- Посиди у меня, - всякий раз просил он Дар, приступая к работе.
Дар забиралась с ногами в кресло, читала что-нибудь или слушала отрывки из монографии, которые Алешин оглашал с радостью полководца, одержавшего победу и объявляющего о ней своему народу. Народ в лице Дар частенько устраивал "полководцу" разносы, которые Алешин тоже подчинил работе. Дар подметила: муж, как философ, моментально схватывает любую ценную мысль или критику, тут же сам развивает их, подчиняет своей идее или отбрасывает, но обязательно сам. Когда ему работалось, от Алешина исходили сила и уверенность. Он как бы начинал светиться изнутри, и от этого в их доме становилось теплее.
Уходил в институт - и свет мерк. Алешин будто выключал его, покидая кабинет. Дар как-то сказала ему об этом. Геннадий пожал плечами.
- Здесь я летаю, хоть иногда, изредка… А там… - Он неопределенно махнул рукой. - Там я, Дарьюшка, функционирую и заставляю других функционировать. Часто без особой пользы. А это удручает. Словом, жизнь есть жизнь. В ней приходится быть разным.
В тот вечер Алешину не работалось. Он выпил кофе, полистал неоконченную монографию и еще больше скис.
- Ты чего загрустил? - осторожно спросила Дар.
Она не понимала и потому пугалась людской неуравновешенности, эмоциональных перепадов, которые у них дома означали бы тяжелое заболевание психики. Да, люди другие! Они быстрее живут. Короткая биологическая жизнь, по-видимому, активизирует духовно-эмоциональную. Люди неистовы. Они мало чего достигли конкретно, но о многом знают или догадываются, а еще большего хотят. Желания их, увы, несоизмеримы с возможностями, но в этом что-то есть…
- Тебе мою грусть не понять, малыш, - ответил Алешин. - Многие мудрости - многие печали, - пошутил он, и голос его дрогнул: - Понимаешь, Дарьюшка, я иногда теряю смысл происходящего… Мне уже сорок семь. Научные отличия - пустое. Я достаточно умен, чтобы самому судить о сделанном. Да, были отдельные мысли, озарения… Однако своей концепции, своей убедительной модели Вселенной я так и не создал. Впрочем, и это пустое! Самое страшное, что каждая моя маленькая победа в области мысли отзывалась сокрушительными поражениями на фронтах жизни.
Алешин вздохнул, ласково взял Дар за руку:
- Понимаешь… Я стал профессором и попутно испортил характер: из веселого парня превратился в зануду и неврастеника. Написал книгу - потерял жену. Ради чего все это? Все эти потери? Мне больно, когда представлю, сколько мной не сказано ласковых слов, не выпито ключевой воды на привале, не замечено красоты. Я космолог, но звезды, увы, вижу чаще на коньячных этикетках, чем в небе… Я стал бояться открытий, ибо за все приходится расплачиваться. Я не хочу, Дарьюшка, написать эту проклятую монографию и потерять тебя.
- Мне трудно с тобой, - неожиданно для Алешина согласилась жена. - Ты чересчур неровный. Непредсказуемый. То добрый и нежный, а то язвительный и вспыльчивый. Я знаю - это не со зла. Я знаю также, что крупные личности часто бывают импульсивными. Поэтому я многое прощаю тебе. Однако мне от этого не легче. Я не знала, что любить человека так непросто.
Алешин порывисто привлек ее к себе, виновато попросил:
- Не казни меня так, Дарьюшка. Я не хуже и не лучше других. Ты увидела во мне лучшее - тогда, ночью, когда пришла… Но во мне, кроме света, живет и мрак. А сколько привносит в нас жизнь?! Сколько во мне чужого? Не только мудрых мыслей и возвышенных слов, но и чужого мусора, грязи, обид, усталости?
Дар поцеловала мужа.
- Я вовсе не казню тебя, - улыбнулась она. - Поэтому я сейчас иду спать, а ты можешь еще поработать.
Дар показалось, что она только легла и закрыла глаза, как ее позвал Геннадий:
- Проснись, милая.
Она краем глаза глянула в окно - там стояла ночь.
