Словно доказывая правоту Диего, рой с разгону набрал высоту - и рухнул на бесов. Впервые Диего Пераль выяснил на собственной шкуре, что значит "уронить челюсть". Красоты в открывшемся ему зрелище и впрямь было маловато. С открытым ртом маэстро глядел, как комарье облепляет жаб, карнавальными масками клубится вокруг морд гиен. Кваканье, вой, рычание, и над этой какофонией - звон. Тонкий, пронзительный, мириадоголосый писк, скованный дьявольскими кузнецами в единый металлический звон - хуже рапиры, вонзающейся тебе между ребрами.
- Живем! - хрипло заорал Пшедерецкий.
- Ерунда, - возразил маэстро.
Он не помнил этого разговора. Во сне разговор формировался заново. Трудно было сообразить, говорили ли они о чем-то, качаясь, как маятник, от надежды к унынию, и если да, то о чем. Голосов коллантариев Диего не слышал, а может, не запомнил. Ему становилось все тяжелее отличать сон, где возможно все, от памяти, где тоже возможно все, поскольку память врет. Единственное, в чем маэстро не сомневался - вопреки ожиданиям, рой набросился на бесов. Иначе баня, перина и теплая баба превращались в ложь, обман, еще один сон, но смертный. В смертном сне, сеньоры, видишь ее, сучку шелудивую - надежду. Кто вдоволь поваландался по военным госпиталям да санитарным баракам, тот в курсе, и хватит об этом.
- Вы циник, - повторил Пшедерецкий.
- Я реалист, - повторил Диего.
Реалист, подтвердил рой. Нежданный союзник бился на грани полного истребления, неся значительный урон. Языки жаб мелькали в воздухе - клинки, кнуты, плети. Безгубые рты плямкали, булькали, горла вздувались пузырями, заглатывая насекомых десятками. Комары липли к слизистой коже, трепетали крылышками, утратив шанс взлететь. Жабы превращались в рыцарей, закованных в вороненую броню. Броня шевелилась, вздрагивала, укреплялась слой за слоем. Те мошки, что атаковали гиен, вязли в жесткой шерсти. Когда на гиене образовывался дрожащий ком, бесовка падала на землю и каталась, давя кусучих тварей. Самые сообразительные бросались в воду, погружались с головой - и выныривали чистые, утопив мелких врагов.
- Вперед! - завизжал Пробус. - Бей их!
Помпилианец был прав. Следовало воспользоваться моментом, хотя Диего понимал, что порыв коллантариев - скорее самоубийственный, чем спасительный. Карни, подумал он. Даст Бог, хоть Карни прорвется. Конной легче… Он понятия не имел, сумеет ли Карни существовать без колланта, скитаясь по здешней геенне в одиночку. Он просто выгрызал у злодейки-судьбы не шанс, так клок шанса.
- Вперед!
- Чего ты кричишь? - дремотно проворчала баба. - Спи, рано еще…
- Сплю, - согласился маэстро.
- Ну и спи. Вперед ему… Куда тебе вперед, темно на дворе!
- Никуда мне вперед.
- Ну и ладушки…
Ворчание бабы вырвало Диего из боя. Так выдергивают пробку из бутыли с молодым вином. У отца отличные виноградники в Кастро-Мадура, там девки давят гроздья босыми ногами, приплясывая в резко пахнущем соке, как демоницы в свежей крови… Почти сразу маэстро вернулся в безумный космос, к озеру и ущелью, но опоздал. Всякое "вперед" осталось позади - да, они кинулись, что называется, в едином порыве, откуда и силы взялись, и даже потеснили бесов, вынужденных сражаться на два фронта… Маэстро помнил, как это произошло, но здесь, во сне, с разгону проскочил мимо отчаянной контратаки. Он проскочил и мимо того, как рой внезапно оставил свои жертвы, сорвался в небо и судорожными рывками начал возвращаться к дальнему водопаду. Судороги комарья заинтересовали Пробуса. Наглухо закрывшись щитом, маленький помпилианец остановился, глядя на тучу насекомых. Во сне Диего читал мысли Пробуса, ясно видел, как догадка превращается в уверенность. Рой звал за собой, пытался докричаться до коллантариев: скорей, ну скорее же!
