Недалеко от автобусной станции - красные одноэтажные машины заполняли пассажиры на Бамбер-Бридж и на Хорли - ноздри Тристрама раздулись от резкого, принесенного ветром аромата похлебки. Это был аромат грубого, благотворительного типа - жирный металл и мясной жир, смягченный травами, - но он полностью покорился ему, сглатывая слюну, руководствуясь своим носом. На боковой улочке запах щедро пахнул на него, оживил вроде низкой комедии; он увидел мужчин и женщин в очереди у магазина с двойным фасадом, с замазанными молочно-белыми окнами в завитушках побелки, как любительская копия портрета Джеймса Джойса работы Бранкуши. На металлической табличке над дверью белым по алому: "ВМ Коммунальный Центр Питания Северо-Запад". Благослови Бог армию. Тристрам присоединился к шеренге таких же бродяг, как он сам, - грязные волосы, измятая во сне одежда, безнадежные рыбьи глаза. Один жалкий плут без конца сгибался пополам, словно его пнули в живот, монотонно жалуясь на желудок. Очень худая женщина с седыми грязными волосами с патетическим достоинством держалась прямо, выше этих людей, выше нищенства, разве что по рассеянности. Довольно молодой человек с отчаянной силой шамкал беззубым ртом. Тристрама вдруг толкнул веселый мужчина в лохмотьях, сильно пахнувший старой псиной.
- Как дела? - спросил он Тристрама. А потом сказал, кивнув в сторону жирного аромата похлебки: - Как там дела в корыте для стружки.
Никто не улыбнулся. Молодая бесформенная женщина с волосами, похожими на спутанный клубок шерсти, сказала согбенному обремененному восточному человеку:
- Пришлось как бы бросить детей по дороге. Не могу их больше таскать.
Жалкие бродяги.
Рыжий мужчина в форме, без фуражки, подбоченившись, но страдальчески извернувшись, чтобы было лучше видно его три шеврона, теперь встал в дверях и сказал, сочувственно глядя на очередь:
- Подонки, отбросы человечества. - А потом: - Ладно. Заходите. Не толкаться, не лезть. Полно на каждую душу, если это можно назвать душой. Ну, идите.
Очередь затолкалась, полезла. Внутри слева стояли трое мужчин в грязных белых поварских одеждах с черпаками над дымящимися цистернами с похлебкой. Справа - рядовой солдат в слишком большом кителе грохотал тускло блестевшими жестяными мисками и ложками. Самые голодные члены очереди лаялись друг с другом, пускали слюну над налитыми порциями, прикрывали защитными крышками из грязных лап, плелись с ними к рядам столов. Тристрам ел вчера, но совсем изголодался от утренней злости. Беленое, грубо функциональное помещение наполнилось шумом чавканья, плеска и дребезга ложек. Обезумев от пахучего пара, Тристрам за несколько секунд выхлебал свою похлебку. Голод стал пуще прежнего. Мужчина с ним рядом вылизывал пустую миску. Кого-то, чересчур жадно евшего, вырвало на пол.
- Пустая трата, - сказал еще кто-то, - чистая трата ко всем чертям.
Добавок вроде не давали. Также нельзя было, выскочив, снова встать в очередь: подбоченившийся сержант в дверях наблюдал. Фактически, кажется, возможности выскочить вообще не было.
Тут открылась дверь по диагонали напротив входной, вошел мужчина в форме, недавно приобщившийся к среднему возрасту. Он был в фуражке, вылощен, вычищен, отутюжен, затянут в портупею, носил три капитанские звездочки. Благожелательно сверкали очки армейского образца в стальной оправе. За ним стоял плотный мужчина с двумя нашивками, с пюпитром под мышкой. Тристрам с изумлением и надеждой увидел, что, кроме звездочек, при капитане находится серый мешок, который на ходу отчетливо звякал. Деньги? Благослови Бог армию. Боже, как следует благослови армию. Капитан обошел вокруг столов, наблюдая, оценивая, а капрал семенил следом.
