- Держитесь крепче, - бросила им, забыв, что они ее не слышат. Забрала у них конец фала, привязала к нему свой и, оттолкнувшись, поплыла к третьей фигуре. Протянула руку.
- Дядь Фим, держись!
Он шевельнулся, перевернулся, как мог поджав ноги к животу, и, все еще уплывая прочь, потянулся к ней толстой перчаткой. Их пальцы почти касались друг друга. Бой-Баба сделала усилие, потянулась всем телом внутри скафандра. Еще чуть-чуть, уже почти достала…
Ее перчатка коснулась перчатки охранника и слегка толкнула ее, ускоряя его движение прочь от корабля. Их пальцы разошлись.
Фал натянулся и дернул ее обратно. Бой-Баба поплыла к кораблю.
Ухватилась за поручень, огляделась дико:
- Дайте еще что-нибудь!
Но ничего больше не было. В наушнике без слез попискивала Тадефи. Живых тяжело дышал.
- Дядь Фим! - хрипло позвал он.
В наушниках кашлянуло, так громко и близко, будто он стоял рядом с ними.
- Дядя Фима, - закричала Тадефи. - Вернитесь! Пожалуйста! - она заплакала.
В наушниках затрещало. Охранник смеялся, тихо и радостно.
- Братцы, - наконец сказал он. - Братцы, вы и не поверите. Красота-то тут какая, братцы…
Трое астронавтов поспешно вернулись на борт; кое-как выпутавшись из неподъемных скафандров, искали уцелевшую реактивную установку - но все они были повреждены, как и остальные; пытались вывести из грузового дока шлюп, но он заглох и не заводился. Они кричали друг на друга, кричали в микрофоны охраннику, чтоб держался, орали на мертвый мотор шлюпа. Бесполезно.
Спустя час Бой-Баба, Живых и Тадефи посмотрели друг на друга - и остановились. Тадефи ткнулась Живых в железную грудь. Тот смотрел перед собой сухими глазами.
Бой-Баба подошла к Тадефи, сняла у нее с головы шапочку с радиопередатчиком. Надела.
- Дядь Фим, - просипела она. - Ты нас слышишь?
Голос отозвался громко и ясно, как будто он стоял рядом с ними:
- Слышу, золотая.
Глотая слезы, чтобы он не услышал, она выжала из себя:
- Дядь Фим, у нас ничего не получается… - она вцепилась зубами в кулак. - Мы не можем вас спасти, дядь Фим. Простите. Простите нас, пожалуйста…
Она сказала это, и как будто лампы потемнели в грузовом доке. Все стихло.
- Я понял, золотая. Но все равно спасибо.
Голос в наушнике улыбался.
- Дядя Фима, я… - заговорила, глотая слезы, Тадефи, поднеся лицо к наушнику Живых. - Это я виновата… это из-за меня… - она зажала рот ладонью и стояла, не двигаясь. Плечи ее тряслись.
- Ничего, братцы, - голос в наушнике окреп. - Когда-то надо и честь знать. Если б меня заранее спросили, я б, наверное, именно такую смерть бы и попросил. И потом…
- Что "потом", дядь Фим? - глухо спросила Бой-Баба.
Голос вздохнул:
- Как хорошо, что вас слышно.
Они оставались на связи еще сорок минут. Говорили ни о чем - просто слушали голоса друг друга. Охранник отвечал твердо и мужественно. Потом начались помехи.
Связь пропала.
Кислорода в скафандре дяди Фимы оставалось еще на два часа тридцать минут.
Глава 17
В грузовом доке стояла тишина.
- Я его никогда не забуду, - глухо сказал Живых.
Тадефи всхлипнула и отвернулась.
- А где Йос? - невпопад спросила Бой-Баба.
Повернула голову и вздрогнула. Скрестив руки на груди, штурман Йос стоял в воротах грузового дока.
Лицо его было бледно. Он медленно прошел в док. Посмотрел на наваленные возле стыковочного шлюза скафандры. Нагнулся, поднял конец фала. Вгляделся. Поскреб карабин плоским желтым ногтем. Выпрямился и бросил фал поверх скафандра.
Последний разговор Йоса с дядей Фимой, вспомнила Бой-Баба. На корабле. Что там говорил ему охранник? А ничего, дошло до нее. Говорил-то Йос, а он только поддакивал. Пытался прощупать штурмана. А она вообразила, что он был с Йосом заодно…
- Мы не смогли его спасти, Йос, - тихо сказал Живых.
Йос кивнул.
- Я все слышал.
Конечно, он все слышал - он же следил за ними с мостика. Все они в тот день были заняты своим делом. Только капитан лежал у себя в отсеке. Кстати, как он там, подумала Бой-Баба. Надо сходить проверить.