- За мной! - визг Пробуса разодрал уши в клочья.
На секунду, повинуясь извращенной логике сна, маэстро возвратился назад по оси времени - в миг первого прорыва, резни на волне приказа "Вперед!" За такую логику мар Яффе снизил бы дурню-школяру оценку до минимума, или - о гематры! - взял да и поставил бы высший балл. Рапира действовала сама, вернее, Диего и был рапирой, живой сталью. Клинок вылетал на пядь дальше, чем следовало бы, разил без промаха, извивался змеей, втягивался улиткой в раковину; шел трещинками, превращался в микро-рой, часть целого, оформленную под оружие, и вновь собирался воедино из звенящей нити мошкары. Видения, способные выжечь мозг дотла, терзали рассудок маэстро. Он шарахался в сторону, словно от видений можно было сбежать, натыкался на коллантариев - и видения удваивались. Лучи, волны, поля, чертовщина и бесовский искус - в них не осталось ни капли человеческого, знакомого, обыденного. Диего молил всех святых если не о фундаменте, то хотя бы о перилах - схватиться, удержаться на краю, не сверзиться в пропасть безумия. Его молитву услышали: "За мной!" - и маэстро кинулся за Пробусом, неожиданно быстроногим, а помпилианец кинулся за роем, а рой скрежетнул по мокрому камню, как нож скрежещет по граниту, и клокочущей массой сгинул в бурлении воды, что падала со скалы, с небес, черт знает откуда. Рядом грохотали копыта - кобылица Карни, понукаемая яростной всадницей, опередила маэстро, едва не сбив Диего с ног, и ошеломляющим прыжком ворвалась в водопад. Хрипя, Пераль прибавил ходу. Раньше он задумался бы, стоит ли нырять в водопад, спасаясь от бесов, но сейчас, когда Карни скрылась из виду, без колебаний последовав за комарьем и Пробусом - сейчас ему не оставили выбора.
Он прыгнул в водопад - и видения накрыли его с головой.
Потрясенный разум искал аналогии, цеплялся за них слабеющими пальцами. Зима, скользанка, малыш падает на лист жести и несется вниз по обледенелой улочке. Конь взбесился, взял в галоп по краю глинистого, осыпающегося берега реки. Шпага в руке маэстро Леона - не успеть, не отследить. Это конец, понял Диего. Перестав быть собой, он мчался в безвидное ничто, где вспыхивало ожесточенное что-то. Рядом кричали, кряхтели, сыпали отборной бранью…
- Вертится, - сказало ничто. - Ну чего ты вертишься, солдатик?
Баба - теплая, мягкая. Перина - мягкая, теплая. Одеяло сбилось, удрало в ноги. Мы ушли, сказал себе Диего. Я не рехнулся, и мы ушли. Я помню! Мы брели по каменистой дороге в распадке между холмами. Ничто кончилось, исчезло. Мы еле переставляли ноги: раненые, истекающие кровью. Одна Карни ехала верхом. Наши лошади не вернулись. Пропал и рой, как не бывало. Бросил нас? Потерял интерес? Увел за собой погоню? Откуда мне знать?! Мы тащились, как вереница слепцов за поводырем на белой кобылице. "Сечень!" - сказал кто-то, указав рукой за дальний холм. "Вы в состоянии высадиться на Сечене?" - спросил Пшедерецкий. Ему ответили кивком, чтобы не тратить силы на осмысленную речь. "Тогда я, - Пшедерецкий закашлялся. - Я буду рад гостям".
- Представь свой дом, - вслух произнес маэстро.
Да, так сказал Пробус. Диего ясно помнил, как помпилианец велел Пшедерецкому представлять дом, во всех подробностях. Ноздри Пробуса трепетали, словно живчик ловил след. Пшедерецкий начал бубнить всякую ахинею насчет этажей и крыши. Пробус велел ему заткнуться и представлять молча, и гордый дон Фернан, гранд Эскалоны, прикусил язык, и гордый Антон Пшедерецкий, звезда турниров, забыл огрызнуться, и оба они шаг за шагом, волоча общее тело по камням, представляли, морщили лоб, кусали губы, пока Пробус не кивнул:
- Да, вижу. Золотой ты мой…
Слезы текли по щекам Диего. Многие рыдали, когда коллант спустился в зиму и холод. Женщины, мужчины - коллантарии радовались чудесному спасению, благодарили за милосердие Создателя, судьбу, удачу. Диего Пераль плакал о другом. Он знал, что случится, едва им повезет вернуться в плотские тела, и все равно боль оказалась нестерпимой.