- Такси ждет, - сказал Алешин и пощекотал губами у нее за ухом. - Я заказал… Только ни о чем не спрашивай. Уговор?! Я помогу тебе одеться…
Она пробормотала что-то, соглашаясь, однако до конца не проснулась. Если к телу, своей земной оболочке, Дар привыкла очень быстро и даже полюбила его (сама ведь выбирала), то вот образ жизни людей, масса алогичных обстоятельств и ситуаций, на которые приходилось тратить нервную энергию, все это очень утомляло. В бытность эфирным существом, Дар считала сон анахронизмом. Теперь же только он и приносил кратковременное избавление от забот и постоянного напряжения. Первые дни Дар вообще спала напропалую. Алешин называл ее "спящей красавицей", тревожился о здоровье, но потом привык и смирился, как с данностью.
Проурчал лифт. На улице Дар стеганула ноябрьская стынь, но машина стояла возле самого подъезда, и через несколько секунд она снова очутилась в теплой полутьме.
Такси рванулось в ночную пустоту улиц.
- Подремли, малыш, - прошептал Алешин, привлекая ее голову к своему плечу. - Ехать долго, подремли.
Дар не видела, как выбиралась машина из переплетения проспектов и улиц большого города. Она дремала до самых Пулковских высот. Затем среди холодных звезд возникли купола обсерватории, и такси остановилось. Алешин заскочил к дежурному, вышел с ключами.
- Сегодня на Большом не работают, - пояснил он, увлекая Дар в высокое гулкое помещение. - Это наша гордость - шестидесятипятисантиметровый рефрактор.
Алешин замолчал, так как слова под сводами купола казались лишними и никчемными. Он подвел жену к окуляру телескопа, отрегулировал высоту сиденья.
…На нее буквально упали знакомые созвездия!
Дар всем естеством ощутила их близость, потому что знала их не по звездным атласам, а лично, именно естеством - тем, полузабытым, эфирным, которое переносило ее сознание в неизмеримых далях Галактики. Впервые боль утраты - огромной, невосполнимой! - пронзила ее, оглушила, заставила сжаться на холодном поворотном кресле.
В один из выходных Алешина, когда он отправился на дачу, Дар решила повидать "это чудовище - Меликова". Она знала, что вместе с бессмертием потеряла после "отречения" и все свои необычные для людей способности. Но она также знала, насколько выше ее мозг и психика, насколько тоньше их устройство по сравнению с земными. Хоть что-нибудь она увидит. Эманация зла обычно бывает ярко выраженной. Если постараться, то заглянуть в душу проректора, о котором столько толкует муж, будет не так уж сложно. В конце концов, Меликов - объективная преграда на пути Алешина. Даже по условиям эксперимента ГИДЗа, прими она их, опекун обязан устранить преграду. Алешин должен как можно скорее закончить монографию и опубликовать ее.
Она долго ходила возле института. Слева от здания, возле стоянки машин, позвякивая, разворачивались трамваи. Пассажиры то набегали гурьбой, то исчезали в вагонах, и на остановке вновь становилось пустынно.
Она сразу узнала черную "Волгу" Меликова. Хромированные подфарники, красные чехлы сидений. Все, как говорил Геннадий.
Молниеносно и точно Дар определила ход последующих событий. Трамваи выходят на круг через три-четыре минуты. Путь проректора к машине в любом случае пересекает трамвайную колею. Во время разворота Меликов должен стоять здесь - ни на сантиметр в сторону. Она заговорит с ним, затем сделает вид, что обозналась, начнет шутить, незаметно увлечет и выведет его в нужную точку. Задний вагон лишь краем заденет его голову. Но этого окажется достаточно, чтобы "чудовище" месяца три-четыре провалялось в больнице и вышло на волю с частичной амнезией. Для жизни такая потеря памяти не помешает, а вот из института придется уйти…
Дар поежилась. Алешин купил ей теплую шубу, а вот сапожки по недомыслию взял осенние. Крещенский мороз пробрался к ногам, и Дар постукивала ими. Материальное тело теперь казалось ей нелепым и крайне не приспособленным к жизни. Эти жилища, одежда, бесчисленные болезни и опасности… То ли дело мчаться среди звезд в виде яростного сгустка систем силовых полей, быть и неотъемлемой частицей Вселенной, и ее хозяином.
Высокая дверь института открылась, наверное, в сотый раз за последние часы и выпустила Меликова на улицу. Дар шагнула ему навстречу.
"Опекун обязан устранить преграду…"
Она сосредоточилась и без труда заглянула в душу проректора. Там оказалось крайне тоскливо и еще холодней, чем на улице. Мысли Меликова шли бессвязно, толчками, натыкаясь одна на другую:
"…Боль вроде непостоянная, приходящая, но если лопнет сосуд, эта язва меня доконает. На операцию не согласился. Каждый раз есть две опасности: потерять много крови, а в случае операции… Да что об этом думать… Мы предполагаем, а случай решает…"
"Цветы… Не забыть купить цветы. И конфеты. И спрятать дома вермут. Если Лялька приведет своих "динозавров", они опустошат холодильник, везде нагадят своими сигаретами - кучки пепла находишь потом даже в платяном шкафу".
"Опять звонили из журнала. А я все тяну и тяну со статьей. Погружаюсь в сотни нелепых и никому не нужных бумаг, дремлю на совещаниях и заседаниях. Проклятое "некогда"! Некогда просто сесть за письменный стол, разложить записи и выписки, подумать… Это так сладко - думать. Если только я не разучился. За четыре года ни одной статьи. Конечно, можно было бы завести "негров". Как Алешин, например. На него вся кафедра пашет, а он их за это презирает и держит в черном теле. Овчаренко еще в прошлом году мог защититься - нет, придержал. Тихонько, незаметно. И главное, гад, моими руками. Сам же, наверное, все вывернул наизнанку: мол, Меликов палки в колеса вставляет. Не хочется ему терять такого адъютанта, это понятно. Кому хочется что-либо терять…"
И тут Дар буквально оглушила волна липкого страха:
"Не удержаться, нет! Он молодой, напористый, его знают в президиуме академии. Он умеет блеснуть, показать свою незаменимость в любом деле. А что умею я? Копаться в рутине административных дел, нести все на своем горбу… Кому это нужно? Во всяком случае, Алешин, заняв мое место, не станет утруждать себя заботами. При желании всегда найдется какой-нибудь Овчаренко, который станет преданной тенью, роботом-исполнителем…"
"Опять боль! Мне нельзя волноваться - лопнет язва. А не лопнет, так придет Алешин… Придет и растопчет! Я представляюсь, ему анахронизмом, знахарем в сверкающем храме науки. И что с того, что алешины превратили этот храм в рынок? Да, они имеют "товар". Но они не живут мыслями, а продают их. И философия из диалогов мудрых превращается в соперничество знающих, из обмена возвышенным в возвышенный обман… Кроме того, Меликов, ты уже стар, хоть и не сед. А Алешин не придет… Он уже пришел в храм, ты его сам привел, за руку, было дело. И он не растопчет. Он уже растоптал и пошел дальше, не заметив то, что было тобой, Меликов…"
Дар вдруг услышала панический звон трамвая, лихо вылетевшего на поворот, и мгновенно очнулась.
Проректор шел трамваю наперерез, точнее, стоял уже на рельсах, ничего не замечая и не слыша голоса гибели. Сейчас огромная красная машина ударит его в бок, сомнет и бросит под колеса…
Дар кинулась вперед, рванула Меликова за отворот пальто. Он отлетел в сторону, грузно упал на спину, в снег, но тут же повернул к обидчику широкое дряблое лицо. Только теперь Меликов услышал душераздирающий звон трамвая, увидел вагоновожатую, закрывшую лицо руками, и понял, где он уже почти был и откуда чудом вернулся.
- Простите, ради бога, простите… - бормотал он, нашаривая в снегу то ли очки, то ли отлетевшую при падении шапку.
Дар потянулась к Меликову, чтобы помочь ему подняться. Он схватил ее руку, стал тыкаться в нее холодными мокрыми губами.
- Я так обязан, так обязан, - приговаривал он. - Вы спасли… Скажите свое имя! Как вас отблагодарить?..
Дар вырвала руку, затерялась в толпе любопытных, тотчас же собравшихся на месте происшествия.
Ужас былых намерений гнал Дар домой. Неоднозначность этого примитивно-сложного мира поразила ее. Как они живут? Где у них критерии правды, в чем они? Как отличают черное от белого и кто в конце концов прав в данном случае: ее возлюбленный или этот тучный и, наверное, несчастный человек, который только что чуть не погиб? И можно ли в этом мире кому-нибудь безоговорочно доверяться, как это принято у них? Как опекать людей, чьи правды так не похожи?!
Впервые Дар захотелось все бросить и улететь.
Муж - чудо из чудес! - повязавшись фартуком, чистил картошку.
- Где ты так долго была? Я уже начал волноваться, - упрекнул он.
Алешин помог Дар раздеться и, не заметив ее подавленности, повел на кухню.
- Я сегодня делаю прием в честь моей звездной девочки! - заявил он, показывая уже приготовленный их любимый салат из вареных яиц и лосося. - А вот свежайшие золотистые сухарики. Еще горячие. И великолепные отбивные.
- Что с тобой? - удивилась Дар. - Что-нибудь случилось?
- Случилось! Что-то случилось - чувствуем мы… - пропел Алешин, привлекая ее к себе. - Сегодня первый день весны - раз. Я тебя очень-очень люблю - два. Кроме того, я сегодня славно поработал. Дописал седьмую главу, начал новую. Хочу поразмышлять о стабильности гипотетических цивилизаций, их жизнеспособности и долговечности. Понимаешь, от этих факторов зависит уровень развития цивилизации.
- Понимаю, - улыбнулась Дар. - Дай-ка я сниму шубу и надену теплые носки. Ноги прямо окоченели.
Алешин бросил нож, стал помогать жене снимать сапожки.
- Учти, - сказала вдруг она. - Развитие цивилизаций даже при благоприятных условиях не всегда идет по экспоненте. Стремление к познанию тоже зависит от многих факторов. Например, от природной интенсивности разума или от того, входит ли познание в исторически выработанную систему социальных стереотипов ценностей…
- Откуда такая мудрость? - удивился Алешин и тут же вспомнил: - Ага, все ясно. Как говорится, сама видела. Дай я тебя за это расцелую.
Он усадил Дар в кресло, укутал ей ноги пуховым платком. Затем быстро сервировал журнальный столик, включил телевизор.
- За тебя! - Алешин с удовольствием выпил, закусил долькой лимона. - Ты в самом деле Дар! Понимаешь, с твоим появлением мне стало работаться. Столько новых мыслей… Ведь в сущности проблема Контакта сводится к двум кардинальным вопросам: есть ли иной разум вообще, и если есть, то почему он не входит с нами в контакт.
- Ага, - передразнивая мужа, сказала Дар. - Попробуй с вами войди… Вы же догматики. Вот ты придумал какие-то модели и закольцевал, замкнул на них свое воображение. Сигналы подавай тебе только в радиодиапазоне, пришельцев - в ракетах. Все это так примитивно…
- Конечно, - засмеялся Алешин. - Лучше нагишом - и прямо на лоджию. Контакт гарантирован.
- Гена, - Дар устало откинулась в кресле. - Почему ты не можешь быть серьезным? Или не хочешь? Почему ты каждодневно испытываешь мое, и без того достаточно безумное, чувство к тебе? Откуда в тебе этот постоянный скептицизм? Эти сарказм и неприязнь к людям? К тому же Меликову, например?
- К Петру Петровичу?! - возмутился муж. - Знаешь, это уже твои фантазии. Меликов, конечно, ретроград, но как человек… Он мне сегодня Болгарию предложил! Понимаешь? Две недели. Симпозиум не ахти какой, но сам факт…
И вновь Дар на миг задохнулась от чувства, что все здесь, в этом мире, зыбкое и неопределенное: понятия, чувства, эмоции, что ей, наверное, никогда не разобраться в хаосе, где практически нет однозначности. Ведь раньше муж говорил о Меликове совершенно противоположное. И с нею, своим звездным даром, был постоянно невнимателен и неласков. Что же изменилось? И как надолго? Есть ли что-нибудь вообще стабильное в этом изменяющемся, плывущем под взглядом и рукой мире?
