Звуки джунглей, черный лес небоскребов, звездное небо в головокружительной высоте, краснота костров. На Клермон-сквер он набрел на евших людей. Человек тридцать, мужчины и женщины одинаково, сидели вокруг жарившегося мяса. Железный гриль из грубо скрученных телеграфных проводов покоился на постаментах из груды кирпичей; внизу пылали угли. Мужчина в белой шапке вилкой ворочал, переворачивал брызжущие бифштексы.
- Места нет, места нет, - пропел при робком приближении Тристрама тощий субъект с профессорским обличьем. - Это клубный обед, не общественный ресторан.
- У меня, - сказал Тристрам, махнув дубинкой, - тоже есть членский билет. - Все рассмеялись над жалкой угрозой. - Я только что из тюрьмы, - жалобно заныл Тристрам. - Меня морили голодом.
- Приземляйся, - сказал субъект профессорского склада. - Хотя поначалу может оказаться чересчур жирным для твоего желудка. Нынче, - афористически изрек он, - преступник - единственный нравственный человек. - Потянулся к ближайшему грилю и прихватил щипцами длинный горячий железный противень со шкварчавшими кусками мяса. - Кебаб, - сказал он. Потом прищурился на Тристрама в свете костра. - Да ведь ты без зубов. Тебе обязательно надо зубы где-нибудь раздобыть. Обожди. У нас тут есть очень питательная похлебка. - И с необычайным гостеприимством засуетился в поисках миски, ложки. - Попробуй, - сказал он, наливая из железного котла, - и от всего сердца добро пожаловать.
Тристрам, как животное, потащил, весь дрожа, этот дар в угол, подальше от остальных. Лизнул дымившуюся ложку. Роскошь, роскошь, маслянистая жидкость, а в ней плавают какие-то дымящиеся мягкие каучуковые комья. Мясо. Он читал про мясо. Древняя литература полна мясоедения - Гомер, Диккенс, Пристли, Рабле, А. Дж. Кронин. Глотнул полную ложку, срыгнул, и все вышло обратно.
- Тише, тише, - сказал субъект профессорского склада, заботливо подходя к нему. - Тебе скоро покажется вкусным. Думай, будто это не то, что есть на самом деле, а какой-нибудь сочный фрукт с древа жизни. Вся жизнь едина. За что тебя посадили в тюрьму?
- Полагаю, - сказал Тристрам, по-прежнему рыгая, - за то… - и опомнился, - что я выступал против Правительства.
- Против какого правительства? В данный момент, похоже, у нас нет никакого правительства.
- Значит, - сказал Тристрам, - Гусфаза еще не началась.
- Кажется, вы ученый. Наверно, в тюрьме было время подумать. Скажите, что вы думаете о нынешних временах?
- Нельзя думать без данных, - сказал Тристрам. Вновь попробовал похлебку; пошла гораздо лучше. - Значит, это мясо, - сказал он.
- Человек плотояден, равно как и производителен. Эти качества родственны, причем оба давно подавляются. Сложите их воедино, и разумной причины для подавления нет. Что касается информации, мы информации не имеем, ибо не имеем информационных агентств. Впрочем, можно понять, что правительство Старлинга пало, Президиум полон грызущихся псов. Скоро будет правительство, не сомневаюсь. Мы тем временем объединяемся в небольшие обеденные клубы ради самозащиты. Позвольте вас предупредить, только что вышедшего из тюрьмы и, следовательно, новичка в новом мире, не ходите один. Если желаете, я приму вас в наш клуб.
- Очень любезно с вашей стороны, - сказал Тристрам, - но я должен найти свою жену. Она в Северной Провинции, рядом с Престоном.
- У вас будут определенные трудности, - сказал добрый человек. - Поезда, разумеется, перестали ходить, и дорожного транспорта мало. Пешком идти очень далеко. Не ходите без провизии. Идите вооруженным. Не спите на виду. Меня беспокоит, - сказал он, снова щурясь на впалые щеки Тристрама, - что у вас нет зубов.
Тристрам вытащил из кармана перекрученные половинки челюстей.
- Охранник в тюрьме просто зверь, - облыжно объявил он.
- По-моему, - сказал мужчина, похожий на профессора, - среди наших членов найдется зубной техник. - И направился к своей компании, а Тристрам прикончил похлебку. Она подкрепляла, без всяких сомнений. В голове заклубилось воспоминание о древней пелагианской поэме или, скорей, об одном собственном авторском к ней примечании. "Королева Маб". Шелли. "Сравнительная анатомия говорит нам, что человек во всем схож с плодоядными животными, и ничем с плотоядными; у него нет ни когтей для поимки добычи, ни больших острых зубов, разрывающих живую плоть". И опять: "Человек не похож ни на одно плотоядное животное. Нет исключений, если им не служит человек, из правила, по которому травоядные животные имеют ячеистую ободочную кишку". Может быть, это в конце концов распроклятая белиберда.