Белый снег. Белый ореол вокруг луны. Белая штриховка на черном картоне ночи. До рези под веками маэстро вглядывался в белизну, молил о чуде и видел, что чуда нет. Белая кобылица исчезла, сколько ни мучь зрение.
Карни не вернулась с небес.
- Раны, - сказал Диего. - Наши раны…
- Болит? - обеспокоилась баба.
- Спи. Ничего не болит.
- Так раны же…
- Нет ран. Зарубцевались.
- А…
На Сечене раны исчезли. Ссадины, порезы, рассечения - наилучший врач не нашел бы и следа. Шрамы? язвы? струпья? - чистая кожа. Складывалось впечатление, что коллантарии исцелились по мановению волшебной палочки. Позже мар Фриш объяснил, что каждый человек в душе - гематр сказал "в сознании", но Диего-то понимал, о чем речь! - представляет себя целехоньким, без повреждений. А значит, при возвращении в малое тело член колланта восстанавливается здоровым, просто измученным донельзя. Раны аукаются упадком сил, пропорциональным степени ранения. Маэстро прикинул собственный упадок сил и решил, что его, пожалуй, убили. Думать о Карни он себе запретил. Что терзаться попусту? Запретил, заказал строго-настрого, и не думал, ну нисколечко не думал, как тот купец о верблюде с тремя горбами.
- Спи, солдатик. Дай я тебя обниму…
- Ага…
Во сне его обнимала Карни. Нагие, как при рождении, они стояли посреди рая. Один водопад разбивался о камень, рушась с высоты, другой тихо струился по скале, сверкая на солнце. Дивные нимфеи дремали в озерцах, подставив лучам солнца желтые сердцевинки. Ни жаб, ни гиен, ни коллантариев - Диего Пераль да Энкарна де Кастельбро. Спасен, подумал маэстро. Я спасен; мы спасены. Диего всхлипнул, не стесняясь слабости. Всхлип разбил рай вдребезги, пустил трещины во все стороны. Ангел-исполин с огненным мечом - ужасный посланец встал от земли до неба. "Спасен?! - расхохотался ангел. - Спасен, да?!" Схватив Карни за руку, Диего бросился бежать - прочь из рая, в каменистую пустыню, сбивая ноги в кровь. Коршуном упало воспоминание: спуск с космических высот на Сечень, переход из большого тело в малое. Но Диего было не до пустых рассуждений. Рука Карни в его ладони таяла, будто ледышка, зажатая в кулаке, и набат, гремя в висках, гласом Господним требовал от грешника: добежать, успеть, прежде чем она растает до конца.
Проснувшись, маэстро не помнил: успел он или нет.
IV
Солнце плясало в снегу.
Несмотря на раннее время, двор расчистили в лучшем виде. Сугробы, похожие на беленые обветшалые избы, отползли к забору, псарне, кухне. Из кухонной трубы в небо карабкался сизый столб дыма. Срывался, развеивался марой, и вновь начинал безнадежное восхождение. За конюшней из сугробов воздвигся целый редут: хочешь, штурмуй. Укатав ледяной спуск, детвора с визгом гоняла наперегонки. Санями им служили валенки.
- Жарко, - заметил Диего.
Ему и впрямь было жарко. Шубу маэстро накинул поверх сорочки, на плечи, даже не став вдевать руки в рукава. В холле Прохор пытался всучить ему шапку, лохматую копну с опущенными вниз ушами, но Пераль отказался наотрез. Заботливый Прохор поглядывал из окна, готовый, ежели что, мчаться с шапкой на подмогу. Как он говорил? Сей секунд?! Диего Пералю страстно хотелось, чтобы "сей секунд" длился вечно. Шуба, крыльцо, морозец покусывает щеки без злобы, по-щенячьи. Ничего не вспоминать, ничего не хотеть, ничем не мучиться. Господи, знаю, не заслужил.
