После обеда с севера потянуло прохладой. Жара спала, и в семь вечера на лесной поляне было чудо как хорошо. Солнце, пробиваясь сквозь зеленую листву, золотило стволы берез, ветерок доносил пряный запах смолы, свежий аромат разнотравья. И, главное, ни комара.
Народу набилась целая поляна, иные, не уместившись, сидели на деревьях.
В кустах, невидимый отцу Михаилу, затаился человек от Серопузо с диктофоном - фиксировал, сволочь, каждое слово проповедника.
Надо сказать, странник своё обещание сдержал - Сагдеев напрочь забыл о визите к нему Калачева. И всё его окружение, видевшее Калачева в Управлении, также забыло. Исчезла запись в регистрационном журнале, фиксирующая пребывание Калачева в Управлении.
Это Калачев выявил по одному ему известным каналам, заплатив за информацию смешную сумму - каких-то пару тысяч баксов.
Теперь желательно было убрать главного свидетеля - отца Михаила. Например, набрав компромат на антигосударственную деятельность. При открытости проповедника, его привычке называть вещи своими именами это можно было сделать. Разумеется, профессионально поработав с аудиозаписью, внеся в неё необходимые коррективы. Поэтому-то и сидела в кустах серопузовская шестерка с диктофоном наизготовку.
Существовало, однако, некое "но", ставящее под большое сомнение эффективность данного компромата: эту аудиозапись могла ожидать судьба злополучной видеопленки, ведь странник обладал какой-то сверхъестественной способностью искажать записанные на пленке данные.
Поэтому имелся второй, "жесткий", вариант с физическим уничтожением отца Михаила. Этот вариант вступал в силу после неудачи с первым, "мягким".
Спрашивается, почему Калачев сразу не пошел на душегубство, ведь это в наше тухлое время так модно. Да потому не пошел, что понимал - отец Михаил необычайно популярен в народе. Убери батюшку - пойдут волнения. Тут же выяснится, что он, Калачев, сажал отца на ночь в каталажку. В компании с Фросей. Фросю тогда тоже надо того, к ногтю. А ведь предупреждал странник, что ежели что - Сагдеев немедленно вспомнит о видеопленке. Вот это останавливало прежде всего.
Вернемся, однако, к проповеди. Пересказывать её нет смысла, скажем лишь, что отец Михаил поделился с прихожанами своими сомнениями по поводу благости выбранного человечеством пути. Это путь отнюдь не к звездам, а к мрачным подземельям, арендованным Сатаной. Особенно это выпячено в нынешней России.
Услышав сие, человек Серопузо, фамилия которого была этакая простецкая - Хренов, радостно заерзал, захихикал в кустах, чем обратил на себя внимание угнездившегося на ветке прихожанина Лунькина. Присмотревшись, Лунькин увидел в руках Хренова диктофон, почуял неладное и стервятником спикировал на засевшего в кустах шпиона. Хренов был оглушен, смят и с заломленной рукой выведен на всеобщее обозрение. А ведь как бы ходил в громилах. Но куда ему до молодого сильного Лунькина, еще не изнуренного длительными постами. Попробовал было дернуться, но получил по шее и затих.
- Что, брат Василий, лазутчика поймал? - громко спросил отец Михаил.
- Истинно так, батюшка, - ответил Лунькин.
- Отпусти, он никуда не убежит.
- Может, сначала выпорем принародно, а уж потом отпустим? - предложил ражий Лунькин.
Прихожане начали похохатывать.
- Его Серопузо выпорет, - сказал отец Михаил и добавил: - Ты, Хренов, передай Калачеву, чтобы свою глупую затею выбросил из головы. Ничего не получится. Так и передай, он поймет.
Лунькин отпустил Хренова, но диктофон не вернул. Нечего.
Хренов дернулся было удрать, ан нет, не получается. Ноги не идут.
- Отпусти, батюшка, - пробубнил он.
- Ах, да, - сказал отец Михаил и сделал движение рукой - иди, мол.
Хренов ломанул в чащу, а отец Михаил, подождав, пока уймется треск, продолжил проповедь.
И была она так пронзительна, будто была последней.
