Полиция у барьеров, полицейские патрули на платформе. Переполненный поезд (на ядерном топливе). Беатрис-Джоанна, уже измученная, села между худым мужчиной, окостеневшим до такой степени, что кожа казалась какой-то броней, и очень маленькой женщиной с болтавшимися, как у очень большой куклы, ногами. Напротив сидел мужчина в клетчатом костюме с грубым лицом комедианта, безнадежно сосавший искусственный глазной зуб. Маленькая девочка с открытым ртом, точно у нее росли аденоиды, в строгом медленном ритме оглядела Беатрис-Джоанну с головы до ног и с ног до головы. Очень толстая молодая женщина сияла предупредительным фонарем, а ноги ее до того походили на дерево, что как будто росли из пола купе. Беатрис-Джоанна закрыла глаза. И почти сразу навалился сон: серое поле под грозовым небом; стонут, качаются растения вроде кактусов; люди, похожие на скелеты, падают, высунув черные языки; потом сама она оказалась участницей акта совокупления - с некоей мощной мужской формой, которая не появлялась на сцене. Раздался громкий смех, и она, отбрыкиваясь, очнулась. Поезд еще стоял на станции; коллеги-пассажиры смотрели на нее лишь с легким любопытством (кроме девочки с аденоидами). Потом - словно тот самый сои был обязательным ритуалом перед отъездом - они медленно тронулись, оставляя позади серую и черную полицию.
Глава 8
- Что они с нами сделают? - спросил Тристрам.
Глаза привыкли к темноте, он сумел разглядеть рядом косоглазого монгола, который сотни лет назад называл ему свое имя на взбунтовавшейся улице, - Джо Блэклок. Из других заключенных одни по-шахтерски распластаны - сидеть было не на чем, - другие стены подпирают. Одного старика, прежде флегматика, обуял лихорадочный приступ; вцепившись в прутья решетки, он кричал в коридор:
- Я оставил включенной плиту. Дайте мне пойти домой и выключить. Я сразу же вернусь, честно, - а теперь лежал в изнеможении на холодных плитах.
- Что сделают? - переспросил Джо Блэклок. - Никого не пропустят, насколько я знаю. Насколько я знаю, одних выпустят, других оставят. Правда, Фрэнк?
- Зачинщиков взяли за дело, - сказал Фрэнк, сухопарый, высокий. - Мы все Гарри твердили, это пустая трата времени. Не надо бы этого делать. Смотри, куда это нас привело. Смотри, куда это его привело.
- Кого? - спросил Тристрам. - Куда?
- Он себя называет лидером забастовки Теперь крепко потрудится ни за что ни про что. Может, и хуже того, гайки кругом ведь все туже закручиваются. - Он наставил на Тристрама палец на манер пистолета. - И тебе может быть то же самое, - сказал он. - Кх-кх.
- Ко мне это никакого отношения не имеет, - в тридцатый раз сказал Тристрам. - Меня просто в толпу затянуло. Все это ошибка, я вам повторяю.
- Правильно. Им и скажешь, когда за тобой придут. - Потом Фрэнк ушел в угол мочиться. Вся камера уютно пропахла мочой. Мужчина средних лет с седым хохолком на макушке, с безумным, как у проповедника, видом, подошел к Тристраму и сказал:
- Вы себя выдаете, как только рот открываете, мистер. Благослови ваше сердце и душу, они вас признали интеллектуалом, как только вы там появились. Я вас считаю поистине храбрым так или иначе, раз вы за рабочих вступились. Придут лучшие времена, вам воздастся, попомните мои слова.
- Но я за них не вступался, - едва не заплакал Тристрам. - Не вступался.
- Ах, - сказал голос в углу, - я чую шаги, воистину мыслю.
В коридоре зажегся свет, сырой, как яйцо; к камере протопали ботинки. Старик с пола взмолился:
- Я только хочу ее выключить. Я быстро.
Прутья решетки, мертво-черные при включенном свете, откровенно им всем ухмыльнулись. Двое серых, молодые вооруженные головорезы, ухмыльнулись из-за ухмыляющейся решетки. Выстрелили болты, заскрежетал ключ, поворачиваясь, решетчатая дверь открылась.