Но помечтать-то можно?
Взглядом он поискал отхожее место. Не нашел, зато обнаружил, что за ним следят. Сбоку от крыльца, подстелив рогожку, прямо в снегу сидел давешний гитарист. Кося на маэстро черным глазом, гитарист ухмылялся, как если бы увидел близкого друга. Сегодня цыган был в штанах; наверное, и спал в них. Хромовый сапог на левой ноге просил каши; в дырку торчал большой палец.
Палец вяло шевелился.
- Цыган в штанах, - сказал гитарист, извлекая из струн простенькую мелодию, - это то же самое, что цыган без штанов, только в штанах. Вам нравится мой афоризм?
Латентный телепат, вспомнил маэстро. Мысли он читает, что ли?
- Эскалона, - мелодия извернулась ужом, норовя удрать, но гитарист в последний момент поймал ее за хвост. - Чудесное место. У вас прекрасная консерватория, сеньор. Благословен будь его величество Фердинанд II, чьим указом учредили сию обитель муз! Трижды будь благословенна ее величество Мария-Кристина, покровительница изящных искусств! Я посвятил королеве сонатину. Хотите, сыграю?
- Вы учились в консерватории? - тупо спросил Диего. - В нашей?!
Внезапно он понял, что беседует с гитаристом на родном для себя языке.
- По классу гитары у Мартинеса Альмагро, - цыган зажмурился, вспоминая, и стал похож на сытого кота. - По классу виолы у Карлоса дель Барко. По классу композиции у Ильдефонсо Баскуньяна. Это было давно, сеньор. Простите мою дерзость, но я существенно старше вас. Шуко Кальдарас, доктор изящных искусств, к вашим услугам. Так как насчет сонатины?
- Позже, если не возражаете. Сперва я…
- Сортир? - гитарист все понял правильно. - Там, у конюшни.
Кивком головы, продолжая дрессировать капризную мелодию, он указал дорогу. Диего из-под ладони всмотрелся: да, у конюшни, справа от снежного бастиона, стояли три дощатых халабуды. В дверях каждой были прорезаны крошечные оконца в виде сердечек.
- Благодарю вас, сеньор Кальдарас.
- Полно! Какой я вам сеньор? Шуко, старина Шуко, и хватит с нас…
- Диего Пераль, - маэстро покраснел. Он забыл представиться: непростительная оплошность. - Извините, я с утра туго соображаю.
Стараясь не поскользнуться, он двинулся к заветным халабудам.
- Пераль? - крикнул гитарист вслед. - Драматург Пераль вам не родственник?
- Отец.
- Ишь ты! Так вы сын Чуда Природы? В смысле, Чудо-младшее?! А я, к вашему сведенью, играл в театральном оркестре на премьере "Колесниц Судьбы". Выходит Федерико, начинает монолог, и тут старина Шуко - чакона ре мажор, на три четверти… Вас, сеньор, тогда, небось, и в проекте не было!
- Был, - на ходу откликнулся Диего. - Еще как был!
- Я думал, вы моложе…
- Я про вас думал то же самое…
В сортире маэстро остолбенел, и вовсе не по причине запора. Халабуда, жутковатая снаружи, внутри оказалась воплощением комфорта. Кафель, хром, стульчак из нанопластика. На стене горела зеленым панель дезинфекции: "До ближайшего цикла осталось полторы минуты… одна минута пятнадцать секунд… одна минута ровно…" В памяти всплыла реплика Федерико из отцовской пьесы: "Известно ль вам, что значит "унитаз"?" - и молниеносный ответ простака Санчо, ревнителя традиций: "О, эти штучки-дрючки не про нас…" Не про нас, согласился маэстро, вешая шубу на крючок.
А куда денешься?
Облегчиться после излишеств вчерашнего банкета - это потребовало труда и времени. Разобравшись с вульгарными желаниями плоти, Диего умыл руки и лицо. Раньше ему и на ум бы не взбрело умывать лицо в сортире, да еще обустроенном во дворе чужой усадьбы. Но здесь было так чисто, так уютно! А пахло после дезинфекции, словно в раю. Диего вспомнился рай, из которого их с Карни изгнал гневный ангел. Он помрачнел и наскоро завершил умывание. Пригладив мокрые волосы и влажную бороду, маэстро закутался в шубу, вышел во двор - и понял, что сделал глупость, лишь когда борода обледенела, а голова покрылась хрустящей коркой.
