За то, что главный орган уцелел!
Я сердце раньше главным полагал,
Случалось, оды разуму слагал,
Живот и печень воспевал, шутя…
О, как же ошибался я, дитя!
Глава шестая
Переполох на орбите
I
Маэстро пребывал в растерянности.
Мастер-сержант - грубиян, военная косточка, чурбан дубовый - которым Диего защищался от потрясений, как щитом, грозил рассыпаться в прах. Слишком все было просто, обыденно, плотски. Вот, Карни смеется. Шутит. Ждет ответа. Вертится на месте застоявшаяся кобылица. Вертится в седле счастливая девчонка. Взмах руки. Блеск глаз. Вот, убийца спешивается, идет к убитой. Исчез дон Фернан - изящный франт, золоченая сталь. Сгинул Антон Пшедерецкий - чемпион, звезда турниров. Маэстро, как ни старался, не мог понять: кто этот мужчина? Внезапная религиозность брата Карни пугала Диего до икоты. Это он, Диего Пераль, должен взывать к Господу! Это он, сын Луиса Пераля, не стоил вышней милости! Гнусный убийца внаглую украл у маэстро его слова, его место, его роль в безумной сцене. Лишь когда белый грешник, стоявший на коленях в грязи, отвернулся от живого воплощения своего греха и взглянул на Диего, стало ясно, кто это.
Мальчик.
Безрукий мальчик, уверовавший в чудо.
- Я… - начал дон Фернан. - Карни, я не хотел…
Диего слетел с коня раньше, чем сообразил, что делает. Скверный кавалерист, он подвернул ногу - щиколотка откликнулась глухим воплем. Шаг, другой, и вот уже маэстро возвышается над доном Фернаном, готовый заткнуть безмозглому кретину рот, прежде чем тот произнесет: "Я не хотел тебя убивать!"
Маэстро ошибся: затыкать рот следовало другому кретину.
- Ну скажите же ей! - со слезой в голосе возопил живчик-помпилианец. - Скажите ей наконец, что она мертвая!
Два клинка вылетели из ножен. Две стальных молнии сверкнули в воздухе. Два острия замерли, подрагивая, у горла Спурия Децима Пробуса. Еще слово, утверждали клинки. Еще одно слово, и оно станет последним в твоей ничтожной жизни.
- Не надо, - предупредил Гиль Фриш, спокойный, как всегда. - Это лишнее, сеньоры.
Надо, возразили клинки.
- Не надо. Мой коллега - помпилианец.
Ну и что, рассмеялись клинки.
- Помпилианцы плохо реагируют на угрозы.
Диего отступил на шаг. Смешной человечек, похожий на комического слугу из пьес Пераля-старшего, улыбался одними губами. Из глаз Пробуса на маэстро глядела Великая Помпилия - тысячи лет хищной истории. Он сейчас рванет в ущелье, понял Диего. Поднимет коня на дыбы, закрываясь от наших рапир, вонзит шпоры в конские бока и понесется вскачь - только мы его и видели. А следом за вожаком… Маэстро не знал, чем грозит ему бегство колланта. Но вид Пробуса ясно утверждал, что ничего хорошего ждать не следует. Мы пешие, оценил Диего. Мы с доном Фернаном - пешие, Карни останется с нами, тут к гадалке не ходи…
Он убрал рапиру.
- Разумно, - одобрил Пробус. - Я в вас не ошибся, золотце.
Наклонившись к конской шее, помпилианец шутовски потрогал пальцем острие графской шпаги:
- Кусачая штучка! Хотите насадить меня на вертел, душечка?
- Вы при мече, - ответил дон Фернан.
- Полагаете, я стану драться?
- Полагаю, что да.
- С вами?
- К сожалению, нет.
Реакция у Пробуса оказалась не из лучших. Живчик еще только размышлял, какой бы репликой поглубже уязвить собеседника, а маэстро уже перевел взгляд за спину помпилианцу - туда, куда смотрел дон Фернан. Поверхность озера шла мелкими волнами. Часть волн венчали шипастые гребни, ничуть не похожие на бурление пены, и волны эти катились к берегу иначе, чем следовало бы возмущенной воде. Блеснула чешуя: нет, не чешуя - слизь на коже. Мелькнула перепончатая лапа - гнусная пародия на человеческую руку. Когти, отметил маэстро. Откуда у жаб когти?!