- Хорошо, - сказал один серый, молодой парень, перетасовывая колоду удостоверений личности. - Эти я обратно отдаю, ясно? Те, кому я их отдам, могут проваливать и больше не дурить. Хорошо. Аарон, Адис, Барбер, Вивиан, Виллис…
- Ну чего я такого плохого сделал, черт побери? - сказал Джо Блэклок.
- …Вильсон, Вильсон, Вильсон, Мохаммед Дауд, Джилл, Джонс, Дилк…
Мужчин быстро хватали и грубо выталкивали на свободу.
- …Доддс, Дэвенпорт, Ивенс, Коллинз, Линдсей, Лоури…
Камера быстро пустела.
- …Макинтош, Морган, Мэйфилд, Норвуд, О’Коннор…
- Я вернусь, - сказал трясущийся старик, беря свое удостоверение, - сразу, как только выключу. Спасибо, ребята.
- …Пейджет, Радзинович, Смит, Снайдер, Такер, Тейлор, Франклин, Фэрбразер, Хокни…
- Тут какая-то ошибка, - закричал Тристрам. - Я на "Ф".
- …Хамидин, Чанг, Эндор, Юкак. Все. Ты кто, парень? - спросил серый Тристрама.
Тристрам сообщил.
- Ну, ты тут остаешься, вот так.
- Я требую встречи с начальником, - потребовал Тристрам. - Я требую разрешения связаться с моим братом. Дайте мне позвонить жене. Я напишу Министру Внутренних Дел.
- Пиши, вреда не будет, - сказал серый. - Может, начнешь писать - утихомиришься. Давай, парень. Пиши.
Глава 9
- Ух ты, - прогудел Шонни, - слава Богу Всевышнему, поглядите-ка, кто тут. Моя собственная малышка свояченица. Благослови и спаси нас Бог, выглядит ни единым днем старше, чем при нашем последнем свидании, а с тех пор, должно быть, минуло целых три года. Входи, входи, добро пожаловать. - Он подозрительно высунулся, продолжая: - Я зла ему не желаю, однако, надеюсь, ты не притащила с собой того самого страшного человека; видно, есть что-то такое в самом его виде, отчего у меня волосы дыбом встают да оскомина на зубах.
Беатрис-Джоанна с улыбкой качнула головой. Шонни был созданием из баснословного прошлого - открытый, прямой, честный, мужественный, с загорелым, грубым, добродушным, лунообразным лицом, неожиданными льдисто-голубыми глазами, с верхней обезьяньей губой и мясисто обвисшей нижней; тело крупное, в мешковатой фермерской одежде.
- Мевис! - крикнул он. - Мевис!
И в крошечной прихожей появилась Мевис, на шесть лет старше Беатрис-Джоанны, с такими же волосами цвета сидра, глаза карие в крапинку, руки-ноги длинные, большие.
- У меня не было времени предупредить, - сказала Беатрис-Джоанна, целуя сестру. - Я уехала в спешке.
- Самое место, откуда бы надо поспешно уехать, - сказал Шонни, подхватив ее сумку, - этот самый ужасный огромный метрополис, да пошлет ему Бог дурных снов.
- Бедный маленький Роджер, - сказала Мевис, обняв сестру, ведя ее в гостиную. - Какой стыд.
Комната была не намного больше гостиной в квартире Фоксов, но, казалось, дышала простором и кислородом.
Шонни сказал:
- Прежде чем двинемся дальше, надо чего-нибудь выпить, - и открыл потайную дверцу, продемонстрировав взвод бутылок. - Такого никогда не купишь за те двадцать крон, что выкладываешь за четверть пинты в той самой погруженной во мрак карциноме, которую ты покинула, разрази ее Бог. - И поднял бутылку к электрическому свету. - Сливовица моего собственного изготовления, - сказал он. - Виноделие считается запрещенным, подобно множеству прочих полезных и богобоязненных дел, но черт с ними, со всеми мелкими душонками, законодателями, навозными жуками, да смилуется над ними Христос. - Он налил, приказал: - Возьмите в правую руку и повторяйте за мной. - И они выпили. - Обождите, - сказал Шонни. - За что ж это мы пили?
- За многое, - сказала Беатрис-Джоанна. - За жизнь. За свободу. За море. За нас. За кое-что, о чем я потом расскажу.