Она подняла голову - и попятилась. Штурман стоял перед ней и смотрел на нее в упор. Глубоко посаженные глаза покраснели от усталости. Небритый подбородок подрагивал.
- Я снова ошибался в вас, астронавт, - Йос церемонно наклонил голову. - Теперь я это вижу. - Помедлил. Кадык на заросшей шее дернулся. - И снова прошу вас меня извинить.
Бой-Баба смущенно помотала головой.
- Не за что мне вас извинять, - потерянно сказала она. - Мы все на нервах. Это так понятно.
Йос внимательно смотрел на нее. У него какой-то странный взгляд, подумала Бой-Баба.
И все вспомнила, и ей стало горько и страшно. Йос хочет возвращаться на планету. Он мечтает забрать Троянца. А что будет с поселенцами?
И что будет - с ними? С Майером? Что замышляет штурман? Нутром чуяла, что ничего хорошего из этой посадки не получится.
Мысль о Майере подтолкнула ее.
- Капитану плохо было, - сказала она Йосу. - Я его в отсеке оставила. Надо сходить посмотреть, как он там.
На лице Йоса отразилось замешательство.
- В отсеке? - сказал он. - Капитан у себя в отсеке?
- Ну да, - кивнула Бой-Баба, чувствуя в горле горькую желчь от потери. Дяди Фимы больше нет. Это невозможно, так не бывает. Еще один близкий человек ушел, оставил ее одну…
- Как странно, - задумался Йос. - Майер заходил ко мне на мостик… как раз перед выходом группы. Я еще подумал, что он слишком рано встал на ноги, что ему это может повредить…
Тадефи шмыгнула носом.
- Я сейчас же пойду посмотрю, как он там, - она вытерла рукавом глаза и выпрямилась. - Где, ты говоришь, ты его нашла? - повернулась она к Бой-Бабе.
- Да вот тут и нашла, - ответила та, - где-то здесь он и прогуливался… - и осеклась.
Перед выходом группы прикованному к постели капитану зачем-то срочно понадобилось в грузовой док.
* * *
В обесточенном медблоке базы лаборант проснулся, словно от толчка. Он раскрывал рот и надсаживал грудь, но не мог вдохнуть, как ни старался. Профессор знал, что надо проснуться, что во сне он задохнется, и старался раскрыть глаза. Но глаза не открывались, словно склеенные, и он смотрел сквозь веки во тьму. Какая-то грязная толстая тетка в лохмотьях, с подведенными черным пронзительными глазами, сидела у него на груди, вонючей задницей вдавив его в жесткий пол. Она тащила из его горла веревку, и лаборант понял, что в этой веревке заключена его жизнь. Грязнуха вытянет ее всю и поведет на ней его, как бычка на рынок, туда, откуда никто не возвращается.
Лаборант схватился за горло, перехватывая воображаемую веревку, сжал покрепче и, наконец-то задышав и закашлявшись, проснулся.
С колотящимся сердцем - удалось, он обманул грязнуху и бежал от нее на эту сторону, в явь! - он таращился в черноту и слушал, как из обломанной культи крана капает в подставленную мисочку оставшаяся в коллекторе вода. Эти несколько ложек воды они с женой делили уже восемь дней.
Воздух в медблоке был пустой, кислорода в нем оставалось всего ничего. Он не вливался в легкие, а опустошал их с каждым вдохом. Еще максимум сутки - и все. Защитная металлическая оболочка медблока, нагревшаяся под малохольным солнцем, насквозь прожигала бетон. Лаборант полулежал на полу жаркой лаборатории на одеяле Мойры, обливаясь потом и стараясь забыть ведьму с веревкой.
Он сел на полу и поднял руку - проверить, как там жена. Мойра дышала еле слышно: часто и тихо.
Теперь Профессор жалел, что расколотил приемник: был бы хоть какой-то свет. Кряхтя, он поднялся и, держась за грудь, босиком прошлепал в неработающий гигиенблок. Вони от забившегося унитаза он уже не ощущал. На ощупь раздирая на подтирку хрупкие страницы древнего лабораторного журнала, он смотрел перед собой в темноту, на пульсирующий красный огонек чудом уцелевшего хронометра. Света он не давал, а только помигивал, отмеряя секундами оставшееся им время.
Справив нужду и подтянув пропотевшие трусы, лаборант прошлепал к огоньку поближе - постоянная тьма была непереносима. Поднес разодранный лабораторный журнал к пульсирующей красной точке - не удастся ли что-нибудь рассмотреть? Он увидел, чуть светлее окружающей тьмы, силуэт собственных пальцев и растянул рот в улыбке.
