Глава 4
- Ну, давайте, - раздраженно крикнул староста. Он смахивал на организатора танца героев легенды о Робин Гуде, жилистый, высокомерный, с красным носом, синими щеками. - Пожалуйста, слушайте все, - жалобно сказал он. - Выбраны следующие партнеры. - И начал читать по списку, который держал в руке. - Мистер Липсет с мисс Кенеми. Мистер Минрат с миссис Грэм. Мистер Ивенс с миссис Ивенс. Мистер Хильярд с мисс Этель Даффус. - И стал читать дальше. Тристрам, моргая на теплом солнце, сидел у постоялого двора в Атерстоне, благосклонно глядя на пары мужчин и женщин. - Мистер Финлей с мисс Рейчел Даффус. Мистер Мэйо с мисс Лаури. - Поименованные, точно на деревенских танцах, вставали в ряд лицом к возлюбленным, хихикая, вспыхивая, с отважным выражением палице, застенчивым, игривым, охотным. - Очень хорошо, - устало сказал староста. - А теперь в поля. - И все пошли рука об руку. Староста, увидев Тристрама, подошел, укоризненно качая головой, сел рядом с ним на скамейку. - В странные времена мы живем, - сказал он. - А вы что, просто мимо проходите?
- По пути в Престон, - сказал Тристрам. - А зачем, если можно спросить, вы все это устраиваете?
- Ох, обычное дело, - сказал староста. - Алчность, эгоизм. Кое-кто собирает все сливы. Вон тот тип Хильярд, к примеру. А бедняжка Белинда Лаури все время остается на холоде. Я все думаю, выйдет ли из этого хоть что-нибудь на самом деле хорошее, - мрачно задумался он. - Все гадаю, есть ли тут на самом деле хоть что-нибудь, кроме простого потворства своим желаниям.
- Это подтверждение, - сказал Тристрам. - Способ продемонстрировать, что разум - единственный инструмент проживания жизни. Возвращение к магии, вот что это такое. Мне это кажется очень здоровым.
- Я предвижу опасность, - сказал староста. - Ревность, драки, чувство собственности, расторжение браков. - Он твердо решил смотреть на дело с темной стороны.
- Все само образуется, - утешил его Тристрам. - Вот увидите. Краткое повторение всех времен свободной любви, а потом восстановятся христианские ценности. Вообще не о чем беспокоиться.
Староста нахмурился на солнце, на облачка, мягко, серьезно проплывавшие по акрам голубизны.
- По-моему, вы нормальный, - сказал он наконец. - По-моему, вы из тех, что и тот самый тип Хильярд. Типа "а-что-я-вам-говорил" по рождению и по воспитанию. Он всегда говорил, что дела не могли вечно идти так, как шли. Они смеялись надо мной, когда я сделал то, что сделал. Хильярд громче других. Я бы мог убить Хильярда, - сказал он, стискивая кулаки с зажатыми внутри большими пальцами.
- Убить? - сказал Тристрам. - Убить, - сказал он, - в дни любви?
- Это было, когда я работал в Личфилдской Жилищной Конторе, - пробормотал староста, - произошла эта вещь. Встал вопрос о вакансии и о моем повышении. Видите ли, я был старшим. - Если не дни любви, то определенно дни откровенных и честных признаний. - Мистер Консетт, начальник, сказал, что возникли сомнения, кого выбрать, меня или мужчину по имени Моэм. Моэм был гораздо младше меня, но Моэм был гомик. Ну, я долго думал. Меня самого на тот путь никогда не тянуло, но, разумеется, кое-что можно было сделать. Я много думал, прежде чем что-нибудь сделать; в конце концов, шаг очень важный. Так или иначе, после долгих раздумий, мучений, ворочаясь в постели, решился отправиться к доктору Мэнчипу. Доктор Мэнчип сказал, дело довольно легкое, вообще никакого риска, и он его сделает. Сказал, в общем наркозе нет надобности. Я смотрел, как он делает.
- Ясно, - сказал Тристрам. - То-то меня голос ваш удивил…
- Правильно. И посмотрите на меня теперь. - Он вытянул руки. - Сделанного не переделаешь. Как я впишусь в новый мир? Меня должны были предупредить, кто-то должен был мне сказать. Откуда мне было знать, что тот мир не продлится вечно? - Он понизил голос. - Знаете, как тот самый тип Хильярд недавно меня назвал? Он назвал меня каплуном. И причмокнул губами, в шутку, конечно, но не слишком хорошего вкуса.