На берег выбирались жабы, похожие на людей. Спины уродов прикрывали черепашьи панцири с гребнями посередине. Из лягушачьей морды далеко вперед торчал клюв - тоже скорее черепаший, чем птичий. Согнувшись в три погибели, на суше монстры двигались с проворством рептилий, обученных борьбе на поясах. Диего не знал, откуда явилось удивительное сравнение. Наверное, из больных уголков сознания.
В воздухе повисла вонь тухлой рыбы.
- Фу, какая дрянь! - Карни демонстративно зажала нос. - Сеньоры, уедем отсюда! За мной!
Развернув кобылицу к ущелью, девушка внезапно осадила животное, да так резко, что кобылица присела на задние ноги, запрокинула голову и заржала от возмущения.
- Ой, там тоже!
Из ущелья выходили гиены на задних лапах. Морды у них были человечьими, до омерзения похожими на лица слабоумных женщин с чрезмерно развитыми челюстями. Расщепленный посередине, словно пень под топором дровосека, череп торчал парой корявых "ладошек" - казалось, тварей короновали при рождении. В глазницах, расположенных вертикально, пылал желтый огонь. Лапы от локтя или колена покрывала жесткая чешуя; то, что литератор с воображением рискнул бы назвать ногами, заканчивалось подобием ослиных копыт. Пятнистая шкура чудовищ в паху и на груди была покрыта плесенью - волокнистой, белесой, с ядовито-зелеными прожилками.
В действиях жаб и гиен наблюдалась явная согласованность. Избавившись от теснин ущелья, оставив озеро за спиной, стаи разворачивались парой иззубренных серпов, отсекая колланту пути для бегства. Коллантариев гнали к водопаду, к занавесу из водной канители и микро-бассейнам с прелестными нимфеями. Сам Луис Пераль, Чудо Природы, не нашел бы лучших декораций для кульминации спектакля. Впрочем, Луис Пераль не писал трагедий.
- Приехали, - сказал Пробус.
Он подумал и исправился:
- Прилетели.
II
- Что за…
Тичаона Мароле, старший диспетчер киттянского космопорта "Энайола", по плечи втиснулся в контрольную сферу. Дав приближение, он запустил программу совмещения оптической и спектрально-волновой карт. Руки диспетчера жили собственной, отдельной жизнью. Два черных пятипалых паука метались по сенсорной сетке, ныряли в малые сферы управления, выпрыгивали обратно…
Пространство системы Альфы Паука распахнулось перед Мароле. Подсвеченные голубым сиянием бусины ближайших планет. Серебристые искорки станций слежения. Мигающие засечки навигационных бакенов. Лайнер, входящий в систему под углом к плоскости эклиптики. В этой разноцветной кутерьме Мароле чувствовал себя как дома. С полуторасекундной задержкой спектрально-волновая карта наложилась на оптическую, и Мароле судорожно икнул, покрывшись холодным потом.
- Великий Джа!
В его дом ломились налетчики.
Пояс астероидов, что простерся между Н’голой и Амбвенде, седьмой и восьмой планетами системы, вскипел адским котлом. В угольной черноте космоса, в мешанине глыб камня и льда, невидимых с такого расстояния, возникали и беззвучно лопались глянцевые пузыри пространства. Они извергали вихрящиеся сгустки энергии, волн, частиц и немыслимо перекрученных силовых полей. Повинуясь рефлекторному жесту диспетчера, в сфере высветилась информ-колонка с данными возникающих объектов. Класс, координаты, скорости, траектории…
Все траектории сходились в одной точке.
- Стая, - серея лицом, прошептал Мароле. - Это стая!
Слухи и легенды, не подтвержденные данными, говорили правду. Сейчас Мароле своими глазами наблюдал подтверждение страшных баек, зафиксированное бесстрастной аппаратурой. "Лучше бы я этого не увидел никогда!" - успел подумать диспетчер, поднимая предохранительный колпачок сенсора тревоги. Пальцы, влажные от пота, отказывались слушаться, скользили по пластику колпачка.
Официально считалось, что флуктуации континуума - одиночки. Они редко собираются вместе и не нападают большими группами. Но сейчас в систему Альфы Паука входила - врывалась! - стая. В систему, где курсировали десятки потенциальных жертв - кораблей больших и малых, доверху набитых хрупкими существами из плоти и крови.
Треклятый колпачок наконец поддался. Мароле не догадывался, что на самом деле он воевал с пластиковой преградой меньше секунды. Время для диспетчера сейчас шло по-иному, но осознает он это позже, когда все закончится.