Но, как он ни щурился, ему не удалось разглядеть ничего на странице лабораторного журнала. Выхваченные из тьмы закорючки, выдавленные на дешевой старинной бумаге бледным карандашом, не складывались в формулы. Профессор усмехнулся и опустил журнал, разжав руки. Тот с шуршанием упал на пол. Приспичит - искать придется, подумал лаборант, но нагибаться за ним не стал.
На звук подойдя к раковине, он бережно взял в руки миску, тут же подставив под капли соседнюю. Сжимая миску в руке, на ощупь проследовал к постели жены. Потряс ее за голое, потное плечо в слезящихся кратерах язв.
- Мойра, водички… - прошамкал он сухим ртом.
Почувствовал, как она берет мисочку у него из рук. Стоял, наклонившись над ней, пока она делала два скупых, медленных глотка. Мисочка толкнулась ему в руки.
- Ты тоже пей, - просипела она безголосо и улеглась обратно.
Профессор знал, что она оставила ему гораздо больше, но сил возражать не было. Он жадно влил в горящее горло остатки воды и сел рядом с женой, держа ее за руку.
- Спи, - прохрипела она.
Он не ответил - закрыл глаза и смотрел перед собой в черноту, в которой пылало красное пятно - зафиксировавшийся на сетчатке огонек хронометра. Пятнышко становилось все меньше и темнее, меняло очертания, пока не стало похоже на искривленный знак невиданного химического элемента.
Задремавший лаборант вздрогнул и схватился за край кушетки. Спать нельзя! Огненный искривленный знак хоть и поблек, но все еще стоял перед глазами, окруженный черным бархатным полем. Профессор прищурился, пытаясь рассмотреть его получше. Что-то знакомое… знак раздвоился, поплыл перед глазами, и совсем рядом лаборант услышал довольный смешок.
Это толстая ведьма опять за мной пришла, подумал он. Но я с ней не пойду. Как Мойра одна помирать будет? Ей страшно будет…
- Уходи, - прошептал он, вытянув в темноту руки. - Пошла прочь! - и для убедительности потянулся за своим обсидиановым скальпелем. Схватил и поскорее засунул в карман, похоронив среди каких-то старых бумажек, использованных чипов и прочего мусора. Когда он вытаскивал руку, одна бумажка, зацепившись за рукав, упала на пол.
Ведьма обиженно побурчала и замолкла, но лаборант слышал ее натужное, зловонное дыхание. Ей же не нужен воздух, чего ж она дышит? Наверное, это и есть галлюцинации, осенило его.
- Наверное, - тоненько подтвердил бабий голос.
Лаборант схватился за край кушетки и почувствовал, как ведьма что-то пихает ему в руку. Он непроизвольно сжал пальцы и ощутил клочок бумаги - тот самый, что он обронил.
Надо же, и тактильные галлюцинации тоже, подумал он. А вслух сказал:
- Уходи. Мы не твои. - Слова находились сами - он и не сообразил бы, что сказать, но ведьму это, похоже, убедило.
- Уйду-уйду, - пропищал голос, и лаборант услышал шлепанье босых ног по полу. Шаги удалялись. Раздался смешок, скрипнула дверь - и все стихло.
Профессор сидел, обливаясь потом и хватая ртом пустые остатки воздуха. Рука его была по-прежнему сжата - так крепко, что он не мог понять, держит он в ней что-нибудь или нет. Он встал, подобрал пустую мисочку, добрался, натыкаясь на столы и шкафы, к раковине, вытащил подставленную мисочку и вылизал из нее накапавшую воду. В голове сразу просветлело.
Подойдя к огоньку хронометра, лаборант поднес к нему крепко сжатый кулак. Раскрыл пальцы.
Это был десятилетней давности пропуск на космодром Сатиш Дхаван, пожелтевший и в пятнах.
Он поднес руку ближе к глазам. Прищурился.
В темноте пятна на бумажке сами складывались в знаки. Профессор наморщил нос, всматриваясь, читая собственную галлюцинацию - это-то он понимал - буква за буквой и элемент за элементом.
Она оформилась в химическую формулу. Поводя головой из стороны в сторону, он смотрел на хрупкий листочек. Сердце заколотилось, а ноги разом ослабли. Лаборант схватился за железный угол шкафчика, на котором стоял хронометр.
Формула, которую он искал все эти месяцы, горела перед его воспаленным незрячим взором, а ему было ее ни запомнить, ни записать!
Да и зачем - запоминать? Какая от нее теперь польза?
Он потряс головой, разочарованный, и сунул листочек обратно в карман, при этом больно порезавшись о проклятый сверхострый скальпель. Он слизывал кровь с пальцев и уговаривал себя, что эта так называемая формула - лишь продукт воспаленной фантазии. Утром он проснется - если проснется, конечно, - и на трезвую голову она окажется случайным набором элементов, неспособных к логической связи между собой.
