- Никогда! - вспыхнув, вскочил отшельник. - За все тридцать два столетия я… - он остановился, плотно сжав губы.
- Но почему? - едва не теряя сознания от благоговейного ужаса шепнул аббат. - Но почему ты в одиночку тащишь через столетия весь груз народа и его прошлого?
В глазах отшельника вспыхнул огонек, предупреждающий, что дальше двигаться не стоит, но он лишь сглотнул хриплый горловой звук и опустил лицо на руки.
- Ты удишь рыбу в темной водице.
- Прости меня.
- Этот груз - он был взвален на меня другими, - он медленно поднял глаза. - Мог ли я отказаться нести его?
Священник с трудом втянул в себя воздух. Долгое время в убежище стояло полное молчание, нарушавшееся только свистом ветра. "Это сумасшествие отмечено печатью божественной благодати!" - подумал Дом Пауло. В те времена еврейская община почти растворилась. Бенджамин, скорее всего, пережил своих детей и каким-то образом стал отверженным. Такой старый израильтянин мог странствовать годами, не встречая никого из своих соплеменников. Возможно, в своем одиночестве на него снизошло тихое убеждение, что он последний, что он один и что он единственный. И, став последним, он отказался быть Бенджамином, чувствуя себя Израилем. И в сердце его ныне живет пятитысячелетняя история, которая стала историей его собственной жизни. Поэтому его "Я" превратилось в "Мы" с заглавной буквы.
"Но ведь и я, - подумал Дом Пауло, - член ордена одиночества, часть паствы, что уходит в бесконечность. Ведь и меня презирает мир. Ведь и я ясно вижу различие между собой, личностью и народом. Для тебя, старый мой друг, когда-то это стало отъединенностью от мира. Ноша, возложенная на тебя другими? И ты принял ее? Сколько она должна была весить? Сколько она весит для меня? Ты подставил свою спину под нее и попытался поднять, ощущая ее груз; я монах христианского ордена и священник его, но и я несу ответственность перед богом за дела и мысли каждого монаха и пастыря, что когда-либо ступали по земле со времен рождения Христа, не говоря уж о своих собственных".
Дрожь прошла по его телу, и так он сидел, покачивая головой.
Нет, нет. Такая ноша переламывает спину. Она слишком тяжела для одного человека, и только Христос мог справиться с ней. Подвергаться поношениям за веру - этого одного достаточно. Но если еще можно выносить эти поношения, то хватит ли сил выносить понимание, что проклятия в твой адрес ни на чем не основаны, что их озлобленная глупость обращена не только к тебе, но и на каждого человека одной с тобой веры или твоего племени, когда слова и поступки каждого из них приписываются тебе? И принимать все это, как Бенджамин пытался делать?
Нет, нет.
И все же вера, которой поклонялся Дом Пауло, говорила, что такая ноша в самом деле лежала на чьих-то плечах, лежала со времен Адама, и возложена она была злым духом, который насмешливо воззвал к Человеку, оповестив его, что за деяния всех и каждого он ныне будет нести ответственность, ноша, тяжесть которой будет переходить из поколения в поколение. И пусть дураки спорят об этом, те дураки, которые с наслаждением и с удовольствием принимают на себя другое наследство - древней славы, побед и триумфов, они полны тщеславного достоинства, с которым гордятся этим наследством "по праву благородного рождения", и никому из них нимало не приходит в голову, что он и пальцем не шевельнул для получения наследства, если не считать того, что ему повезло быть рожденным Человеком. Он возмущенно протестует по поводу унаследованной ноши, которая заставляет его чувствовать себя "виновным и отверженным по праву рождения", и затыкает уши, не желая слышать ни слова из этого приговора. Да, ноша в самом деле тяжела. Его вера гласила, что облегчить ее может лишь Тот, чей образ смотрит на него с креста над алтарем, хотя ощущение непомерной тяжести все равно останется. Но ощущение это можно считать легчайшим ярмом, если сравнить его с грузом тяготеющего проклятия. Он не мог заставить себя поделиться своими мыслями со стариком, ибо тот и так знал, о чем он сейчас думает. Бенджамин алкал встретить Другого. И последний в этом мире старый еврей сидел в одиночестве на вершине горы в ожидании Мессии, неся кару за Израиль, и ждал, и ждал, и…
- Бог да благословит тебя и твою мужественную глупость. Впрочем, ты мудрый дурак.
- Хм-м-м! Мудрый дурак! - скорчил гримасу отшельник. - Ты всегда был специалистом по парадоксам и загадкам, Пауло, не так ли? Если ты не видел противоречий в ситуации, она тебя даже не интересовала, верно? Ты должен был обязательно найти Тройственность в Единстве, жизнь в смерти, мудрость в глупости. В противном случае для тебя все было слишком обыденно.
- Обладать чувством ответственности - это мудрость, Бенджамин. А думать, что сможешь вынести все в одиночку - это глупость.
- Но не сумасшествие?
- Может, чуть-чуть. Но это сумасшествие мужественности.
- Тогда я открою тебе небольшую тайну. Давным-давно мне было известно, что я не смогу вынести эту ношу, пусть даже Он и призвал меня. Не об одном и том же мы говорим с тобой?
Священник пожал плечами.
- Ты можешь называть это ношей избранничества. Я могу называть это ношей Первородной Вины. В любом случае, и то и другое связано с ответственностью, хотя мы можем по-разному оценивать меру ее и яростно спорить, что означают те или иные слова, определяющие предмет, но ведь предмета спора по-настоящему не существует, ибо его может понять лишь мертвое молчание сердца.
Бенджамин хмыкнул.
- Что ж, я рад убедиться, что ты наконец признал это, хотя ранее ты никогда не говорил таких слов.
- Перестань болтать, нечестивец.
- Но ведь и вы всегда извергаете обильные потоки слов, хитроумно защищая свою Троицу, хотя Он никогда не нуждался в такой защите с тех пор, как предстал передо мной Единым и Неразделенным. А?
Священник побагровел, но ничего не сказал.
- Вот оно! - завопил Бенджамин, подпрыгивая на месте. - Наконец я вызвал в тебе желание спорить! Ха! Но не обращай внимания! Сам я пользуюсь всего лишь несколькими словами, и у меня никогда нет уверенности, что мы с Ним имеем в виду одно и то же. Я очень надеюсь, что на тебя проклятие никак не обрушится, ибо получить его от Троицы будет куда болезненнее, чем от Единого.
- Проклятый старый кактус! Мне в самом деле нужно выслушать твое мнение о Тоне Таддео и обо всей этой компании.
- Зачем тебе нужно мнение бедного старого анахорета?
- Потому, Бенджамин Элеазар бар-Иешуа, если все эти годы ожидания появления Того-Кто-Не-Приходит и не дали тебе мудрости, они хотя бы научили тебя проницательности.
Старый еврей закрыл глаза, задрал лицо к небу и хитро улыбнулся.
- Оскорбляй меня, кричи на меня, унижай меня, преследуй меня - но знаешь, что я скажу?
- Ты скажешь: "Хм-м-м!".
- Нет! Я скажу, что Он уже здесь. Мне довелось увидеть мельком его облик.
- Что? Что ты болтаешь? О Тоне Таддео?
- Нет! Не только о нем. Я не собираюсь заниматься пророчествами, пока ты не скажешь мне, что тебя волнует, Пауло.
- Ну, все началось с лампы брата Корнхоера.
- С лампы? Ах да, Поэт упоминал о ней. Он вещал, что из нее ничего не получится.
- Поэт, как обычно, ошибался. Сам я ничего не видел, но мне сказали, что все в порядке.
- Значит, она загорелась? Прекрасно. И что тогда началось?
- И теперь я ломаю себе голову - насколько далеки мы от края пропасти? Или как близко берег? Электрическая субстанция у нас в подвале. Понимаешь ли ты, как много переменилось за последние два столетия?
И пока отшельник латал полог, священник стал рассказывать о своих страхах и опасениях, так они сидели, беседуя, пока лучи опускающегося солнца не стали отбрасывать в пыльном воздухе длинные тени от западной стены аббатства.
- С тех дней, когда погибла последняя цивилизация, Меморабилия была нашей главной заботой, Бенджамин. Мы сохранили ее. Но что нас ждет? Я чувствую себя в положении сапожника, который будет пытаться продавать обувь в деревне, где все тачают ее.
Отшельник улыбнулся.
- Ему может повезти, если он умеет тачать обувь более высокого качества.
- Боюсь, что светские ученые тоже приходят к такому же выводу.
- Тогда брось свое сапожное ремесло, пока ты окончательно не разорился.
- Такая возможность существует, - признал аббат. - Хотя думать о ней не очень приятно. В течение двенадцати столетий мы были островком света в океане тьмы. Хранение наших собраний было бесцельно, но, как мы думали, оно было освящено свыше. В ней была мирская суть наших занятий, но мы всегда были собирателями и запоминателями книг, и невыносимо думать, что труды наши скоро подойдут к концу - скоро в них отпадет необходимость. Я как-то не могу поверить в это.
- И поэтому ты позволил другому "сапожнику" возвести это странное сооружение у себя в подвале?
- Должен признать, что все выглядит именно так…
- Что ты собираешься предпринять, дабы опередить светскую науку? Построить летающую машину? Или возродить к жизни "махина аналитика"? Или, может, вывихнуть всем мозги и удариться в метафизику?
- Ты позоришь меня, старый еврей. Ты же знаешь, что первым делом все мы Христовы монахи, а то, что ты предлагаешь, подходит другим, а не нам.
- Я отнюдь не позорю тебя. Я не вижу ничего неподобающего в том, что Христовы монахи возьмутся строить летающую машину, хотя им больше подобало бы строить молитвенную машину.
- Провалиться бы тебе! Я наложу епитимью на всех монахов ордена за то, что они слишком много болтают с тобой!
Бенджамин ухмыльнулся.
- Симпатии к тебе я не испытываю. Книги, собранные вами, покрыты пылью веков, но они были написаны на заре человечества, детьми мира, и дети же мира возьмут их у тебя, и у тебя нет никакого права мешать им в этом.
- Ага, значит, ты начал пророчествовать!
- Отнюдь. "Скоро взойдет солнце" - разве это пророчество? Нет, это всего лишь признание последовательности событий. Дети мира по-своему тоже логичны - поэтому я и утверждаю, что они извлекут все, что ты можешь им предложить, отстранят тебя от дел, а затем объявят тебя жалкой развалиной. В конце концов они вообще перестанут обращать на тебя внимание. И отвечать за это будешь только ты сам. Теперь ты будешь пожинать плоды своей собственной медлительности.
Говорил он с насмешливым легкомыслием, но его предсказания пугающе совпадали со страхами Дома Пауло. Лицо священника опечалилось.
- Не обращай на меня внимания, - сказал отшельник. - Я не рискую предсказывать ход событий, пока не разберусь в той штуке, что у вас в подвале, или хотя бы не брошу взгляда на этого Тона Таддео, который, кстати, начинает интересовать меня. И если тебе в самом деле нужен мой совет, подожди, пока я в деталях не познакомлюсь с тем, что значит приход новой эры.
- Но ты же не сможешь увидеть лампочку, потому что ты никогда не приходишь в аббатство.
- Потому что вы там омерзительно кормите.
- И ты не встретишь Тона Таддео, потому что он приедет с другой стороны. И если ты хочешь присутствовать при появлении новой эры еще до ее рождения, то с пророчеством о ее рождении ты уже опоздал.
- Чушь. Щупание набухающего чрева будущего может повредить ребенку. Я буду ждать - а затем все услышат от меня пророчество, что оно родилось, и что оно - не то, чего я ждал.
- Забавная у тебя точка зрения! Но чего же ты ждешь?
- Кого-нибудь, кто позвал бы меня.
- Позвал бы?
- Рискни!
- Что за вздор!