- Ясно, - сказал Тристрам.
- Мне это вообще не понравилось. Мне ни чуточки это все не понравилось.
- Сидите тихонько и ждите, - посоветовал Тристрам. - История - колесо. Мир подобного типа тоже не может вечно существовать. В один прекрасный день нам придется вернуться к либерализму, к пелагианству, к сексуальным извращениям и… ну, к вашему случаю. Очевидно, придется - из-за всего вот этого. - Он махнул рукой в сторону вспаханных полей, откуда доносились приглушенные звуки энергичной сосредоточенности. - Из-за биологической цели всего вот этого, - пояснил он.
- А пока, - мрачно сказал староста, - мне придется бороться с людьми типа Хильярда. - Он передернулся. - Ничего себе, обозвать меня каплуном.
Глава 5
Еще молодой Тристрам, не болезненный с виду, был тепло принят дамами в Шенстоне. Он принес куртуазные извинения, сетуя на необходимость попасть к ночи в Личфилд. Проводили его поцелуями.
Личфилд взорвался пред ним, точно бомба. Там шел какой-то карнавал (хоть и не в знак расставания с мясной пищей, вовсе нет), и смятенному взору Тристрама предстало факельное шествие, пляшущие над головами знамена и транспаранты: "Личфилдская Гильдия Плодородия", "Любовный Коллектив Служащих Юга". Тристрам смешался с толпой на тротуаре, глядя на парад. Сначала маршировал оркестр с грохочущими и визжащими доэлектронными инструментами, звучавшими как та флейта в полях под Хинкли, только мелодия теперь была уверенной, со всеми медными, мясистыми, кроваво-красными тонами. Толпа радостно голосила. Затем шли два клоуна, брыкаясь и падая, во главе потешного взвода новобранцев в сапогах, длинных кителях, но без штанов. Женщина позади Тристрама завизжала:
- И-и-их, вон наш Артур, Этель.
Кителя и фуражки этой хитро косившей, махавшей, кричавшей, шатавшейся голоногой фаланги были явно украдены у Поппола (где он теперь, где он?), а на высоко воздетой на палке табличке было аккуратно начертано: "ПОЛИЦИЯ СОВОКУПЛЕНИЯ". Маршировавшие колотили друг друга дубинками из набитых чулок, размахивали ими в воздухе в итифаллическом ритме.
- Что значит это слово, Этель? - прокричала женщина позади Тристрама.
- Настоящая щековая дробилка, вот что, - сказал ей маленький мужчина в шляпе, употребив один краткий термин Лоренса.
- И-и-и, - провизжала она.
Дальше топали маленькие мальчики и девочки в зеленом, сладенькие и хорошенькие, с многоцветными парившими шарами-сосисками, привязанными к пальчикам.
- Ва-а-у-у, - взвыла рядом с Тристрамом девушка с гладкими волосами и слюнявым ртом, - прелесть, правда?
Шарики рвались высоко в небо, освещенное факелами, вступая там в мягкий подушечный воздушный бой. За проскакавшими детьми потащились очередные фигляры, одни мужчины в древних раздутых женских юбках, с огромными неровными грудями, другие в облегающих шутовских костюмах с панурговыми рогами. Неуклюже танцуя, разыгрывали краткую судорожную пародию, стукаясь друг о друга задами.
- И-и-и, - вопила женщина позади Тристрама. - Я сейчас прямо умру со смеху, вот что.
Потом под восторженный вздох, сменившийся искренними радостными приветствиями, выехала белая платформа в море бумажных цветов, где на высоком троне восседала полногрудая девчонка в голубом, в короне из бумажных цветов, с древком в руке, в тесном окружении разноцветных фей, улыбалась, призывно помахивала, - видно, личфилдская королева карнавала.
- Истинная прелесть, - сказала другая женщина. - Дочка Джо Тредвелла.
