увольнению я, в некотором роде, был готов. Но вот полученного приговора я никак не ожидал.