- Надо выпить за каждое по стакану, - просиял Шонни. - Славно, что ты с нами, - сказал он.
Шонни был панкельтом, одним из редких выживших представителей Кельтского Союза, которые в добровольном исходе покидали Британские острова и, волна за волной, оседали в Арморике почти сто лет назад. В Шонни смешалось крепкое варево из Мэна, Гламоргана, Шетландии, Эйршира и графства Корк, но он с жаром подчеркивал, что ни о каком смешении рас речь при этом не идет. Фергюс - Моисей Союза - учил, что кельты были единым народом, язык у них един и религия принципиально одна. Он разработал доктрину второго пришествия Мессии, заимствованную из католицизма, кальвинизма, методизма, пресвитерианства: церковь, кирха и капелла - один храм грядущего Господа. Их миссия в мире, где пелагианство фактически было индифферентизмом, заключалась в сохранении факела христианства, как некогда перед саксонскими ордами.
- Знаешь, мы молились, - сказал Шонни, наливая дамам еще вина, - хоть тоже нелегально, конечно. Обычно нас в прежние дни оставляли в покое, а теперь работает ихняя дьявольская полиция, шпионит, арестовывает, точь-в-точь как в древние приснопамятные каторжные времена. Пару раз проводили здесь мессу. Отца Шекеля, благослови и спаси Бог беднягу, как-то в собственной лавке забрали очередные придурки с оружием и в губной помаде, - по профессии отец Шекель - торговец семенами, - и увели, никому не известно куда. И вот, - а ведь эти несчастные, помраченные кретины не могут или не желают сообразить, - нам предлагают пожертвовать Государству собственным благом. Всем придется голодать, благослови нас Бог, раз уж мы не молимся о прощении своих богохульных деяний. Прегрешение против света, отрицание жизни. Дела идут так, что, похоже, для всех нас грядет Божий суд. - Он допил кубок сливовицы, причмокнув большими мясистыми губами.
- Все время срезают пайки, - сказала Беатрис-Джоанна. - Почему - не объясняют. На улицах шли демонстрации. В одну попал Тристрам. В тот момент он был пьян. Думаю, его полиция наверняка забрала. Надеюсь, с ним все будет в полном порядке.
- Ну, - сказал Шонни, - я ему никакого реального зла не желаю. Пьяный был? Может, это, в конце концов, и хорошо для него.
- Долго думаешь у нас пробыть? - спросила Мевис.
- Пожалуй, с таким же успехом могу сейчас сказать, - сказала Беатрис-Джоанна. - Надеюсь, это вас не шокирует, и ничего подобного. Я беременна.
- Ох, - сказала Мевис.
- И, - сказала Беатрис-Джоанна, - рада своей беременности. Я хочу ребенка.
- Определенно выпьем за это, - взревел Шонни. - К черту последствия, вот что я скажу. Жест, вот что это такое. Поддерживать огонь, служить мессу в темнице. Хорошая девочка. - И налил еще вина.
- Ты здесь хочешь ребенка родить? - спросила Мевис. - Это опасно. Этого долго Fie скроешь. Об этом надо очень тщательно поразмыслить при нынешнем положении вещей.
- Это Божья воля! - вскричал Шонни. - Идите и размножайтесь. Значит, в твоем мужичке еще теплится хоть какая-то жизнь, а?
- Тристрам не хочет, - сказала Беатрис-Джоанна. - Велел мне убираться.
- Кто-нибудь знает, куда ты поехала? - спросила Мевис.
- Пришлось сказать полиции в Юстоне. Я сказала, просто еду с визитом. Я не думаю, чтоб они что-нибудь сделали. Ничего нет плохого в визите.
- Довольно долгий визит, - сказала Мевис. - А еще возникает вопрос насчет места. Детей сейчас нет, они в Камноке с Герти, тетушкой Шонни. Но когда вернутся…
- Ну, Мевис, - сказала Беатрис-Джоанна, - если тебе не хочется, чтоб я осталась, прямо так и скажи. Не хочу быть обузой и тяготой.