- Хм-м-м! Говоря по правде, я не очень верю в то, что Он явится, но мне было сказано ждать и, - он пожал плечами, - я жду, - его глаза сузились до неразличимых щелок, и с внезапной серьезностью он наклонился вперед. - Пауло, возьми с собой Тона Таддео на пешую прогулку к горе.
Аббат с насмешливым ужасом откинулся назад.
- Гонитель послушников! Фигляр от пилигримов! Я пришлю к тебе Поэта - и пусть он расположится у тебя и почит тут навеки. Привести Тона к твоей берлоге! Ты из ума выжил!
Бенджамин снова пожал плечами.
- Отлично. Забудь о моей просьбе. И да не покинет тебя надежда, что, когда придет время, Тон будет на твоей стороне, а не на стороне других.
- Других, Бенджамин?
- Кира, Навуходоносора, Фараона, Цезаря, Ханнегана Второго - нужно ли мне продолжать? Когда рядом с любым из них трутся пять умных человек, они становятся куда опаснее. Это все, что я могу тебе сказать. Это единственный совет, который я дам тебе.
- Ну, Бенджамин, хватит с меня - последние пять лет ты меня так мучил, что…
- Оскорбляй меня, кричи на меня, унижай меня…
- Прекрати. Я ухожу, старик. Уже поздно.
- Вот как? А как твой живот, на котором лежит проклятие, выносит верховую езду?
- Мой желудок?.. - остановившись, чтобы прислушаться к своим ощущениям, Дом Пауло обнаружил, что чувствует себя куда лучше, чем в предшествовавшие недели. - Конечно, там сущая кутерьма, - пожаловался он. - Да и что иное может там быть после того, как послушаешь тебя?
- И то правда…
- Бог тебе в помощь, старик. И после того как брат Корнхоер придумает летающую машину, я пошлю несколько послушников, чтобы они сверху кидали в тебя камни.
Они тепло обнялись. Старый еврей проводил до края плоской площадки на вершине горы и остался стоять тут, закутавшись в молитвенное покрывало, плотная ткань которого так контрастировала с лохмотьями, препоясавшими его чресла; он смотрел, как аббат спускался по тропе, откуда затрусил к аббатству. И Дом Пауло еще долго видел на фоне заходящего солнца его сухопарую фигуру, словно его силуэт, вырисовывающийся на фоне сумеречного неба, посылал молитвы пустыне и небосводу.
"Да вознесутся к твоему престолу, о, Господи, все наши моления, - словно в ответ ему прошептал аббат, добавив: - И пусть он наконец выиграет в блошки у Поэта его искусственный глаз. Аминь".
Глава 17
- Могу сказать тебе совершенно точно: война будет, - промолвил посланец из Нового Рима. Все силы Ларедо нацелены на Долины. Бешеный Медведь разбил свой лагерь. По всему пространству Долин идут стычки всадников, в типичном для кочевников стиле. Но государство Чихуахуа угрожает Ларедо с юга. Поэтому Ханнеган готов послать армию Тексарканы к Рио-Гранде - чтобы помочь "оборонять" границы. Конечно, с полного согласия ларедонцев.
- Король Горальди - слабоумный дурак! - сказал Дом Пауло. - Неужели его не предупреждали, что Ханнеган предаст его?
Посланник улыбнулся.
- Дипломатическая служба Ватикана всегда уважает государственные секреты, если ей доводится узнать их. Менее всего нас можно обвинить в шпионаже. Мы всегда тщательно заботимся о…
- Он предупрежден? - настойчиво переспросил аббат.
- Конечно. Горальди сказал, что папский легат лжет ему, он обвинил Церковь, что та разжигает подозрительность и враждебность между союзниками по Договору святого Бича, стараясь укрепить временную власть папы. И этот идиот даже рассказал Ханнегану о полученном им предупреждении.
Дом Пауло прищурился и свистнул.
- И что сделал Ханнеган?
Посланник помедлил.