Стоявшая в отдалении Фрося слушала и не могла наслушаться, смотрела перед собой и не замечала ни многочисленных затылков, ни изумрудных деревьев, ни белесого неба в просвете, а видела вознесшегося над толпой печального, опустившего голову великана с огромным мечом, на рукоятку которого он опирался, окруженного золотым сиянием прекрасного великана, и, потрясенная, говорила себе: вот он, настоящий. Никакой не батюшка, не пилигрим, а воин.
Никто этого не видит, только она. Значит, ей одной открыта эта тайна.
- Эй, - сказала она одними губами, зная, что он услышит. - Кто ты на самом деле?
И великан поднял голову и, улыбнувшись, ответил?
- Я один из тех, что пришли вам помочь. Но, увы, чувствую - прощание близко.
- Нам помочь? Кому - нам? Зачем?
- Вам - это заблудшим овцам. Но слушай, слушай проповедь, моя девочка.
- Это, наверное, большая тайна? - догадалась Фрося. - Тебе нельзя об этом говорить?
- Нельзя.
Великан вздохнул. Он был совсем-совсем настоящий, объемный, рельефный, со смуглой гладкой кожей, черными блестящими глазами. Будь Фрося поближе, она наверняка почувствовала бы его дыхание. Удивительно, что великана никто не видел.
Она мигнула, и он пропал, но перед глазами по-прежнему стояло золотое сияние.
И так всё время, пока шла проповедь, перед глазами было удивительно светло, а слова врезАлись в память, точно высеченные резцом.
Слова эти переворачивали душу, выстраивали чудесную дорогу в какое-то неизъяснимо великое, прямо-таки сказочное будущее. Иди, не ленись, и тебе воздастся.
Потом отец Михаил замолчал, и все задвигались, закопошились. Но - молча. Чувствовалось - проняло.
Минут десять к батюшке невозможно было пробиться - все норовили поцеловать руку, краешек одежды, а то и, пав на колени, пыльный башмак, но вот людей вокруг него поубавилось, затем, истово крестясь, разбрелись последние.
Фрося подошла, и он, пряча улыбку, спросил:
- Всё поняла, голубушка?
- Всё, - ответила Фрося и совсем по-детски заявила: - А я что-то видела.
- Вот и молодец, - сказал отец Михаил. - Надеюсь, что хорошее?
А глаза у самого были с лукавинкой, озорные…
Итак, Хренов прискакал жаловаться Серопузо, что, мол, отняли диктофон с ценной записью, где козел Миша излагает свои подрывные идеи, а Серопузо как даст ему в поддых. Потом, когда тот согнулся, как даст по шее. Он был мельче Хренова, этот Серопузо, но кулачок имел костлявый, остренький, и бил он по хрящику, то бишь по шейному позвонку. Больно, зараза, обидно, а не ответишь. Начальник всё же, работодатель.
- За что? За что? - заныл скрюченный Хренов.
- Подвел ты меня, сволочь, - надсадно дыша, сказал Серопузо и как заедет коленкой в нос.
Бедный Хренов аж ослеп от боли. Повалился на пол, начал кататься, подвывать.
- Что я шефу скажу? - вопросил Серопузо, пиная шестерку.
- Не днаю, - прогундосил Хренов, хлюпая расквашенным пятаком. - Кончайте драться, дайте хоть досказать-то…
Калачев Серопузо бить не стал, хотя имел к этому позывы. Решил сохранить интеллигентность, поскольку отдавал себе отчет: озвереешь - сообразиловка начнет работать туго. А сейчас извилина должна функционировать нормально, ведь Миша, поросенок этакий, обо всём в курсе. Как он там сказал Хренову? "Передай Калачеву, чтобы свою глупую затею выбросил из головы". А? Каково?
Диктофон - черт с ним, не жалко. Он, этот странник, и без диктофона всё знал. Знал даже, что Серопузо выпорет Хренова. Так оно и получилось: Серопузо сразу дал Хренову по соплям, а потом уже выслушал всё до конца. И подивился: откуда это страннику заранее стало известно, что он, Серопузо, накостыляет Хренову по шее? Опять мистика, сказал Серопузо. Там, где этот отец Михаил, всегда мистика. А мистика - штука страшная. Возьмет, да и закинет в какое-нибудь параллельное пространство. И нипочем не поймешь, кто тебя туда закинул и как оттуда выбраться, сказал Серопузо.
