Тристрам вошел в добрый, солидный старый небоскреб, где располагалась Общеобразовательная Школа (Для Мальчиков), Южный Лондон (Канал), Четвертый Дивизион. Выкатывалась смена Дельта, а один из трех заместителей Джослина, самодовольный хлыщ по фамилии Кори с седым хохолком и с разинутым ртом, стоял и наблюдал в огромном вестибюле. Смена Альфа влетела стрелой, протискиваясь в игольные ушки лифтов, вверх по лестницам, вниз по коридорам. Первый урок у Тристрама был на третьем этаже, - Основы Исторической Географии для Двадцатого потока Первого класса. Искусственный голос отсчитывал:
- …Восемнадцать - семнадцать…
Только кажется или это творение какой-то задницы из Национальной Корпорации Синтеглот звучит сегодня ироничней обычного?
- …Три - два - один.
Он опаздывал. Пулей влетел в служебный лифт и, запыхавшись, ворвался в класс. Нынче надо быть повнимательней.
Пятьдесят с лишним мальчиков разнообразных смешанных цветов приветствовали его единодушным вежливым "добрым утром". Утром? На дворе прочно стояла ночь; луна, огромный, устрашающий женский символ, председательствовала в ночи. Тристрам сказал:
- Домашнее задание. Положите, пожалуйста, домашнее задание перед собой на парты.
Защелкали металлические застежки, пока мальчики открывали ранцы, зашлепали учебники, зашелестели страницы, пока они отыскивали ту, где нарисовали карту мира. Тристрам прохаживался по классу, заложив руки за спину, бегло просматривал. Огромный перегруженный шар в проекции Меркатора, две огромные империи - Ангсо (Англоязычный Союз) и Руссо (Русскоязычный Союз), - которые мальчики грубо скопировали, развалясь, высунув языки. В основных океанах еще возводились Придаточные Острова для избыточного населения. Мирный мир, позабывший искусство самоуничтожения, мирный и озабоченный.
- Небрежно, - сказал Тристрам, ткнув указательным пальцем в рисунок Коттэма. - Вы разместили Австралию слишком далеко к югу. И забыли Ирландию вставить.
- Сэр, - сказал Коттэм.
А еще был мальчик - Хайнард, - не сделавший домашнего задания; вид испуганный, под глазами темные круги.
- Что это значит? - спросил Тристрам.
- Я не мог, сэр, - сказал Хайнард с трясущейся нижней губой. - Меня отвели в Приют, сэр. У меня не было времени, сэр.
- А. В Приют. - Это было кое-что новое, заведение для сирот, временных и перманентных. - Что случилось?
- Их забрали, сэр, моих папу и маму. Говорят, они плохо сделали.
- Что они сделали?
Мальчик повесил голову. Не табу, а сознание преступления заставляло его краснеть и молчать. Тристрам мягко сказал:
- Просто у твоей мамы ребенок, да?
- Должен быть, - пробормотал мальчик. - Их забрали. Говорят, с этим надо покончить. А потом отвели меня в Приют.
Великая злоба душила Тристрама. Фактически эта злоба (понимал он со стыдом) была злобой наигранной, педантичной злобой. Он мысленно видел, как стоит у ректора в кабинете и провозглашает: "Государство считает образование этих мальчиков важным, стало быть, предположительно должно столь же важным считать выполнение домашнего задания, и вот Государство является, всюду сует безобразное лицемерное рыло и не позволяет одному из моих учеников выполнить домашнее задание. Ради Дога, давайте разберемся, что у нас происходит". Слабая раздраженность мужчины, взывающего к принципам. Конечно, он знал, каким будет ответ: сперва самое важное; самое важное - выживание. Вздохнул, потрепал мальчика по голове, потом прошел назад, встал перед классом.
- Нынче утром, - сказал он, - мы будем чертить карту Мелиорированного Района Сахары. Возьмите карандаши.
Ничего себе утро. Ночь морем школьных чернил мощно текла за окнами.
Глава 2
Беатрис-Джоанна села писать письмо. Писала карандашом, неловко с непривычки, пользовалась логограммами, выученными в школе, экономившими бумагу. Она два месяца вовсе не видела и в то же время слишком часто видела Дерека. Слишком часто - публичное телевизионное изображение Дерека в черной форме разумного, убедительного Комиссара Популяционной Полиции; вовсе - любовника Дерека в форме наготы и желания, которая ему больше к лицу. Письма не проходили цензуру; ей казалось, писать можно свободно. И она писала:
"Милый, наверно, мне надо гордиться, ведь ты себе сделал столь громкое имя и определенно очаровательно выглядишь в новом наряде. Только никак не отделаюсь от желания, чтоб все было по-прежнему, когда мы могли вместе лежать, любить друг друга, не думать о мире, разве что убеждаться, что о происходящем меж нами никто не знает. Отказываюсь поверить в окончание этого дивного времени. Я по тебе так соскучилась. Я соскучилась по объятиям твоих рук, по касанию твоих губ, по…"
Опустила следующий значок; бывают слишком тонкие вещи для их обозначения холодными логограммами.
"…по касанию твоих губ. О, милый, я порой просыпаюсь ночью, днем, утром, когда бы мы ни ложились в постель, в зависимости от его смены, и хочу заплакать от желания". Прижала к губам левый кулак, словно заглушая этот самый плач. "О, самый мой дорогой, я люблю тебя, люблю, люблю. Жажду твоих объятий, губ…"
Сообразила, что уже это писала, поэтому все зачеркнула; но вычеркивание указало, что ей надо бы получше подумать насчет желания его объятий, губ и прочего. Пожав плечами, продолжила.
"Не сумеешь ли как-то связаться со мной? Знаю, ты чересчур рисковал бы, послав мне письмо, потому что Тристрам непременно увидит его в общем почтовом ящике, только ты, безусловно, способен послать мне какой-нибудь знак, сообщив, что по-прежнему любишь меня. Ты ведь меня по-прежнему любишь, мой милый?"
Он мог послать знак. В старые времена, во времена Шекспира и радио, любовники любовницам посылали цветы. Конечно, теперь все цветы считаются съедобными. Можно было бы прислать пакетик дегидрированного бульона из говяжьих губ, но это означало бы сокращение его скудного пайка. Она жаждала чего-нибудь романтического и рискованного, некоего серьезного еретического жеста. И вдохновенно написала:
"Когда в следующий раз появишься по телеку, то скажи, если все еще любишь меня, какое-то особое слово, исключительно для меня. Скажи слово "любить" или слово "желать". Тогда я буду знать, что ты меня по-прежнему любишь, как я по-прежнему тебя люблю. Нового ничего нет, жизнь идет, как всегда, очень скучно и жутко".
Неправда; были очень даже определенные новости, подумала она, только их надо держать при себе. Прямая линия внутри нее, вечная и животворящая ось хотела сказать: "Радуйся", - по круг советовал помнить об осторожности; больше того, вращался, поднимая ветерок тревоги. Она отказывалась тревожиться; все отлично сойдет. И подписала письмо:
"Вечно тебя обожающая Беатрис-Джоанна".
Письмо она адресовала Комиссару Д. Фоксу, штаб-квартира Популяционной Полиции, Министерство Бесплодия, Брайтон, Лондон, чувствуя легкую дрожь при написании слова "бесплодие", слова, в самом себе содержащем свое отрицание. И добавила большими отчетливыми логограммами: "ЛИЧНО И КОНФИДЕНЦИАЛЬНО". А потом пустилась в долгое вертикальное путешествие к почтовому ящику у Эрншо-Мэншн. Стояла прелестная июльская ночь, плыла высокая луна, звезды, кружились спутники Земли, ночь была предназначена для любви. Пятеро серых юнцов в свете уличного фонаря, хохоча, колотили ошеломленного старика, который, судя по отсутствию реакции на удары дубинками, находился под анестезирующим воздействием алка. Он также смахивал на назорея времен Нерона, брошенного смеющимся львам и распевавшего гимн.
- Вам должно быть стыдно, - яростно возмутилась Беатрис-Джоанна, - просто стыдно. Такой бедный старик.
- Занимайся своими делами, - сварливо сказал один серый полисмен и презрительно добавил: - Женщина.
Жертве было позволено уползти, по-прежнему распевая. Будучи в высшей степени женщиной, занимавшейся своим делом, в общественном и в биологическом смысле, она пожала плечами и отправила письмо.
Глава 3
Письмо для Тристрама лежало в почтовом мешке в учительской, письмо от его сестры Эммы. Было четыре тридцать, время получасового перерыва на завтрак, но звонок еще должен был прозвенеть. Над морем вкусно поднимался рассвет, далеко внизу за окном учительской. Тристрам ощупал письмо с яркой китайской маркой, с надписью "авиапочта" идеограммами и кириллицей, улыбаясь очередному примеру семейной телепатии. Так всегда было - следом за письмом от Джорджа с Запада через пару дней письмо от Эммы с Востока. Существенно, что никто из них Дереку никогда не писал. Тристрам, все еще улыбаясь, читал, стоя среди коллег:
"…Работа идет. На прошлой неделе летала из Шаньсяна в Хинчжи, в Шанхай, Тайдун, Шицзин, - утомительно. Пока здесь по-прежнему места хватает только чтобы стоять, но с началом недавних перемен в политике Центральное Правительство приняло меры поистине устрашающие. В Шанкине всего десять дней назад состоялись массовые казни противников законов о Приросте Семьи. Многим из нас кажется, что это заходит слишком далеко…"
Типична для нее подобная недооценка; перед Тристрамом встало сорокапятилетнее чопорное лицо, чопорные тонкие губы, произносившие это.
"…Но, видимо, это произведет желаемый эффект на тех, кто, несмотря ни на что, еще лелеет мечту всей своей жизни стать почтенным предком, чей могильный холм почитают толпы потомков. Подобные люди, скорей всего, станут этими самыми предками быстрее, чем ожидают. По странной иронии, кажется, грядет нечто вроде голода в провинции Фуцзянь, где урожай риса - по какой-то неизвестной причине - погиб…"
Тристрам нахмурился, призадумался. Сообщение Джорджа насчет пшеничной гнили, новости об улове сельди, а теперь вот это. Отсюда слабое ноющее подозрение насчет чего-то, неизвестно чего.
- Как сегодня, - проговорил молодой, жеманный, обманчивый голос, - наш милый Тристрам?
Это был Джеффри Уилтшир, новый глава Факультета Общественных Наук, голубоглазый мальчик в полном смысле этого слова, до того светловолосый, что почти белобрысый. Тристрам, стараясь не слишком его ненавидеть, изобразил лимонную улыбку и объявил:
- Хорошо.
- Я прослушивал ваш урок в Шестом классе, - сказал Уилтшир. - Знаю, вы не станете возражать, если я вам скажу, милый, милый Тристрам. - Обдал коллегу ароматом духов, затрепетал верхними и нижними накладными ресницами. - Скажу, что вы на самом деле учите тому, чему не следовало бы учить.
- Не понял. - Тристрам старался сдержать дыхание.
- А я, со своей стороны, прекрасно понял. Говорили вы нечто вроде того, будто искусство, говорили вы, не может процветать в подобном нашему обществе, ибо, вы говорили, искусство - продукт… вы, по-моему, употребили именно это понятие… жажды отцовства. Постойте, - сказал он, - постойте, - открывшему рот Тристраму. - Вы также говорили, будто орудия искусства - фактически символы плодородия. Ну, оставляя в стороне тот факт, мой по-прежнему милый Тристрам, оставляя в стороне факт абсолютной неясности, каким именно образом все это укладывается в учебную программу, вы вполне сознательно - этого вы не можете отрицать - вполне сознательно учите тому, что, с какой стороны ни смотреть, называется, как минимум, ересью. - Прозвонил звонок на завтрак. Уитлшир обнял Тристрама на пути в учительскую столовую.
- Но, - сказал Тристрам, борясь со злобой, - черт возьми, это правда. Любое искусство - аспект сексуальности…
- Никто не отрицает, мой милый Тристрам, что в определенной степени это абсолютная истина.
- Но вопрос глубже. Великое искусство, искусство прошлого, - своего рода прославление размножения. Я хочу сказать, возьмем даже драму. Я хочу сказать, истоки трагедии и комедии в обрядах плодородия. Жертвоприношение козла - "трагос" по-гречески - и приапические деревенские празднества вылились в комическую драму. Я хочу сказать… и, - запнулся Тристрам, - возьмем архитектуру…
- Больше мы ничего не возьмем. - Уилтшир остановился, уронил руку с плеча Тристрама, помахал перед глазами Тристрама указательным пальцем, как бы развеивая застилавший их дым. - Больше мы ничего не возьмем, правда, милый Тристрам? Пожалуйста, прошу вас, будьте осторожны. Знаете, все действительно очень вас любят.
- Я не совсем понимаю, какое отношение это к чему-либо имеет…
- Это имеет огромное отношение ко всему. Ну, просто будьте хорошим мальчиком… - он был по меньшей мере на семь лет младше Тристрама, - и придерживайтесь программы. Тогда вам не удастся слишком далеко зайти по дурной дорожке.
Тристрам ничего не сказал, плотно прикрыв крышкой вскипевший норов. Но, войдя в дымившуюся столовую, демонстративно отошел от Уилтшира, отыскал стол, где сидели Виссер, Адэр, Батчер (очень древняя ремесленная фамилия), Фрити и Хаскелл-Спротт. Это были безобидные люди, преподававшие безвредные предметы, - простые навыки, по поводу которых никаких противоречий никогда не возникало.
- Вы, - сказал Адэр с монгольскими глазами, - довольно плохо выглядите.
- Я и чувствую себя довольно плохо, - ответил Тристрам.
Хаскелл-Спротт, сидя во главе стола и черпая ложкой очень жидкую овощную похлебку, вставил:
- Вот от этого заболеете еще хуже.
- …Маленькие поганцы стали лучше вести себя с тех пор, как у нас появилась возможность круче с ними обходиться, - говорил Виссер, изобразив яростный бокс. - Возьмем, например, юного Милдреда - странное имя, Милдред, девичье, хотя это, конечно, фамилия парня, - возьмем хоть его. Сегодня опять опоздал, так я что сделал? Напустил на него крутых ребят, знаете, Брискера, Каучмена и так далее. И они его хорошенько отделали. Всего две минуты - и все. Даже с пола не смог подняться.
- Надо, чтобы была дисциплина, - согласился Батчер с полным ртом похлебки.
- Я говорю, - сказал Адэр Тристраму, - вид у вас совсем плохой.
- Ну, пока по утрам не тошнит… - поддел шутник Фрити.
Тристрам положил ложку:
- Что вы сказали?
- Шутка, - сказал Фрити. - Я ничего плохого в виду не имел.
- Вы что-то сказали насчет тошноты по утрам.
- Забудьте. Просто пошутил.
- Но это невозможно, - сказал Тристрам. - Этого не может быть.
- Я бы на вашем месте, - сказал Адэр, - пошел и прилег. Вы совсем плохо выглядите.
- Абсолютно невозможно, - сказал Тристрам.
- Если не хотите есть свою похлебку, - сказал Фрити, жадно истекая слюной, - буду очень признателен… - И потянул к себе тарелку Тристрама.
- Это нечестно, - сказал Батчер. - Надо бы поделить. Чистейшая распроклятая жадность.
Они подняли возню, расплескивая похлебку.
- Пожалуй, лучше пойду домой, - сказал Тристрам.
- Так и сделайте, - сказал Адэр. - Наверно, чем-то заболели. Подхватили что-нибудь.
Тристрам встал и поплелся докладывать Уилтширу. Батчер выиграл и триумфально выхлебал похлебку.
- Обжорство, - толерантно сказал Хаскелл-Спротт. - Вот как это называется.
Глава 4
- Но как это могло произойти? - кричал Тристрам. - Как? Как? Как? - Два шага до окна, два шага обратно до стены, руки взволнованно сцеплены за спиной.
- Нигде нет стопроцентной гарантии, - сказала мирно сидевшая Беатрис-Джоанна. - Может быть, акт саботажа на Контрацептивных Заводах.
- Бред. Полный и абсолютный распроклятый бред. Что за фривольное замечание, - кричал Тристрам, повернувшись к ней. - Типично для всего твоего поведения.
- Ты точно уверен, - спросила Беатрис-Джоанна, - что действительно принял таблетки в том достопамятном случае?
- Конечно, уверен. Никогда не подумал бы так рисковать.
- Ну, разумеется, нет. - Она покачала головой, нараспев повторив: - Не рискуй, прими таблетку. - И улыбнулась ему. - Хороший вышел бы лозунг, правда? Впрочем, у нас, естественно, больше нет лозунгов, которые учили бы добру. У нас теперь большая дубинка.
- Это полностью за пределами моего понимания, - сказал Тристрам. - Разве что… - Он навис над ней. - Но ведь ты так бы не сделала, правда? Ты для этого не такая испорченная, дурная, грешная. - Августинские слова. Он схватил ее за руку. - Кто-то другой? Скажи правду. Обещаю, не стану сердиться, - сердито сказал он.
- Ох, не будь дураком, - очень спокойно сказала она. - Даже если бы я захотела тебе изменить, с кем я могла бы тебе изменить? Мы никуда не ходим, никого не знаем. И, - с жаром сказала она, - я решительно возражаю против таких твоих слов. Против подобной мысли. Я была тебе верна с самого дня нашей свадьбы, причем все это время получала огромную кучу всяческих благодарностей и признательности за свою верность.
- Я должен был принять таблетки, - сказал Тристрам, хорошенько припоминая. - Помню, когда это было. Это было в тот день, когда бедный маленький Роджер…
- Да, да, да.
- Я только пообедал, и, если правильно помню, именно ты предложила…
- Ох, нет, Тристрам. Не я. Определенно не я.
- Отчетливо помню, как вытащил с потолка аптечку, и…
- Ты выпивал, Тристрам. От тебя жутко несло алком. - Тристрам на миг повесил голову. - Ты уверен, что принял нужные таблетки? Я за тобой не следила. Ты ведь всегда лучше знаешь, да, милый? - Саркастически сверкнули ее настоящие зубы. - Как бы там ни было, дело сделано. Может, тебя внезапно обуяла жажда отцовства.
- Откуда у тебя это выражение? - рявкнул он. - Кто сказал тебе эти слова?
- Ты, - со вздохом сказала она. - Ты порой это выражение употребляешь. - Он вытаращил на нее глаза. - В тебе, должно быть, немалая куча ереси, - добавила она. - В подсознании, в любом случае. Знаешь, ты говоришь во сне всякие вещи. Будишь меня своим храпом, а потом, убедившись в наличии слушателя, говоришь. Ты такой же дурной в своем роде, как я.
- Хорошо. - Он рассеянно оглянулся, где сесть. Беатрис-Джоанна с рокотом выдвинула из стены еще один стул. - Спасибо, - раздраженно сказал он. - Как бы это ни произошло, ты должна была от этого избавиться. Ты должна была что-то принять. Зачем ждать, пока будешь вынуждена идти в Центральный Абортарий. Это стыдно. Почти так же дурно, как нарушение закона. Беспечность, - проворчал он. - Никакого самоконтроля.
- Ох, не знаю. - Она чересчур хладнокровно ко всему этому относилась. - Может, дела не так плохи, как ты считаешь. Я хочу сказать, люди заводили детей больше нормы, и с ними ничего особенного не случалось. Я имею право на ребенка, - чуть теплее сказала она. - Государство убило Роджера. Государство позволило ему умереть.
- Ах, вздор. Все, что было, прошло. Ты, похоже, по глупости не понимаешь, что положение вещей изменилось. Положение вещей изменилось, - подчеркнул он, при каждом слове постукивая кулаком по ее колену. - Времена просьб прошли. Больше Государство не просит. Государство приказывает, Государство принуждает. Понимаешь ли ты, что в Китае по-настоящему убили людей за нарушение законов об ограничении рождаемости? Казнили. Повесили, расстреляли, я точно не знаю. Так сказано в письме, полученном мною от Эммы.
- Тут не Китай, - сказала она. - Мы здесь больше цивилизованы.
- Ах, отъявленный чертов бред. То же самое будет везде. Родителей одного моего ученика забрала Популяционная Полиция, это ты понимаешь? Вчера вечером. И, насколько я знаю, у них даже еще нет ребенка. Она просто беременна, насколько мне известно. Помилуй Дог, женщина, скоро будут ходить кругом с мышкой в клетке, брать анализ мочи на беременность.