- Вам, - сказал капитан с культурным акцентом у стола Тристрама чавкавшему старику с буйными волосами, - наверняка пригодится тошрун или около того. - Покопался в мешке, полупрезрительно бросил на стол яркую монетку. Старик сделал древний жест, прикоснувшись ко лбу. - Вам, - сказал капитан молодому голодному мужчине, по иронии судьбы очень толстому, - наверное, пойдет на пользу ссуда. Деньги правительственные, без процентов, должны быть возмещены в течение шести месяцев. Скажем, две гинеи?
Капрал протянул свой пюпитр со словами:
- Подпишите вот тут.
Молодой человек стыдливо признался в неумении писать.
- Тогда крест поставь, - утешил его капрал, - а потом выходи вон в ту дверь. - Он кивнул на дверь, в которую вошел с офицером.
- Ах, - сказал капитан Тристраму, - расскажите мне все о себе.
Лицо его было на редкость гладким, словно в армии имелся какой-то секретный утюг для лица; пахло от него любопытно пикантно. Тристрам рассказал.
- Школьный учитель, да? Ну, вам не о чем беспокоиться. Сколько мы скажем? Четыре гинеи?
Может быть, можно вас убедить согласиться на три. - Он вытащил из мешка шуршащие банкноты. Капрал сунул пюпитр и, казалось, готов был ткнуть авторучкой Тристраму в глаз.
- Подпишите вот тут, - сказал он.
Тристрам, дрожа, подписал, зажав в той же самой руке банкноты.
- Теперь вон в ту дверь, - подтолкнул капрал.
Дверь оказалась не выходом. Она вела в какой-то длинный широкий коридор, выбеленный известкой, пахнувший пустотой и некоторым количеством оборванных людей, скандаливших с молодым сержантом невеселого вида.
- Чего на меня-то накидываться, - говорил он северным голосом, высоким и напряженным. - День за днем мы их тут собираем, все на меня накидываются, будто я виноват, и приходится объяснять, я-то чем виноват. Ничем, - перевел он, взглянув на Тристрама. - Никто вас не заставлял, - рассудительно втолковывал он всем собравшимся, - делать то, что вы только что сделали, правда? Кое-кто, так сказать, старики, получили небольшой подарок. А вы взяли ссуду. Ее будут из жалованья вычитать. Столько-то в неделю. Ну, не брали бы королевские деньги, если не хотите, не надо было подписываться.
Сердце Тристрама ухнуло глубоко вниз, потом снова выскочило в горло, точно прицепленное к резинке.
- В чем дело? - спросил он. - Что происходит?
К своему удивлению он увидел грязно-седую леди, величественную гранд-даму, аршин проглотившую.
- Этот субъект, - сказала она, - имеет наглость утверждать, будто мы вступили в армию.
Никогда не слыхала подобного вздора. Я - в армии. Женщина в моем возрасте и в моем положении.
- Осмелюсь сказать, вы отлично сгодитесь, - сказал сержант. - Любят, как правило, чуточку помоложе, но и вам вполне может найтись симпатичная работенка - присматривать за запасом. Солдат-женщин, - любезно объяснил он Тристраму, точно Тристрам был там самым невежественным, - называют запасом, понятно?
- Это правда? - спросил Тристрам, стараясь держаться спокойно.
Сержант, казавшийся порядочным молодым человеком, мрачно кивнул. И сказал:
- Я всегда говорю, ничего не подписывай, пока не прочитаешь. В той штуке, которую там сует капрал Ньюлендс, в самом верху сказано, что вы добровольно вступаете под знамена на двенадцать месяцев. Напечатано мелкими буквами, но можно прочитать при желании.
- Он закрывал большим пальцем, - сказал Тристрам.
- Я читать не умею, - сказал толстый молодой человек.
- Ну, хоронят вас, что ли? - сказал сержант. - Там тебя и научат читать, не бойся.