- Тревога! Красный код! Повторяю: красный код!
Багровые сполохи алармов озарили все служебные помещения космопорта - и навигационные посты тридцати двух кораблей, которые находились в системе, входили в нее либо покидали ее пределы.
- Угроза высшего уровня! Передаю параметры…
III
Колесницы судьбы
(почти сейчас)
Они шли на запах.
Так хищник, раздувая ноздри, чует добычу - и идет по следу, не считаясь со временем и силами, пока не вонзит когти в жертву.
Может ли пахнуть свет? Альфа-частицы? Гамма-кванты? Нейтрино? Гравитационные волны? Магнитные поля? Или запах означал их уникальное, неповторимое сочетание, присущее единственному существу во Вселенной?!
Существу, на которое объявлена охота.
Они не задумывались об этом. Они вообще ни о чем не задумывались - по крайней мере, в человеческом понимании слова "думать". Свет? Нейтрино? Что за ерунда! Так бы они ответили, если бы поняли, что значит "вопрос" и "ответ", и сочли бы нужным ответить.
Они скользили сквозь пространство и время, находя кратчайшие пути там, где прибор, созданный гением Ойкумены, не обнаружил бы разрывов в ткани континуума. Они и были континуумом - пространством и временем, материей и энергией; полями, скрученными в замысловатые петли, излучением, циркулировавшим в петлях по замкнутым контурам, как кровь циркулирует в человеческих жилах.
Запах гнал их в систему Альфы Паука. Альфа? Паук?! Они отличали одну звездную систему от другой, но в именах не нуждались. Разве вы спутаете клен с пальмой, если не будете знать, как называются деревья? Запах был особым. Иная порода. Скверная порода. Опасная. Уничтожь меня, кричал запах на всю галактику.
Они не умели строить планы на будущее. Что же они умели? - действовать и чувствовать. Еще они умели желать, но согласно их природе желания без паузы воплощались в действия. Как тут разделишь, если первое невозможно без второго? Каждый из охотников жил сам по себе. Запах собрал их вместе. Желания стали действиями, усилившись многократно, и возникло чувство: новое, общее. Хотите подобрать близкое слово?
Вот оно: азарт.
Волки Ойкумены сбивались в стаю.
Знай люди всю подноготную этой охоты, они бы вряд ли назвали ее охотой. Люди назвали бы ее полицейской облавой.
IV
Скользнув по костяному панцирю изнутри, острие ушло в сторону и вынырнуло у твари из-под мышки. Это не произвело на жабу особого впечатления. Из последних сил тварь рвалась вперед, все глубже насаживая себя на рапиру. Клюв щелкал в опасной близости от лица Диего. От вони рыбьей требухи мутило, желудок комом подкатывал к горлу. Выдернув клинок, маэстро мысленно возблагодарил добрую эскалонскую сталь за гибкость - и наотмашь саданул чертову жабу кулаком по башке. Из углубления на темени, похожего на вмятину от давнего удара молотком, выплеснулась пригоршня воды: мутной, слизистой. Жаба присела, втянула затылок в узкие плечи, словно готовясь к прыжку, но прыгать раздумала. Внезапно она потеряла всякий интерес к продолжению схватки. Тварь обмякла, свесила руки плетьми, пошла кругами, сталкиваясь с себе подобными. Вскоре она упала, и ее затоптали копыта гиен.
- Голова! - закричал маэстро. - Бейте по голове!
Коллант давно спешился. Лошади шарахались от звероподобных бесов, вставали на дыбы, истошно ржали. Вреда от них было больше, чем пользы. Едва всадники оставили седла, как лошади рванули прочь от схватки, в ущелье. Бесы не преследовали их, лишь пара гиен с рычанием кинулась вдогон, но вернулась обратно быстрее, чем сорвалась с места. Это окончательно убедило Диего, что демонское отродье явилось по души коллантариев. Хотели бы жрать - взялись бы за лошадей. Еще раньше, замечая в лупатых зенках жаб и масляно-черных, глубоко посаженных глазках гиен проблески разума - верней, дьявольской осмысленности поведения - маэстро заподозрил неладное. Их прижали к скале, окружили, сбивая в кучу. Конной осталась лишь Карни - белая кобылица, в отличие от своих четвероногих собратьев, вела себя наилучшим образом, как если бы полжизни провела в кавалерийских атаках. От самой Карни в драке толку ждать не приходилось, и маэстро втайне радовался, что дочери маркиза де Кастельбро остается только визжать от возбуждения да натягивать поводья, гарцуя на крохотном пятачке за спинами защитников.