Платформу тащили - на увитых цветами канатах, до треска натянутых, - юноши в белых рубашках и красных трико, красивые, мускулистые. За платформой шагали степенные представители духовенства, неся вышитый на заменителе шелка лозунг "Бог есть Любовь". За ними маршировала устрашающая местная армия со знаменами "Парни Генерала X эту да, Мы Спасли Личфилд". Толпа приветственно орала во все горло. А потом, в копие, соблазнительно семенили молоденькие девушки (ни одна не старше пятнадцати), каждая с транспарантом, каждый транспарант прикреплен к верхушке высокого тонкого шеста; приапический символ, вызвавший радостные многократные крики, красовался в руках у вышагивавшей в длинных одеждах матроны, облетевшей розы в саду нераскрывшихся первоцветов. Процессия двигалась к окраинам города, толпа подпрыгивала, напирала, проталкивалась на дорогу, следуя за ней. Из невидимой головы шествия грянула, медно грохнула веселая мелодия, - куст шелковицы, май, орешки, наливные яблочки, - пробивая путь в весенней ночи. Зажатый в толпе Тристрам тащился без сопротивления, наливные яблочки, через город, лебединое гнездо и орешки полны, лексикограф, задирай подолы, "Лич" на среднеанглийском означает "труп", спускай штаны, какое неподобающее название - Личфилд - для нынешней ночи. Мужчины и женщины, юноши и девушки толкались, работали локтями, хохотали в кильватере процессии; высоко впереди поблескивал белый деревянный фаллос, колыхался в фокусе среди красивых ленточек; старики горбились, но вступали в игру; женщины средних лет солидно проявляли готовность, юные похотливые парни, робкие, но охочие девушки, лунообразные лица, топорики, утюги, цветы, яйца, шелковица, все на свете носы (горделивые итальянские, приплюснутые восточные, вздернутые, плоские, торчащие, картофельные, петушиные, скошенные, широкие), волосы кукурузные, ржавые, по-эскимосски прямые, вьющиеся, волнистые, редеющие, выпавшие, тонзуры и проплешины; щеки, разгоревшиеся, как наливное яблочко и созревший орешек в кострах и пламени энтузиазма; шелест подолов по пути в засеянные борозды поля и штанов.
Где-то там пропала почти пустая сумка Тристрама с едой, исчезла дубинка. Руки оказались свободными для танцев и объятий. На травке на краю города устроился оркестрик, усевшись на скамейках, дудел, трещал, гремел, завывал. Приапический шест воткнули в ямку, уже вырытую в центре лужайки; знамена хлопали, обвивали мужчин, которые втыкали их в землю и утаптывали у основания. Местная армия ловко рассредоточилась, принялась сваливать в кучу оружие. Были огни, фейерверки, пылало, трещало жаркое. "Личфилдские Колбаски", гласил плакатик. Тристрам присоединился к голодным волкам, раздававшим бесплатные вертелы, жевавшим соленое мясо, - гоахо, охень гоахо, - изо рта у него валил пар.
Вокруг приапического шеста начались танцы, юноши и предположительно девушки. В дальнем конце лужайки (эвфемистическое обозначение коричневой, почти голой площадки в полакра) сладострастно и неповоротливо вертелись старшие. Разгоряченная смуглая женщина лет тридцати подошла к Тристраму и сказала:
- Как насчет нас с тобой, селезень?
- С радостью, - сказал Тристрам.
- Вид у тебя такой грустный, - сказала она, - точно ты по кому-то сохнешь. Правильно?
- Еще пара дней, если чуточку повезет, - сказал Тристрам, - и я буду с ней. А пока…
И они закружились в танце. Оркестр снова и снова играл веселую резвую мелодию шесть на восемь тактов. Вскоре Тристрам с партнершей покатились в борозду. Многие катались в бороздах. Ночь была теплой для этого времени года.
Среди ночи пировавшие, тяжело дыша, раздевались у костров, фанфары объявили о начале состязания за мужскую праздничную корону. Королева надменно восседала на своей платформе; растрепанная, порозовевшая свита у ее ног, хихикая, расправляла юбчонки. Ниже платформы за грубым столом из одной морщинистой руки в другую руку переходила фляжка с алком, сидели судьи, старейшины города. В кратком списке значились пять соперников на состязаниях по физической силе и ловкости. Десмонд Сьюард согнул кочергу, - скрипя зубами, надув жилы, - и прошел на руках сорок ярдов. Джоллибой Адамс перекувырнулся бесчисленное множество раз, а потом перепрыгнул через костер. Джеральд Тойнби на пять минут задержал дыхание и исполнил лягушачий танец. Джимми Куэйр прошелся на четвереньках, лег неподвижно, а маленький мальчик (его брат, как потом оказалось) встал на животе Джимми Куэйра в позу Эрота. За новизну и эстетическую привлекательность они заслужили больше всех аплодисментов. Однако корона отошла Мелвилу Джонсону (прославленное имя), который, балансируя на голове, высоко задрав ноги, громко процитировал триолет собственного сочинения. Странно было видеть перевернутый рот и слышать правильные слова:
Если я завоюю прелестную королеву,
Сердце мое станет ей медальоном.