- Это, - сказала седая леди, - нелепо. Чрезвычайный скандал и позор. Я сейчас же вернусь, возвращу им их грязные деньги и в точности сообщу, что о них думаю.
- Вон как, - восхищенно сказал сержант. - Прямо вижу вас в канцелярии подразделения, как вы всем отвешиваете по заслугам. Точно, отлично справитесь. Будете, как говорится, истинным старым боевым мечом.
- Позор. - И она, истинный старый боевой меч, направилась к двери.
- Что сделано, то сделано, - философски сказал сержант. - Что подписано пером, не вырубишь топором. Честным или нечестным образом, только они вас поймали. Впрочем, двенадцать месяцев не так уж и много, правда? Меня уговорили на семь лет подписаться. Я был настоящим балбесом. Болваном, - перевел он для Тристрама. - Между нами, - признался он всем, - у добровольца гораздо больше шансов на повышение. Ага, она взялась за дело, - сказал он, наклонив голову. Из обеденного зала отчетливо слышался громкий голос седой женщины. - Отлично справится. - А потом: - Скоро введут, как говорится, призыв, капитан Тейлор сказал. Доброволец будет вообще совсем в другом положении. Стоит подумать.
Тристрам начал смеяться. Прямо в дверном проходе стоял стул, и он сел, чтоб удобнее было смеяться.
- Рядовой Фокс, - сказал он, плача от смеха.
- Правильно, - одобрительно сказал сержант. - Вот это настоящий армейский дух. Все время улыбайся, говорю я; лучше смеяться, чем делать что-нибудь другое. Ну, - сказал он, стоя вольно, кивая по мере прибытия других сбитых в кучу бродяг, - теперь вы в армии. Вполне можете от души ей попользоваться. - Тристрам продолжал смеяться. - Вон с него и берите пример.
Часть пятая
Глава 1
- Буки-буки-бу-бу-бу, - сказал Дерек Фокс сперва одному брыкавшемуся и чмокавшему близнецу, потом другому. - Бу-бу-бук, - проворковал он своему маленькому тезке, потом, со скрупулезной справедливостью, произнес то же самое крошке Тристраму.
Он всегда был скрупулезно справедлив, что могли засвидетельствовать его подчиненные в Министерстве Плодородия; даже Лузли, низведенный в довольно мелкий чиновничий ранг, - хотя теперь он силился доказать, будто Дерек гомосексуалист, - о несправедливости практически не говорил.
- Утю-тю-тю, - мурлыкал Дерек, повторяя все дважды, щекоча близнецов двумя пальцами. Они тем временем бултыхались, как рыбы, в своем безопасном манеже, хватались за поручни, молотя ручками-ножками. Крошка Тристрам произнес, точно гром из Упанишад:
- Да-да-да.
- Ах, - серьезно сказал Дерек, - нам нужно еще, еще и еще.
- Чтобы их взяли в армию и убили? - сказала Беатрис-Джоанна. - Ну уж нет.
- Ох, вот как… - Дерек, сцепив за спиной руки, быстро прошелся по гостиной. Потом выпил кофе. Гостиная была просторной; все комнаты в квартире с видом на море были просторными. Нынче людям ранга Дерека, их женам или псевдоженам, их детям было просторно. - Каждый должен воспользоваться своим шансом, - сказал он. - И женщины тоже. Вот поэтому нам и нужно еще.
- Чепуха, - сказала Беатрис-Джоанна.
Она растянулась на приземистом мягком глубоком диване, восьми футов длиной, цвета кларета. Пролистывала последний номер "Шика", журнала мод из сплошных картинок. Глаз отметил: Париж велит носить повседневно турнюры; смелые декольте для вечера объявлены de rigueur. Сладострастные гонконгские чонгсамы с четырьмя разрезами. Секс. Война и секс. Младенцы и пули.
- В прежние времена, - задумчиво сказала она, - говорили, что я уже свою норму превысила. А теперь твое министерство говорит, будто я свою норму не выполнила. Сумасшествие.