- Завтрак, - крикнул гитарист. - Вас звали завтракать, сеньор!
- Спасибо, земляк, - ответил Диего.
V
Колесницы судьбы
(совсем недавно)
- Это ты, гаденыш!.. это все ты…
Пальцы сомкнулись на горле Криспа.
Мечты сбываются, подумал унтер-центурион Крисп Сабин Вибий. Сколько раз я мечтал, чтобы красотка Эрлия Ульпия обняла меня? Говорят, удушение усиливает оргазм. Вот сейчас и проверим. Мечты сбываются, но это, кажется, в последний раз.
- Ты остановил меня!
Хватка усилилась:
- Ты не дал полететь за объектом! Ты, ты, ты…
Вокруг царил вечер, поздний и благоуханный. Они сидели в беседке, похожей на морскую ракушку. Верней, сидела Эрлия, а Крисп стоял перед ней на коленях. Романтика! Когда Крисп умрет от асфиксии, это послужит для него большим утешением.
- Ты, все ты!..
Примерно час назад Крисп силой выволок Эрлию из аэромоба, арендованного ими на Китте. Прямое начальство унтер-центуриона было невменяемо и кровь из носу собиралось лететь. Куда? Зачем?! Из сбивчивых объяснений Эрлии, из хриплого рыка и диких жестов, Крисп извлек минимум полезной информации. Начальство вплотную работало с объектом. Начальству бесцеремонно помешали. Начальству, мать-перемать, сорвали все планы. Объект в компании чемпиона Пшедерецкого взвился в воздух, их надо преследовать.
"Не надо!" - взмолился Крисп.
Эрлия, бешеная фурия, разрушала ситуацию быстрее, чем сквозняк - карточный домик. Крисп понятия не имел, что произошло между ней и Пералем. Он мог лишь предполагать, но на тщательный анализ предположений у него не осталось времени. Главное, помешать Эрлии в таком состоянии кинуться вслед за объектом. Кинуться сломя голову, в вихре эмоций; совершить ошибку, непростительную для агента ее уровня.
"Они хотят драться! - захлебываясь, брызжа слюной, втолковывал Крисп. С каждым произнесенным словом он увлекал Эрлию все дальше от машины. - Драться, точно! Двое смертельных врагов, при оружии… Это дуэль!"
Рычание было ему ответом.
"Раз дуэль, значит, секунданты! Вы же знаете этих придурков!"
Знаю, прозвучало в рычании.
"А даже если секундантов нет, если они дерутся без посторонних… Что вы сделаете? Остановите дуэль? Вызовете полицию? Возьмете обоих в рабство?!"
Ну, согласилось рычание.
"Это провал! Хорошо, Пераля никто не хватится. Спарринг-партнер, варвар, пустое место. А Пшедерецкий? Став рабом, он не сможет продолжить выступления! Рабы не фехтуют, у них отсутствует дух соперничества!"
Крисп тащил Эрлию по дорожке на задах трибун. Метелки пампасной травы пачкали брюки седой пыльцой. Одуряюще пах тамариск: медовый аромат цветов мешался с резким запахом смолы, сочащейся из тонких стволов. У Криспа кружилась голова: от запахов, от волнения, от внезапности стресса.
"Куда вы денете раба-Пшедерецкого? Велите спрятаться? Его начнут искать: как же, пропал фаворит турнира… Убьете? Повторяю: его станут искать, и если отыщут труп…"
Левой ногой Крисп вступил в ручей. Штанина промокла до колена. Унтер-центурион выругался, не сбавляя темпа. Куда угодно, где нет мобилей, где Эрлия получит шанс успокоиться, вместо того, чтобы рваться в погоню… Под ногами скрипнули дубовые мостки. В зарослях декоративных кустов он высмотрел беседку, увитую плющом.
"Надо дождаться результатов дуэли! Да, объект может погибнуть. Да, может получить ранение. Но у нас нет выбора. Нельзя вмешиваться, нельзя, нельзя…"