- Ты не будешь ни тем ни другим, - сказал Шонни. - Если понадобится, можем тебя устроить в каком-нибудь сарае. Гораздо более великая Матерь, чем ты, родила в…
- Ох, хватит сентиментальничать, - упрекнула его Мевис. - Подобные вещи порой отвращают меня от религии. Если ты решилась, - сказала она сестре, - в самом деле решилась, что ж, будь что будет, будем надеяться, скоро придут лучшие времена. Я ведь чувства твои понимаю, не думай. Просто надо надеяться на возвращение более разумных времен, вот и все.
- Спасибо, Мевис, - сказала Беатрис-Джоанна. - Знаю, будет целая куча проблем, - регистрация, пайки и прочее. Хватит времени обо всем этом подумать.
- Ты правильно выбрала, куда пойти, - сказал Шонни. - Мое ветеринарное образование очень даже пригодится, благослови тебя Бог. Я многим приплодам помог появиться на свет.
- Животным? - спросила Беатрис-Джоанна. - Неужели ты хочешь сказать, что у вас есть животные?
- Облезлые несушки, - мрачно сказал Шонни, - да старая свинья Бесси. У Джека Бэра в Блэкберне есть боров, которого он одалживает. Все это считается незаконным, будь они прокляты Святой Троицей, однако мы умудряемся пополнять свой постыдный рацион кусочками свиного мяса. Всё в ошеломляющем состоянии, - сказал он, - и, похоже, никто абсолютно ничего не понимает. Эта самая гниль вроде бы целый мир поразила, несушки не несутся, а последний приплод Бесси был до того больной, с какими-то непонятными опухолями внутри, да тошнило его глистами и прочим, что пришлось мне избавить его от страданий. На нас пало проклятие, прости всех нас Бог, из-за нашего богохульства против жизни и любви.
- Кстати, о любви, - сказала Мевис, - у тебя все кончено с Тристрамом?
- Не знаю, - сказала Беатрис-Джоанна. - Стараюсь за него тревожиться, но как-то не могу. Кажется, вся любовь моя теперь сосредоточена на чем-то еще не родившемся. Я чувствую, будто меня призвали и использовали. Но несчастной я себя из-за этого не считаю. Скорее наоборот.
- Я всегда говорила, ты вышла не за того мужчину, - сказала Мевис.
Глава 10
Дерек Фокс вторично читал два поспешно исписанных листика туалетной бумаги за подписью своего брата; читал, улыбаясь.
"Меня здесь незаконно задерживают и не разрешают ни с кем повидаться. Я взываю к тебе, как к брату, употреби свое влияние и освободи меня. Все это постыдно и несправедливо. Если тебя не тронет простой братский призыв, может быть, тронет следующее признание, а именно: мне известно о твоей продолжительной связи с моей женой, которая сейчас носит твоего ребенка. Как ты мог? Ты, мой брат… Сейчас же вытащи меня отсюда. Это минимум, что ты для меня можешь и должен сделать. Торжественно заверяю, если окажешь помощь, которой прошу, дело дальше не пойдет. Однако, если нет, буду вынужден сообщить обо всем соответствующим властям. Вытащи меня отсюда. Тристрам".
Письмо было сплошь испещрено штампами, точно паспорт: "Просмотрено. Комендант Центра Предварительного Заключения Франклин-роуд"; "Просмотрено. Начальник Брайтонского Отделения Полиции"; "Просмотрено. Начальник 121 Полицейского Округа"; "Вскрыто. Центральная Регистратура Поппола". Дерек Фокс улыбался, развалясь в кресле из кожзаменителя, улыбался большим, как луна, идиотским часам на противоположной стене, куче телефонов, спине своего надушенного секретаря. Бедный Тристрам. Бедный не слишком умный Тристрам. Бедный слабоумный Тристрам, который самим актом писания уже обо всем сообщил всем имеющимся властям, соответствующим и несоответствующим. Но это, разумеется, не имеет значения. Неподтвержденная клевета и наветы, целый день комариными стаями зудящие в офисах наверху, не принимаются во внимание. И все же в принципе Тристрам способен досадить. Обезумевший рогоносец Тристрам с шайкой школьников-головорезов. Тристрам, поджидающий в темноте, спрятав нож. Одуревший от алка Тристрам с пистолетом. Пускай лучше Тристрам временно посидит в клетке; утомительное занятие - быть настороже против своего брата.
А как насчет нее? Это совсем другое. Обождать, обождать, - скоро должна наступить очередная фаза. А насчет бедного глупого капитана Лузли? Оставить идиота в покое. Дерек Фокс обзвонил полицейские штаб-квартиры и потребовал на основании подозрения исключить из обращения Тристрама Фокса на неопределенное время. А потом начал работать над конспектом телевизионного выступления (пять минут после двадцатитрехчасовых новостей в субботу) с предупреждениями и призывами к женщинам Большого Лондона. "Любить страну, - писал он, - один из чистейших видов любви. Желать благополучия своей стране - святое желание". Ему легко давались подобные вещи.
Часть третья
Глава 1
Дождливый август и сухой сентябрь, однако, казалось, заболевание всемирного урожая зерна поднимается выше погоды, словно летательный аппарат. Это была неизвестная прежде гниль, структура которой под микроскопом не отвечала ни одной картине болезни и которая сопротивлялась любым ядам, какие могло изобрести Глобальное Сельскохозяйственное Управление. Но она заразила не только рис, маис, ячмень, овес, пшеницу: с деревьев и кустов падали фрукты, пораженные какой-то гангреной; картофель и прочие корнеплоды оборачивались комьями черно-синей грязи. Кроме того, животный мир: глисты, кокцидиоз, лишай, окаменелость костей, птичья холера, проплазия яйцевода, гнойный уретрит, паралич, дисплазия скакательного сустава, - вот лишь некоторые болезни, бушевавшие в инкубаторах, превращая их в полные перьев морги. В начале октября на северо-восточное побережье выбрасывало косяки тухлой рыбы; реки провоняли.
Достопочтенный Роберт Старлинг, Премьер-Министр, лежал октябрьской ночью без сна, ворочаясь в одиночестве на двуспальной кровати, откуда был изгнан его дружок. Голова его была полна голосов - голоса специалистов твердили, что они не знают, просто даже не знают; голоса фантастов обвиняли вирусы, зайцем прибывшие на возвращавшихся лунных ракетах; смачные голоса паникеров объявляли на последней Конференции Премьеров Ангсо: "Этот год переживем, мы почти сумеем прожить этот год, но обождите следующего…" А один очень интимный голосок нашептывал статистику и демонстрировал в темноте спальни ужасающие диапозитивы.
- Здесь мы видим последний голодный бунт в Кочбихаре, в результате которого в общей могиле погребено по самому общему счету четыре тысячи; фосфорного ангидрида навалом, правда? А теперь перед нами в высшей степени красочные изображения голодающих в Гулбарге, Бангалоре и Раджуре: посмотрите поближе, полюбуйтесь торчащими ребрами. А теперь перейдем к Ньясаленду: голод в Ливингстоне и Мпике. Могадишо, Сомали, - у стервятников большой праздник. А теперь пересечем Атлантический…
- Нет! Нет! Нет! - Достопочтенный Роберт Старлинг крикнул так громко, что разбудил своего маленького дружка Абдул Вахаба, коричневого мальчика, спавшего на низенькой выдвижной кроватке в гардеробной достопочтенного Роберта Старлинга. Абдул Вахаб прибежал, завернувшись в саронг, включил свет.
- Что такое? В чем дело, Бобби? - Нежные карие глаза полны заботы.
- Ох, ничего. Тут уж нам ничего не поделать. Ложись в постель. Прости, что разбудил.
Абдул Вахаб сел на край пружинистого матраса и погладил лоб Премьер-Министра.
- Ну, - сказал он. - Ну-ну.
- Все, видно, думают, - сказал Премьер-Министр, - будто мы затеяли эту игру в каких-то своих целях. Думают, я власть люблю. - Он благодарно закрыл глаза под прохладным касанием пальцев. - А ведь никто не знает, никто просто не знает самого главного.
- Конечно, не знает.
- Все это для их же пользы, мы же все делаем им на благо.
- Конечно.
- Как им понравилось бы на моем месте? Как им понравилось бы вот такая ответственность и инфаркты?
- Они ни минуты не вынесли бы. - Вахаб мягко гладил прохладной коричневой рукой.
- Ты хороший мальчик, Вахаб.
- Ох, неправда, - жеманно улыбнулся он.