- Не спи, солдат!
Пропустив насмешку мимо ушей, Диего рубанул ближайшую гиену поперек морды. Женская харя раскрылась кровавой бороздой, глаз вытек на щеку. Левая ноздря, отсечена лезвием, взлетела в воздух. Поймав ноздрю клювом на лету, тощая мосластая жаба проглотила ее с громким чмоканьем. На этом удача жабы закончилась: дон Фернан вогнал бесовке стилет под нижнюю челюсть с такой силой, что кончик клинка проломил теменное "озерцо" твари и выбрался наружу, как бутон металлической нимфеи.
Стилет, подумал маэстро. Вот ведь как…
Диего ясно помнил, что кинжал дона Фернана остался в стволе баньяна. Здесь же, по ту сторону реальности, граф Эль-Карракес вновь оказался при шпаге и кинжале. Маэстро предполагал, что по возвращении - если Господь позволит им вернуться! - стилет постигнет судьба рапиры, брошенной на гальке Бахиа-Деспедида. Из одного станет двое, и хоть до дыр затылок прочеши, а чуда не объяснить. Наверное, дон Фернан, а может, Антон Пшедерецкий, и в мыслях не мог представить себя без шпаги и кинжала, тогда как природа Диего довольствовалась старой рапирой. Для маэстро уже сделалось ясно, что оружие коллантариев, сопутствующее им в здешнем аду - не настоящее оружие, а воплощение силы каждого из членов колланта, символ его воинственности, принявший форму оружия. Вряд ли в обычной жизни живчик-помпилианец, человек в возрасте, не злоупотребляющий физическими упражнениями, сумел бы долго скакать в чешуйчатом доспехе - или орудовать мечом и щитом с ловкостью, какую демонстрировал сейчас. Принимая ярящуюся тварь на щит, Пробус умудрялся никоим образом не открыть себя для клюва, клыков и когтей. Живчик буквально трясся над сохранностью собственной шкуры. Меч - довольно увесистый, по мнению Диего - порхал шершнем над краем щита. Он жалил без промаха, внезапно нырял вниз и подрезал врага под коленками. Рубить помпилианец даже не пробовал. Взмах рубящего удара обнажал правый бок Пробуса, делал его уязвимым, о чем живчик, вне сомнений, прекрасно знал.
- Бей, Фриш!
Уворачиваясь от меча, гиена припала к земле. Демоница рычала, оскалив желтые клыки. Мерцая слепящей синевой молнии, многозвенный цеп гематра хлестнул тварь раз, другой. Запахло паленым, из пасти веером полетело зубное крошево. Лапы гиены подломились, и цеп прикончил мерзавку, размозжив странный расщепленный череп в кашу. От прикосновений цепа плоть гиены тлела, дымилась, вспыхивала язычками огня.
- Есть!
Диего Пераль был счастлив. Ближайшему другу, отцу, духовнику на исповеди - ни одной живой душе маэстро не признался бы в этом, но факт оставался фактом. Впервые за долгое время он жил, дышал полной грудью, а не метался в западне. Маэстро делал, что умел: колол, рубил, убивал. На пороге гибели, сражаясь в пекле, он и в мыслях не искал лучшего места, потому что лучшего не существовало. Он слышал, как кричит Карни, подбадривая бойцов. Радовался, что коллантариев прижало к скале - в противном случае Пробус, дрянь со справкой, бросил бы Карни на поживу бесам и постарался увести отряд подальше. Еще бы! Такая возможность уничтожить проблему чужими руками, верней, лапами… Диего казалось, что бесы рвутся к девушке, дурея при виде Энкарны де Кастельбро, воскресшей из мертвых. А коллантарии для тварей - всего лишь преграда, мешающая добраться до вожделенной цели. Здравый смысл подсказывал, что глупей глупого превращать Карни в центр мироздания, в цель вселенского заговора. Но кто его слушал, этот здравый смысл?!
Диего Пераль был счастлив. Единственное, что отравляло счастье Пераля-сына - выражение лица дона Фернана. Плохой знаток гримас, Диего тем не менее поклялся бы на Святом Писании, что дон Фернан тоже счастлив. Иметь с графом что-то общее - хуже пытки маэстро не мог придумать.