- Ваши зубы можно починить, - сказал, вернувшись, любезный мужчина с профессорским обличьем, - и мы можем дать вам в дорогу полную сумку холодного мяса. Я бы на вашем месте не думал отправляться до рассвета. Приглашаю вас провести ночь со мной.
- Вы поистине очень любезны, - искрение сказал Тристрам. - Честно скажу, никогда раньше я не встречался с подобной любезностью. - Глаза его наполнялись слезами; день был утомительным.
- Даже не думайте. С ослаблением Государства расцветает гуманность. В наши дни встречаются очень милые люди. Только все же держитесь за свое оружие.
Тристрам лег в ту ночь со вставленными зубами. Лежа на полу в квартире мужчины, похожего на профессора, вновь и вновь шамкал ими в темноте, словно жевал воздушное мясо. Хозяин, назвавшийся Синклером, устроил обоим для отдыха освещение с помощью фитиля, который плавал в жире, издавая вкусный запах. Уютное пламя высвечивало неприбранную комнатку, битком набитую книгами. Синклер, впрочем, отказался от всех притязаний на звание, как он выразился, "читающего человека"; до краха электричества он был электронным композитором, специализировался на атмосферической музыке для телевизионной документалистики. Опять же до исчезновения электричества и остановки лифтов его квартира располагалась добрыми тридцатью этажами выше этой; видно, нынче слабейшие поднимались, а сильнейшие опускались. Эта самая новая квартира принадлежала настоящему читающему человеку, учителю китайского, чья плоть, несмотря на преклонный возраст, оказалась вполне сочной. Синклер невинно спал в стенной кровати, деликатно похрапывал и лишь изредка говорил во сне. Большинство его высказываний были афористичными, некоторые - просто белибердой. Тристрам слушал.
- Кошачье своеволие превосходит лишь ее глубокомыслие.
- Я люблю картошку. Я люблю свинину. Я люблю людей.
- Евхаристическое причащение - наш ответ.
Темный термин - причащение - стал как бы сигналом ко сну. Точно это и впрямь был какой-то ответ. Тристрам, довольный, ублаженный, погрузился в забвение, выпал из времени, а вновь в него вынырнув, увидел Синклера, который что-то мычал, одеваясь, и дружелюбно щурился на него. Кажется, стояло прекрасное весеннее утро.
- Ну, - сказал Синклер, - надо собрать вас в дорогу, не так ли? Впрочем, сначала главное - хороший завтрак. - Синклер быстро умылся (похоже, коммунальное водоснабжение еще было в порядке), побрился древней опасной бритвой. - Хорошее название, - улыбнулся он, одалживая опасную бритву Тристраму. - Вещь в самом деле опасная. - Тристрам не нашел оснований не верить ему.
Видно, кострам с жарким никогда не давали погаснуть. Храмовый огонь, подумал Тристрам, олимпийский, сдержанно улыбаясь членам обеденного клуба, четверо из которых всю ночь охраняли, поддерживали огонь.
- Бекон? - спросил Синклер, - и навалил Тристраму полную жестяную звенящую миску. Все ели от души, часто изрекая веселые замечания и выпивая кварты воды. Потом добрые люди набили почтовую сумку кусками холодного мяса, с многочисленными добрыми пожеланиями нагрузили своего гостя и отправили в путь.
- Никогда, - провозгласил Тристрам, - не встречал я такой щедрости.
- Идите с Богом, - сказал Синклер, сытый, готовый взгрустнуть. - Возможно, найдете ее в полном здравии. Возможно, найдете счастливой. - Он нахмурился и поправился: - То есть, конечно, возможно, она будет рада вас видеть.
Глава 2
Тристрам шел пешком до самого Финчли. Он знал - не было ни малейшего смысла шагать по дороге, пока, скажем, Нанитон не останется далеко позади. Долго-долго шлепал по городским улицам между небоскребами жилых кварталов и фабриками с разбитыми окнами. Весело или грустно шел мимо обеденных клубов, трупов, костей, но сам нападениям не подвергался. Бесконечный город пах жареным мясом и засорившейся канализацией. Пару раз он с ошеломлением видел открытое и бесстыдное совокупление. Я люблю картошку. Я люблю свинину. Я люблю женщин. Нет, не так. Хотя что-то вроде. Полицейских не видел; все как бы растворились или переварились в общей массе. На углу близ Тафнелл-парк перед немногочисленной, но довольно внимательной паствой служили мессу. Тристрам все знал про мессу от блаженного Эмброуза Бейли и поэтому с изумлением увидел, как священник - моложавый седой фатоватый мужчина в грубо размалеванном стихаре (крест, буквы IHS) - раздавал нечто вроде круглых кусочков мяса.