- Ну разве ты не понимаешь, - пробормотал муж, наклоняясь и горячо дыша ей в лицо. - Дарьюшка! Сегодня счастливый день, и я люблю весь мир, а в нем больше всех - тебя. Это так логично. Мои студенты говорят: "Это и ежу понятно"…
- Ты как-то очень прозорливо написал о несоответствии уровней развития разных цивилизаций, - осторожно заметила Дар.
Алешин стал целовать ее щеки, шею, ложбинку, которая уходила к холмикам груди.
- Это не страшно, мой найденыш, - прошептал он. По его лицу бродила улыбка, которую Дар не поняла бы, проживи она на Земле еще тысячу лет. То ли униженная, то ли глумливая, то ли и вовсе сатанинская. - Несовпадения преодолеваются. Да, да, все несоответствия и несовпадения преодолеваются… терпением и жертвенностью.
Алешин засмеялся, с хитрецой захмелевшего человека погрозил Дар пальцем.
- На то вы и старшие… А мы что? Мы - дети. Вот и нянчитесь с нами. Нас такой расклад вполне устраивает.
Он будил Дар поцелуями, шептал ей бессвязные и в общем-то глупые слова, в которые вдруг, как и тогда, осенью, вплелись просящие интонации: "ты только будь со мной", "только не исчезай, фея моя", будто Алешин в глубине души всегда верил в звездное происхождение жены, но притворялся, а сегодня его ужаснула мысль о случайности и непрочности его счастья, заставила бормотать повинные слова и неистово искать близости, будто в ней, и только в ней - в кратком слиянии, восторге тел - была гарантия их отношений, обещание, что все останется, как и прежде.
Успокоенный, почти засыпающий Алешин, после полуночи уткнулся головой под мышку Дар, попросил:
- Расскажи, как там, на звездах.
И вновь на его губах сложилась во тьме непонятная улыбка.
Монография разрасталась.
Алешин днями не выходил из дому, заполняя страницы стремительным четким почерком. Раз зашел Овчаренко: без традиционного подарка, зато с полным дипломатом литературы и каких-то расчетов, которые затребовал шеф.
- Вот эту главку я прочту им в Болгарии, - многозначительно сказал Геннадий Матвеевич аспиранту и, повертев перед его носом бумажной трубкой, с хитрой улыбкой спрятал ее за спину. Слово "им" в устах профессора прозвучало даже грозно, словно речь шла не о выступлении на международном симпозиуме, а о решающей битве умов, в которой он непременно хотел победить.
В эти дни Алешин как бы забыл о существовании Дар. Механически съедал обеды, как должное воспринял умение жены печатать на машинке и тут же засадил ее за работу.
- Я ради тебя научилась, - похвасталась Дар, когда принесла мужу первую кипу перепечатанных страниц. - Всего за полдня научилась.
Алешин рассеянно улыбнулся.
- Раз ты фея, то должна и все уметь, - сказал он, целуя Дар в шею. - Скажи спасибо, что я даю расчеты знакомому программисту и не использую тебя вместо компьютера. Ведь ты смогла бы?
- Конечно, - радостно ответила Дар. - И гораздо быстрее ваших ЭВМ.
Алешин изменился в лице.
- Не надо, - попросил он. - Пусть сказки остаются для спальни, Дарьюшка. Жизнь и твои фантазии несовместимы. Ты чересчур хорошая хозяйка для феи.
Дар пожала плечами, отстранилась.
- Это так просто, - печально промолвила она. - Другое сложно. Мне кажется, ты не понимаешь меня. Не веришь мне.
- Ну что ты, - Алешин направился к своему кабинету. - Я понимаю твою любовь. Я без тебя жить не могу. Разве этого мало?
- Разве этого мало? - будто эхо повторила Дар.