- Мне казалось, что я вам говорил: монсиньор Аполло арестован. Ханнеган приказал изъять его дипломатическую переписку. В Новом Риме идут разговоры об отлучении от Церкви всего королевства Тексарканы. Конечно, Ханнеган уже фактически подвергнут отлучению, но большинство тексарканцев это не очень волнует. Как вы, без сомнения, знаете, восемьдесят процентов населения придерживается различных культов, да и среди правящего класса католики составляют незначительное количество.
- Итак, значит, Маркус, - грустно пробормотал аббат. - А что о Тоне Таддео?
- Откровенно говоря, я плохо представляю себе, как он ныне проберется через Долины, не получив пару дыр от мушкетных пуль. Теперь мне ясно, почему он не хотел отправляться в путешествие. Но я ничего не знаю о его планах, отец аббат.
Морщины на лице Дома Пауло искривились гримасой боли.
- Если наш отказ выслать материалы университету приведет к его гибели…
- Не ломайте себе голову над этим, отец аббат. Ханнеган сам позаботится о нем. Я не знаю, как это произойдет, но уверен, что Тон Таддео доберется до вас.
- Мир будет очень опечален, если потеряет его, насколько я слышал. Но скажите мне, почему вас послали к нам, чтобы сообщить планы Ханнегана? Мы принадлежим к империи Денвера, и я не вижу причин, по которым данный регион должен испытывать тревогу.
- Ах, я же вам начал рассказывать. Ханнеган надеется наконец объединить весь континент. Надежно привязав к себе Ларедо, он собирается сокрушить окружение, которое сковывает его. И тогда он двинется на Денвер.
- Но ведь это значит, что линии снабжения у него пройдут через места обитания кочевников. Это же невозможно.
- Страшно трудно, и поэтому следующий его ход неизбежен. Долины представляют собой естественный географический барьер. Если они будут очищены от своих обитателей, Ханнеган может считать свою западную границу совершенно надежной. Но присутствие на этих территориях кочевников делает для всех примыкающих к Долинам стран неизбежным содержание войск на их границах для сдерживания кочевых орд. И единственный путь для подчинения Долин заключается в том, что надо контролировать обе его плодородные полосы, и с запада, и с востока.
- Но даже в этом случае, - удивился аббат, - кочевники…
- У Ханнегана есть для них поистине дьявольский план. Воины Бешеного Медведя могут легко справиться с кавалерией ларедонцев, но вот коровью чуму одолеть они не в состоянии. Племена Долин еще не знают, что когда Ларедо бросит силы, чтобы покарать их за разбойничьи набеги, они погонят с собой несколько сот голов зараженного скота, которые смешаются со стадами кочевников. Это идея Ханнегана. В результате разразится голод, при котором будет легче легкого натравить одно племя на другое. Мы, конечно, не знаем всех деталей, но идея заключается в том, что будет создан легион кочевников под командованием какой-нибудь марионетки, вооруженной Тексарканой, преданной Ханнегану и готовой смерчем пройти на запад вплоть до гор.
- Но зачем? Ведь Ханнеган, конечно, не ожидает, что варвары составят преданное ему войско или будут способны управлять империей после того, как уничтожат ее?
- Нет, милорд. Но кочевые племена будут уничтожены, а Денвер потрясен до основания. Обломки того и другого достанутся Ханнегану.
- И что с ними делать? Особым богатством такая империя отличаться не будет?
- Нет, но со всех сторон она будет в безопасности. Положение у нее будет довольно благоприятное, если она решит двинуться на восток или на северо-восток. Конечно, прежде чем дойдет до этого, планы могут рухнуть. Но в любом случае в недалеком будущем этот район будет подвергаться серьезной опасности. В течение нескольких последних месяцев необходимо будет предпринять определенные шаги, чтобы обезопасить аббатство. У меня есть инструкции обсудить с вами меры, необходимые для спасения Меморабилии.
Дом Пауло почувствовал, что тьма вокруг него начинает сгущаться. После двенадцати столетий тьмы над миром забрезжила слабая надежда - и тут появляется некий неграмотный принц, который хочет раздавить ее своими конными ордами варваров, и…
Он с грохотом ударил кулаком по столу.