- Hoc est enim Corpus. Hic est enim calix sanguinis.
Должно быть, некий новый Совет, или что-то еще, при таком дефиците ортодоксальных обрядов одобрил подобную импровизацию.
Был прекрасный весенний день.
Сразу за Финчли Тристрам сел отдохнуть в дверях магазина на безопасной боковой улочке и вытащил из сумы мясо. Он стер ноги. Ел осторожно, медленно; желудку - как явствовало из приступа диспепсии после завтрака - предстояло еще многому научиться; при еде он требовал воды. Королева Маб нашептывала ему о жажде, неизменной спутнице плотоядия, о великой жажде. В жилом помещении позади разгромленного магазина Тристрам нашел работавший водопроводный крап, приник к нему губами, пил целую вечность. Вода имела слабый зловонный привкус, была слегка испорченной, и он подумал: "Вот где кроется источник будущих проблем". Отдохнул еще, сидя в дверях, стиснув дубинку, рассматривая прохожих. Все держались середины улицы, - любопытная характеристика последнего этапа Интерфазы. Он сидел, лениво перебирал мысли и ощущения, которые, по его мнению, должен был думать и чувствовать. Удивился, что испытывает столь малое желание расквасить своему брату морду. Может быть, все это было злонамеренной ложью того самого амбициозного и разобиженного капитана; нужны доказательства, нужны определенные и неопровержимые свидетельства. Мясо бурчало в желудке; он изрыгнул какое-то восклицание вроде "жажды отцовства".
Родился ли уже ребенок, если должен родиться ребенок? Тристрам как-то потерял счет времени. Он чувствовал, что во всем этом хаосе Беатрис-Джоанна должна быть в большей безопасности, чем прежде. Она должна по-прежнему находиться на севере (если тот человек сказал правду); в любом случае ей идти больше некуда. Он испытывал уверенность, что сам делает единственно возможную вещь. Ему тоже некуда больше идти. Только до чего же ему ненавистен свояк: хвастун, обманщик, вечно ханжеские лозунги на языке, пригодные для поощрения команд по перетягиванию каната. На сей раз он ответит такими же криками, превзойдет его в набожности; больше он никому не позволит себя застращать.
Держась тротуара, Тристрам к середине дня прошел Барнет. Помешкав в нерешительности меж дорогами, соответственно, на Хэтфилд и на Сент-Олбани, с удивлением увидел автофургон, медленно с кашлем ползший на север, туда же, куда он. Выкрашен в какой-то земляной цвет; под одним слоем краски слабо проглядывал призрак его принадлежности - Министерство Бесплодия. Колеблясь между дорогами, Тристрам еще поколебался, прежде чем жестом просить подвезти. Решение за него принял нерв в больной левой ноге, и, отмахнувшись доводов разума, он рефлекторно выставил большой палец.
- Я еду только до Эйлсбери, - сказал водитель. - Может, там еще кого поймаете. Я хочу сказать, когда доберемся до Эйлсбери. - Автомобиль согласно содрогнулся. - Вы проделали долгий путь, - сказал он, с любопытством поглядывая на Тристрама. - Нынче путешественников не так много. - Тристрам объяснил. Водитель был тощим мужчиной в странной униформе: серый китель, штатские штаны, выцветшие до того же землистого цвета, что сам грузовик, на коленках землистые сырные дыры, белые тесемки висят из-под подтяжек. Когда Тристрам рассказал о своем освобождении из тюрьмы, он, коротко всхрапнув, рассмеялся.
- Если б вы обождали до нынешнего утра, - сказал он, - преспокойно бы вышли. Видно, там распахнули ворота из-за сбоев с доставкой еды. Так мне, по крайней мере, в Илинге рассказали.
Тристрам тоже издал лающий смешок. Все труды Чарли Линклейтера впустую.
- Вы должны понимать, - сказал он, - я не слишком осведомлен. Просто не имею понятия, что происходит.
- Ох, - сказал мужчина. - Ну, не так уж я много могу рассказать. Похоже, центрального правительства в данный момент нету, однако мы пытаемся изобрести какой-то региональный закон и порядок. Что-то вроде военного положения, можно сказать. В моем лице вы видите воскресшего военного. Я солдат. - И он снова всхрапнул.
- Армия, - сказал Тристрам. - Полк. Батальон. Рота. - Он читал о подобных вещах.
- Всего этого у нас быть не может, - сказал мужчина. - Каннибализм без разбора, и канализация не работает. Нам надо думать о женах и детях. В любом случае в Эйлсбери кое-что начинается. У нас даже есть люди, которые снова чуть-чуть работают.
- А что вы едите? - спросил Тристрам.
Солдат очень громко рассмеялся.
- Официально называется свиная тушенка, - сказал он. - Надо же нам что-то есть. Чего добру пропадать. Приходится, понимаете ли, довольно часто стрелять во имя закона и порядка, - серьезно сказал он. - Мясо и вода. Может быть, чересчур смахивает на тигриный рацион, но в консервных банках с виду выглядит цивилизованно. И мы надеемся, знаете, мы надеемся, что все снова начнет расти. Верьте, не верьте, но в прошлые выходные я на самом деле немножко рыбачил.
- Много поймали?
- Голавля, - сказал солдат и опять рассмеялся. - Жалкого маленького голавлика.
- А, - сказал Тристрам, - если можно спросить, какова цель вашей поездки?
- Этой? Ох, мы сообщение получили, что полицейские боеприпасы валяются на дороге от Илинга до Финчли. Однако какие-то свиньи добрались туда первыми. Очередная шайка. Моего капрала прибили. Капрал был не очень хороший, да не надо бы им его прибивать. Наверно, едят его теперь, каннибалы проклятые, - вполне спокойно рассказывал он.
- Кажется, - сказал Тристрам, - мы все каннибалы.
- Да, только, черт побери, мы-то в Эйлсбери хоть цивилизованные каннибалы. В том-то вся разница, чтоб есть из банок.
Глава 3
К западу от Хинкли Тристрам впервые увидел вспаханное поле. В целом все у него шло хорошо: ночь в бараках в цивилизованном Эйлсбери; путь при по-прежнему ясной погоде по Бистерской дороге в армейском грузовике, подсадившем его в пяти милях от Эйлсбери и довезшем аж до Блэкторна; ленч в вооруженном, но дружелюбном Бистере, даже бритье и стрижка; пешком в Ордли по железнодорожной линии, а там сюрприз - древний паровичок, бежавший через лес до самого Банбери. У Тристрама было всего несколько септ, таннеров и тошрунов, обнаруженных в карманах оглушенного дубинкой мужчины, но любители, населявшие три вагона поезда, оказались археологами, имевшими смутное представление насчет оплаты проезда. Тристрам провел ночь в затянутом паутиной подвале на Уорвик-роуд и на следующий день задолго до обеда добрался до Уорвика в остановленном грузовике, музыкально громыхавшем мелким оружием. В притихшем при военном положении Уорвике ему посоветовали не соваться в Кенилуорт, так как этим городом явно правили какие-то фанатики типа Пятой монархии, приверженцы доктрины строгой экзофагии; а вот в Ковентри, заверяли его, чужаку вполне гарантирована безопасность. Поэтому Тристрам отправился через Лимингтон окольной дорогой, которую облегчил веселый курьер-мотоциклист, посадивший его на заднее сиденье. Ковентри показался почти нормальным городом, если не считать гарнизонного привкуса: общественные мессы, переклички перед заводами, комендантский час с наступлением темноты. На границе города Тристрама жадно расспрашивали о новостях, по ему, разумеется, нечего было сказать. Тем не менее его приняли, разрешили свободно присутствовать на инженерно-сержантской мессе. Когда он уходил на рассвете, сунули в карманы пару консервных банок с мясом, и впервые за много лет ему по-настоящему хотелось петь на ходу по пути в Нанитон при чудесной погоде. Он уже приближался к северной границе Большого Лондона, мечтая вдохнуть сельский воздух. В Бедфорде его подсадил военный автомобиль (красномордый от алка полковник типа Фальстафа с адъютантом) и провез через Нанитон до дороги на Шрусбери. Здесь, наконец, началась настоящая сельская местность: ровные вспаханные поля, не видно почти ни одной постройки, небо больше не загораживают горделивые монолиты. Он прилег за воротами и соснул в ароматах земли. Слава Всемогущему Богу.
А проснувшись, подумал, будто видит сои. Подумал, будто слышит дыхание флейты, поющие с придыханием голоса. Слова песни как бы складывались в утверждение, столь недвусмысленное и окончательное, точно он снова слышал "евхаристическое причащение". Слова были примерно такие: "Наливаются яблочки и орехи полны, задирайте подолы, спускайте штаны", а простая мелодия кружилась и кружилась в бесконечном da capo. И он видел, он видел, он видел мужчин и женщин на пахоте - пара тут, пара там, - с ритуальной серьезностью изображавших чудовище за чудовищем с двумя спинами. Подолы задраны, штаны спущены под весенним солнцем, в засеянных бороздах, наливные яблоки и коричневые орехи, деревенское совокупление. Шесть мужчин, пять мужчин, четыре мужчины, два мужчины, один мужчина, и его, их… Почему в песне сказано "пес"? Поле засеяно, а не сжато. Однако в свое время они пожнут, вполне определенно пожнут. Вся жизнь едина. Та самая гниль была отказом человека от размножения.