- Да, дела, - Калачев с хрустом почесал макушку. - С каким-то вонючим компроматом - и то не получается.
Потом, подумав, добавил:
- От Миши пока отстанем, будто до него и дела нет. Пусть тина осядет. А там подальше, глядишь, может что и прояснится. Может, какой-нибудь чеченский след появится.
- Вот именно, - воодушевленно подхватил Серопузо. - Взорвать к едрене фене. Чтоб рожки да ножки остались.
- Ну кто тебя за язык тянет? - раздосадованно сказал Каланчев. - Он же, козел, всё слышит. Во каналы у чувака, позавидовать можно.
Глава 30. По следам Еллешта
Первым проснулся Зига. Он всегда просыпался рано. Рано-то рано, но никогда голова не бывала такой чугунной. Прямо ужас какой-то, от подушки не оторвешь. Тяжеленная, вспухшая, налитая горячей кровью. Зига отодрал её от подушки, приподнял. Тотчас в глазах всё завертелось, закружилось, однако он успел увидеть, что это не его спальня.
Точно не его. Какая-то маленькая, гнусная комнатерка. Рядом на кровати с панцирной сеткой дрыхнет бородатый мужичок, пузатенький уродец с косматыми бровями. Постойте, постойте, да это же Уцуйка.
"Что такое, где я?" - подумал Зига и сел на диване, свесив короткие ножки. Волевым усилием остановил всю эту круговерть вокруг, теперь комната лишь плавно покачивалась.
Вчера случилось что-то ужасное. Это было зафиксировано подсознанием. Но что? Зига начал вспоминать. Экая досада - ничего не вспоминалось. Такого еще не случалось, Зига на память не жаловался, скорее наоборот - из-за цепкой памяти донимали ненужные мелочи.
Например, всплывало вдруг, что под стулом секретарши валяется скрепка. То есть, когда Зига проходил мимо секретарши, его глаз непроизвольно зафиксировал эту бесхозную скрепку. Факт фиксации сознанием не отмечался, но информация о скрепке прямиком уходила в хранилище, то бишь в мозг, и там лежала себе спокойненько на полочке. Потом в хранилище происходил какой-то химический процесс, некий нейрон образовывал связь с другим нейроном, и информация о скрепке возникала в оперативной памяти.
Какой-нибудь гвоздик на ступеньке, голубиная отметка на памятнике, прыщ на носу у менеджера Пумчика, торчащие, как у цвиркшнауцера, брови Уцуйки - всякая мелочь стекалась в хранилище, чтобы потом не к месту всплыть.
О крупном, важном и говорить нечего. Это вколачивалось в память намертво, на века.
И вдруг: случилось что-то страшное - и забылось. О, ужас! Допился. Кстати, а что вчера пили? Тоже из памяти вон.
Тоскуя, Зига посмотрел на Уцуйку. Боже, какой урод. Рожа красная, нос синий, борода пегая в седину. До сих пор пьян, дышит смрадом. К тому же пузат.
Уцуйка открыл глаз и мигнул. Другой глаз не открылся, не дернулся, и это было совершенно противоестественно.
Противоестественно-то противоестественно, но почему-то сразу после этого в организме Зиги пошел благотворный процесс, а именно - стало рассасываться. Полегчало в голове, в груди, исчезли похмельная дрожь и ломота, в глазах прояснилось. А затем сделалось хорошо и весело. Захотелось петь.
Уцуйка уже сидел на своей скрипучей кровати, и вновь он был мил и уморительно смешон.
- Привет, дружбан, - сказал Уцуйка. - Хорошо выдрыхся?
Когда Дустер и Клайн, стрескав на завтрак по ромштексу, уходили на работу, из гостевой донесся нестройный дуэт коротышек, затянувших старинную балладу динозавров рока Animals "House of the rising sun". Уцуйка заступил на многотрудную вахту…
Баснословная сумма с девятью нулями была распределена следующим образом: психодиспансеру номер пять, как альма-матер - 500 миллионов; на личные нужды - 33,3 миллиона; остаток 2 миллиарда 466,7 миллионов евро - в фонд прогрессоров.