Но все-таки. Он усмехнулся и вернулся к постели жены. Потряс за плечо.
- Мойра, вообрази… - начал он и застыл.
В удушающем тепле лаборатории плечо жены налилось неживой тяжестью.
Профессор охнул, провел рукой по ее лицу, приложил ладонь к полуоткрытым губам. Ни дуновения. Приложил ухо к груди - где оно, это сердце, с какой стороны, как его надо слушать? Но грудь жены была тиха - ни стука, ни хрипа.
Он вскрикнул, начал толкать ее в грудь кулаками, воображая, что делает массаж сердца. Набрав полную грудь пустого воздуха, вталкивал его в ее легкие через рот и снова толкал кулаками в жесткие, еле прикрытые кожей ребра.
Когда Профессор совсем обессилел, то сполз на колени рядом с кушеткой, трясясь от возбуждения, ткнулся лицом в шею жены, в ее жесткие волосы, и замер, глядя перед собой невидящими глазами.
* * *
Капитан Тео Майер спал, подложив руку под ввалившуюся щеку. Желтоватое лицо его было покойно. Он лежал, по уши завернувшись в одеяло, и вздрагивал во сне.
Тадефи коснулась плеча Бой-Бабы:
- Лучше его не трогать. Проснется, тогда дадим ему лекарство.
На цыпочках все вышли в брехаловку. Йос повалился в кресло и застонал, закрыв лицо руками.
- Какой кошмар, - проговорил он. - Наш капитан! Наш Майер!
Он поднял голову, оглядел остальных жадными глазами.
- Но зачем он это делал? - пересохшими губами спросил штурман. Закрыл глаза, задумался. - Да, да, да - теперь все становится ясно! - он тряхнул головой и вновь застонал сквозь зубы. - Как же мы не сообразили, что Майер ненавидит Рашида больше всего на свете! Ведь именно из-за него Тео когда-то потерял все! Потерял своего Троянца!
Штурман схватился за голову, раскачиваясь в кресле. Через пару минут он поднял голову на остальных и быстро заговорил:
- А я-то все никак не мог понять, почему Майер так охотно согласился взять Рашида на борт. После всего, что между ними двоими было сказано и сделано. Я, по правде говоря, решил, что капитана тупо припугнули в Обществе Соцразвития. А оказалось… - штурман недоверчиво покачал головой, - оказалось так просто! Они сами на блюдечке поднесли Рашида Майеру. И он…
- Поня-атно, - Живых сидел в сторонке и кусал пластиковую соломинку, выуженную из автомата с кока-колой. - Это объясняет смерть Рашида. А нас тогда за что?
Йос нетерпеливо взмахнул рукой:
- Подождите! Я подозреваю, что Кок стал свидетелем убийства Рашида. Ведь он со своим диабетом вечно ошивался возле медблока. Именно поэтому он перед смертью хотел видеть капитана. И Майер избавился от него, пока тайное не стало явным.
Бой-Баба рассеянно кивнула. Несходняк, подумала она. Если Кок знал тайну капитана, какой смысл открывать ее самому капитану? Но вслух ничего не сказала.
- А потом произошла диверсия, - продолжал Йос. - И Майер об этом узнал.
- Как? - против воли спросила Бой-Баба.
Штурман пожал плечами:
- Через охранника? У него же в отсеке слежения просматривается весь корабль. Фима доложил Майеру о диверсии, и тот убил инспектора. А потом решил убить и самого охранника - как свидетеля.
- И нас заодно! - буркнул Живых и повернулся к Тадефи. Та сидела тихая, уткнув подбородок в ладошку. Прозрачные зеленые глаза смотрели устало.
- Я не могу поверить, что это Майер, - сказала она. - Он такой… такой порядочный.
Бой-Баба переводила взгляд с нее на Живых, потом на Йоса. В полутьме аварийного освещения звезды в иллюминаторе казались еще ярче. Дядя Фима тоже стал звездочкой - точнее уж, окаменевшей белой личинкой человека в космосе.
Дядя Фима не заслужил такой смерти, подумала она. Хотя… кто знает, что он успел совершить в жизни? Человек-то он был непростой. Как это она сказала на днях? - Рашида убили, чтоб он больше не плодил зла. Или что-то в этом роде. Она нахмурилась, вспоминая мысль. Рашид отказался взять на борт корабля больных поселенцев. Остановить преступника… убить, чтобы остановить.
Ее лоб разгладился. Она подняла голову и оглядела остальных.
- Вы все ошибаетесь, - беззвучно шевельнулись ее губы.