- Когда мы поженимся, - сказал Дерек, - то есть поженимся должным образом, может быть, ты иначе на это посмотришь. - Обошел диван сзади, поцеловал ее в шею, в нежно золотившийся на слабом солнце пушок. Один из близнецов, возможно крошка Тристрам, синхронно, точно в сатирическом саунд-треке, пукнул губами. - Тогда, - весело сказал Дерек, - я смогу по-настоящему завести разговор об обязанностях супруги.
- Сколько еще?
- Около шести месяцев. Тогда минет полных два года с тех пор, как ты в последний раз его видела. - Он еще раз поцеловал нежную шею. - Установленный законом период ухода от семьи.
- Я о нем все время думаю, - сказала Беатрис-Джоанна. - Ничего не могу поделать. Пару ночей назад видела сон. Вполне четко видела Тристрама, он бродил по улицам, звал меня.
- Сны никакого значения не имеют.
- И думаю, как Шонни рассказывал про встречу с ним. В Престоне.
- Как раз перед тем, как беднягу забрали.
- Бедный, бедный Шонни. - Беатрис-Джоанна бросила на близнецов отчаянно любящий взгляд.
Мозги у Шонни помутились после потери детей, отступничества Бога, и теперь он служил долгие литургии своего собственного сочинения в палате Винвикской больницы близ Уоррингтона в Ланкашире, пытаясь жевать священные простыни.
- Ничего с этим предчувствием не могу сделать. Будто он где-то бродит по всей стране, меня ищет.
- Стоял вопрос о средствах к существованию, - сказал Дерек. - Ты что, правда думала питаться воздухом с двумя детьми? Я часто говорил и теперь скажу, самое милосердное - считать Тристрама давно мертвым и давно съеденным. С Тристрамом всё, с ним покончено. Теперь ты и я. Будущее. - Он склонился над нею, уверенно улыбаясь, ухоженный, гладкий, очень похожий на будущее. - Святители небесные, - сказал он без всякой тревоги. - Время. - Время смутно показывали часы на дальней стене, - часы, стилизованные под золотое солнце, со сверкающими лучами вроде шпилек для волос сплошь вокруг циферблата. - Я должен лететь, - сказал он без всякой спешки. А потом, еще более неторопливо, ей на ухо: - Ты ведь на самом деле не хочешь, чтоб все было иначе. Правда? Ты со мной счастлива, да? Скажи, что ты счастлива.
- Ох, я счастлива. - Но улыбка была бледной. - Просто я… хочется, чтобы все было честно. Вот и все.
- Все честно. Очень даже честно. - Он с облегчением поцеловал ее в губы, без всякого привкуса прощания. Но сказал: - А теперь я действительно должен лететь. Весь день забит делами. Буду дома около шести. - Про близнецов не забыл, поцеловал каждого в шелковую макушку, наградил финальным воркованием. Помахал, улыбнулся, сунул кейс под мышку, исчез; министерский автомобиль должен был ждать внизу.