Как только братья-прогрессоры об этом узнали, они вынесли Еллешту-Фройту устную благодарность, но при этом за использование 33,3 миллионов евро в личных целях они же вынесли Еллешту общественное порицание, сдобренное устным выговором, а поскольку порицание, сдобренное выговором, уравновешивало благодарность, получалось, что Еллешт зря выпендривался.
Но к делу, ибо развязка близка.
Около трех часов пополудни, когда только кондиционер спасал от несусветной жары и сонной одури, находящиеся в кабинете Фройта чудики заметили, что начальник вдруг встревожился, углубился в себя, начал отвечать невпопад, затем и вовсе оцепенел, застыл. Этого за ним не водилось, и они, не сговариваясь, вышли в привычный для них призрачный мир, где всё тайное становится явным.
Гидом, не ведая об этом, служил ушедший в астрал Еллешт, связанный с Фройтом крепкой ментальной нитью. Прошествовав по этому следу, чудики обнаружили у одного из контрольных экранов группу призраков, среди которых находился как две капли воды похожий на Фройта Еллешт. По экрану метались искаженные до неузнаваемости фигуры. Чтобы увидеть их истинный облик, нужно было особое зрение. Неподготовленному здесь делать было нечего, но призраки, похоже, были подготовлены.
Опытные чудики, замаскировавшись под окружающие фантомы, ввели необходимую оптическую коррекцию, позволяющую видеть то, что на самом деле происходило на земле, и воззрились на экран.
Дело происходило в каком-то маленьком, ухоженном городишке, залитым ослепительно белым солнцем.
Улица была полна вооруженных людей в штатском. Это было стихийное войско - у кого дробовик, у кого охотничий карабин, кто в ковбойке, кто по пояс голый, кто в шляпе, кто в бейсболке, кто с непокрытой головой. Люди эти, отчаянно потея, кого-то ждали, прохаживались, держа оружие наизготовку, перебрасывались короткими репликами. Их было много, человек двадцать.
Еще один, в камуфляже и со штурмовой винтовкой, стоял как бы особняком. Он держался вплотную к двухэтажному особняку, прикрывая тыл, и вел себя весьма нервно, вздрагивая от каждого громкого звука и беспрестанно повторяя: "Вот он…. Да вот же он". Но никого не было.
Потом рядом с ним будто из воздуха выткался мускулистый человек в разодранной окровавленной рубахе. У него было отталкивающее бесформенное лицо, левая щека покрыта запекшейся кровью. Он коротко замахнулся, но грянул карабин - пуля попала ему в шею.
Другой бы рухнул замертво, а этот только пошатнулся, потеряв равновесие.
И снова ударили ружья, сразу несколько, со всех сторон.
Человек в камуфляже, закрывшись руками, съехал вдоль стены на землю, но когда мускулистый упал, он дико закричал "Стоп, стоп, стоп" и бросился к неподвижному телу.
Глава 31. Непотопляемый
Бойцы стреляли на каждый чих, но Лоу был быстрее. Он возникал из ничего, как привидение, и бил, как молния. И всё же бойцы нет-нет, да попадали. Зунгалла видел на земле, на асфальте капельки крови, оставляемые неуловимым Лоу.
Вот уже и рубашка на нем была вся в клочья и двигаться он стал помедленнее, однако, возникнув на пару секунд, он по-прежнему как косой выкашивал бойцов. Вручную, бросив где-то винтовку. Наверное, у него был какой-то интерес не тупо перестрелять противников, а убить их поодиночке голыми руками. Мясник какой-то, ей-богу.
Когда Зунгалла остался вдвоем с Мак-Нолли, пришла неожиданная помощь. Пятеро местных жителей с новехонькими дробовиками, растревоженные стрельбой, покинули свои прохладные курятники и вышли на солнцепек, вызвавшись подсобить армейцам. В Зунгалле они безошибочно узнали главного, к нему и потопали, не соблюдая никаких мер предосторожности.
Зунгалла помощи не отверг, но попросил собрать как можно больше добровольцев. И как можно быстрее, а то у него, у Зунгаллы, уже и людей-то не осталось.
Пока набиралось ополчение, Том Лоу на глазах у Зунгаллы убил здоровяка Мак-Нолли. Не торопясь убил, со смаком, всё время держась так, что Зунгалла не мог выстрелить, не рискуя попасть в Мак-Нолли.
Надо сказать, ирландец пытался сопротивляться, но куда ему было до профессионального борца с феноменальной реакцией. Тот со знанием дела искалечил Мак-Нолли, затем, под занавес, глядя Зунгалле в глаза, нанес два удара - в солнечное сплетение и в горло. В горло - ребром ладони, как топором.
И вот тогда Зунгалле стало страшно. В глазах у Лоу не было ничего человеческого, только чисто звериное любопытство. Так смотрит сытый волк. Дескать, ты тут попасись, нагуляй жирок, как проголодаюсь - следующая очередь твоя.
Зунгалла вскинул винтовку, выстрелил, но не попал, хотя вот он был, этот Лоу, на ладони. Следующего выстрела Лоу ждать не стал, а метнулся за угол ближайшего дома.
Что самое противное - не слушались ноги. Такого еще не было. Зунгалла привалился к стене, держа палец на спусковом крючке.
Скоро подоспело ополчение, но облегчения это не принесло, Лоу мог вывернуться в любую секунду откуда угодно и нанести смертельный удар. Это он с Мак-Нолли играл, как кошка с мышкой, с другими бойцами, также прекрасно владеющими карате, он расправлялся в один приём.
Зунгалла нервничал, озирался по сторонам, вздрагивал от каждого громкого звука и беспрестанно повторял: "Вот он…. Да вот же он", заставляя нервничать остальных.
Появление Лоу ввергло его в панику. Выронив бесполезную винтовку, он закрылся руками, ожидая удара, но вдруг грянул спасительный выстрел. Зунгалла видел, что пуля вошла в шею. Это была смертельная рана, однако Лоу только пошатнулся. "Господи!" - подумал Зунгалла, и тут снова загремели ружья. Чтобы не зацепило, он сполз вдоль стены на землю. Не кинулся, а именно сполз, потому что со страху не ощущал своего тела. Но когда Том Лоу упал, он услышал грозную команду Хрума: "Живо, голова к голове", и, осознав, что еще есть шанс, заорал "Стоп, стоп, стоп" и кинулся к трупу. Как подменили человека от боязни всё потерять.
Торопливо умостился рядом с убитым, вздрагивая от отвращения приложил лоб к холодеющему лбу и почувствовал, что его начинает выворачивать от свинцового запаха крови…
На контрольном экране было видно, как человек в камуфляже опустился на землю, тесно прижавшись к покойнику.
Сначала он лежал неподвижно, потом его начало трясти. Труп тоже пару раз дернулся, точно по нему пропустили ток.
Наконец, человек в камуфляже встал. От прежнего, насмерть перепуганного Зунгаллы не осталось и следа. Этот был орел - плечи расправлены, грудь колесом, глаза наглые, навыкате.
Призраки, сгрудившиеся у экрана, заговорили:
- Где Саламанта? - сказал один. - Не вижу Саламанты.
- Вуаль, - сказал другой.
- Это не вуаль, это оболочка, - сказал третий. - Которая формируется.
- Вижу Саламанту, - сказал еще один. - Хотя, нет, не вижу.
- Зунгалла, - басом сказал призрак. - Это Хрум. Что с Саламантой?
Человек в камуфляже повернул голову и посмотрел в сторону Хрума, будто увидел его. Может, и вправду увидел?
- Всё под контролем, - ответил он.
Губы его не шевелились, но голос, прозвучавший здесь, в астрале, был четкий, с хорошей артикуляцией. Видать, эта связь была хорошо налажена.
- Не мешайте пока, - добавил Зунгалла и обратился к окружившим его добровольцам:
- Этот человек, - он кивнул на изрешеченный труп, - показал себя героем. Я распоряжусь - искать его не будут. Похороните по всем правилам, с оказанием надлежащих почестей, но без лишнего шума. В расходах не стесняйтесь, оплачу. Вот мой адрес.
Он вынул из нагрудного кармана визитную карточку, из другого кармана 100 долларов и протянул ближайшему добровольцу.