У нее всегда будет сердце на обед,
Если я завоюю прелестную королеву.
От моего огня разгорится в ней свет,
Поплывет она по морю золотым галеоном,
Если я завоюю прелестную королеву,
Сердце мое станет ей медальоном.
Тщетно придирчивые ворчали, будто в правилах состязаний ничего не сказано насчет таланта версификации, и в любом случае каким образом претендент продемонстрировал силу и ловкость? Он их очень скоро продемонстрирует, смеялся кое-кто. Единодушное решение судей вызвало одобрительный рев. Мелвил Джонсон был коронован зубчатой фольгой и унесен под радостные крики на сильных плечах к королеве. Потом царственная чета, рука об руку, - юноши и девушки распевали вслед старую брачную песнь, слов которой Тристрам не сумел разобрать, - величественно проследовала в поля для завершения своей любви. На почтительном расстоянии за ними последовал простой народ.
Все под луной, семя делало свое дело на земле, семя делало свое дело под землей: Чарли Аарон с Глэдис Вудворд, Дэн Эйбл с Моникой Уилсон, Говард Уилсон с Кларой Хокинс-Эйбра-холл, Фредди Адлер с Дианой-Гертрудой Уильямс, Билл Айгер с Мэри Весткотт, Гарольд Олд с Луизой Вертхаймер, Джим Уикс с Пэм Азимов, Форд Вулвертон Эвери с Люси Вивиан, Дэнис Бродрик с Дороти Ходж, Джон Холберстрем с Джесси Гринидж, Тристрам Фокс с Энн Опимес, Рои Хайпляйи с Агнес Гелбер, Шерман Фейлер с Маргарет Ивенс, Джордж Фишер с Лили Росс, Альф Мелдрем с Джоанн Крамп, Элвис Фенвик с Брендой Фенвик, Джон-Джеймс Де Ропп с Асмарой Джоунс, Томми Элиот с Китти Элфик, - и еще бессчетное множество. Когда луна спряталась, поднялся ветер, их потянуло к кострам, где они спали до рассвета в красной потрескивающей дымке сытости.
Тристрам проснулся на заре, слыша чириканье птиц; протер глаза под холодную далекую бас-флейту кукушки. Появился священник со складным алтарем и зевающий мальчик-служка с крестом.
- Introibo ad altare Dei. К Богу, даровавшему радость юности моей.
Освящение жареного мяса (хлеб и вино, без сомнения, скоро вернутся), раздача на завтрак причастия. Умывшийся, но небритый Тристрам поцеловал на прощанье новых друзей и отправился северо-западной дорогой на Рагли. Прекрасная утренняя погода вполне могла продержаться весь день.
Глава 6
Дионисийские буйства в Сэндоне, Мифорде, на перекрестке близ Уитмора, а в Нантвиче проходило нечто вроде ярмарки. Тристрам с интересом увидел звонко сыпавшиеся на прилавки ручейки мелких монет (стрельбище, "тетушка Салли", силомер, брось-монетку-в-счастливый-квадрат): видно, люди снова работали и зарабатывали. Еда (он заметил среди колбас и кебабов маленьких пятнистых птичек) продавалась, а не раздавалась бесплатно. Зазывалы настойчиво убеждали мужчин заплатить таннер и поглядеть на Лолу и Кармениту в сенсационном танце с семью покрывалами. Казалось, как минимум, в одном городе новизна плотской свободы начинала тускнеть.
В самых низменных формах оживало искусство. Сколько минуло времени с той поры, когда кто-нибудь в Англии видел живую игру? Люди на протяжении поколений лежали на спине в темноте своих спален, подняв глаза на голубой водянистый квадрат в потолке: механические истории о хороших людях, не имевших детей, и о плохих, их имевших; влюбленные друг в друга гомики; подобные Оригену герои, оскопившие себя ради глобальной стабильности. Тут, в Нантвиче, покупатели выстроились в очередь у большой палатки, желая посмотреть "Несчастный отец: Комедия". Тристрам встряхнул свою маленькую горстку монет, подсчитал цену билета: полторы септы. Ноги у него устали; надо бы где-нибудь отдохнуть.