Минуты через три Беатрис-Джоанна как-то воровато оглянулась, потом засеменила на цыпочках к выключателю, распоряжавшемуся Дейли Ньюсдиском, сияюще-черным, как обливной кекс, на стенном шпинделе. Она не совсем могла объяснить себе слабое ощущение вины за желание снова послушать новости дня: в конце концов, Дейли Ньюсдиск - ныне одно из многочисленных свободных частных средств массовой информации, визуальных, аудиовизуальных, даже (например, Уикли Фил) осязательных, - тут затем, чтоб любой мог еще раз послушать. Зудел в стволе мозга Беатрис-Джоанны намек, будто в последние дни в новостях было нечто хитрое, нечто лукавое, невероятное, о чем было досконально известно Дереку и людям типа него (они посмеивались над этим в рукав), которые никак не желали, чтобы об этом знали люди типа нее. Ей хотелось проверить, не удастся ли найти трещину в слишком гладкой штукатурке, которая теперь…
- …Выход Китая из Руссо и оглашенная премьером Пу Суинем в Пекине декларация о китайских намерениях создать содружество независимых государств, известном в Го-Ю под названием Та Чунь-го, в англизированном варианте Кит-со. Уже сообщалось о признаках агрессивных намерений по отношению как к Руссо, так и к Ангсо, в виде разведывательных рейдов в Култук и Боризу, а также сосредоточения в Южном Кантоне пехоты. По всем признакам, сообщает наш обозреватель на островах Мидуэй, запланирована аннексия Японии. Располагаясь в непосредственной близости к западным границам Ангсо…
Беатрис-Джоанна щелчком выключила магнетический синтетический голос. Полный бред чертов. Если б мир в самом деле подумывал о настоящей войне, говорили бы, разумеется, о летающих самолетах, о военных кораблях, бороздящих моря, о марширующих армиях с простым переносным вооружением; безусловно, грозили бы возрождением какого-то древнего, но эффективно губительного ядерного оружия. Однако ничего подобного не было. Прошлогодняя импровизированная британская армия, которую теперь сменили - ради поддержания гражданского порядка, - рассудительные бобби в синем, была чистой пехотой при минимальной поддержке специализированных войск; в журналах и на катушках новостей видели влезавших на танки солдат, - говорили, для строевой подготовки на Придаточных островах или для полицейской работы в раскольнических коридорах, - они вздергивали перед камерой большой палец с частично зубастой ухмылкой, цвет британской удачи и доблести.
Беатрис-Джоанна почти убедила себя в своей собственной убежденности, что как-то вечером перед стереовещателем в этой самой квартире видела на полутемном фоне крупным планом веселого Томми, вздернувшего большой палец, и лицо его было знакомым.
- Ерунда, - сказал, разумеется, Дерек, растянувшись на кровати в лиловом халате. - Будь Тристрам в армии, его имя значилось бы в Армейской Канцелярии. Ты порой забываешь, что я его брат и у меня есть определенный долг. Я справлялся в Армейской Канцелярии, там ничего не знают. Я уже говорил и опять скажу, самое милосердное - считать Тристрама давно мертвым и давно съеденным.
И все же…
Она нажала кнопку электрического звонка в стенной панели с кнопками и выключателями; почти тут же впорхнула веселая (веселая, словно Томми) коричневая девушка, с судорожными поклонами, в черном форменном платье прислуги из заменителя шелка. Она представляла собой милый расовый оркестрик, а звали ее Джейн.
- Джейн, - сказала Беатрис-Джоанна, - пожалуйста, приготовь близнецов к дневной прогулке.
- Да-да, мадам, - сказала Джейн, покатила манеж на колесиках по ковру цвета морской волны во всю комнату, кудахча и гримасничая перед двумя младенцами, молотившими ручками-ножками.
Беатрис-Джоанна пошла к себе в спальню приготовиться к дневной прогулке. На ее туалетном столике стояла в аккуратном порядке целая аптека кремов и мазей; встроенные в стену платяные шкафы были полны костюмов и платьев. У нее были слуги, дети, красивый и преуспевающий псевдомуж (координирующий помощник Министра в Министерстве Плодородия; говорят, скоро станет Министром), все, что способна принести любовь и что можно купить за деньги. Но счастливой по-настоящему она себя не считала. В подвальном кинозале ее сознания время от времени мелькала в смутном фильме последовательность прошедших событий. Дерек (а раньше Тристрам) часто звал ее цветочком, и будь она в самом деле цветком, принадлежала бы к группе двутычинковых. В жизни ей требовались двое мужчин, день должен быть приперчен неверностью.
Она отперла резную шкатулку из камфорного дерева и вытащила письмо, написанное вчера; оно дивно пахло смесью камфорного дерева и сандала. Прочитала его в седьмой-восьмой раз, прежде чем окончательно решить отослать. В нем было сказано: