– Уж это как пить дать! Да и глаза выколют, пожалуй. Ну, уши-то без разговоров отхватят. Пальцы по одному...
– Нет, нет, замолчи! Не хочу ничего слышать, – взвыл Онибабо.
– Поздно, – трагичным тоном сказал Вадим. – Слушай же! Я, рядовой ОАТ Вадим Косинцев, и мой соратник, рядовой ОАТ Ирвин Чьянгугу, находимся здесь, на берегу реки Касуку...
Онибабо, крича: "Прекрати! Прекрати!", отскочил назад и заткнул уши руками.
– Хорошо бы совсем удрал, – прошептал Ирвин.
Однако столь счастливое событие не значилось в программе этого вечера. Через считанные мгновения ефрейтор опомнился. Более того, нашел элегантный выход из щекотливой ситуации. Он выудил из кармана замурзанный носовой платок, с помощью зубов разодрал его надвое и вставил половинки в уши. Затем вновь навел на друзей пистолет и преувеличенно громким голосом сообщил:
– Я буду сопровождать вас до штаба великого командарма. Во-первых, мне известен короткий путь. Во-вторых, под охраной вам будет спокойней. В-третьих, жалование капрала в полтора раза выше, чем у ефрейтора. Быстро собирайтесь!
Ирвин начал одеваться.
– Находчивый сукин сын, – огорченно буркнул Вадим, шнуруя ботинки. – Но если мы бросимся от него в разные стороны, то наверняка сумеем удрать. Хотя бы один сумеет. Давай, брат, на счет три. Сейчас, только шнурок заправлю. Раз...
– Подожди! – нервно прервал его Ирвин. – Что значит "хотя бы один"? А вдруг это окажусь не я? Тем более ты одет и обут, а я нет. Не побегу я по этим поганым кустам босиком и с голым торсом, они колючие! И змеи ползают! Короче, я не готов отвлекать на себя внимание придурка с пистолетом, пока кто-то там спасает свою шкуру.
– Почему кто-то? Ведь это буду я, твой командир и друг.
– Раз друг, так сам и отвлекай. А я спасусь. Расскажу полковнику Велтенбранду, как ты героически погиб, и тебя наградят посмертно. На могилу цветы стану носить. Девушке твоей сообщу про нашу боевую дружбу и про твои последние минуты жизни. А может, и в гости съезжу, когда отпуск дадут, утешу чем смогу. Как ее зовут, вроде Эльза? Она блондинка, надеюсь?
Вадим с презрением посмотрел на двуличного американца. Тот между тем нахлобучил на череп дурацкую каску и скорчил рожу, невинней которой трудно было представить. Лицемер чертов.
Косинцев сплюнул сквозь зубы и процедил:
– Теперь понятно, почему во Второй Мировой мы еле дождались от вас открытия второго фронта.
– О чем ты, чувак? Какой второй фронт? Да вы вообще в той войне не участвовали! Америка в одиночку разгромила полчища нацистов и узкоглазых. Мне прадед рассказывал, он под Сталинградом воевал! Ну, англичане немного помогали.
– Охренел, солдат? Ладно, проехали. Тем более, помнится, чернокожих тогда в боевые части не брали. И правильно делали. – Вадим нахмурился, подпустил в голос металла: – В таком случае, рядовой Хэмпстед, слушай команду. Раз побег не удался, по прибытии в расположение ОАТ приказываю тебе убить Мвимба-Хонго.
– Чувак, да ты спятил! – испугался Ирвин. – Как я это сделаю? У него телохранители. Да и остальные таха... Меня же в клочки разорвут. Ты забыл о волшебной метке на моей шкуре? Да меня за одну секунду прирежут, чувак.
Сохраняя каменное выражение лица, Вадим пожал плечами.
– Не "чувак", а "господин сержант" и "сэр". Это первое. Приказ отдан, солдат. Это второе. За невыполнение боевой задачи трибунал – это последнее.
– Да забей его себе в очко, этот гребаный трибунал! Не страшнее смерти!
– Сэр, – сухо напомнил Косинцев.
– Шкура сержантская, сэр, мать твою! – окончательно распсиховался американец. – Asshole! А я его другом считал...
– Я тебя тоже.
Оба набычились и стали смотреть подчеркнуто в разные стороны. От этого увлекательного занятия их оторвал пронзительный окрик ефрейтора Онибабо. Бывший капитан, размахивая оружием, велел безотлагательно двигаться вверх по реке.
– Ориентир номер один – костер. Около него остановитесь.
Сохраняя сердитое молчание, диверсанты побрели к еле теплящемуся ориентиру номер один.
* * *
На песке возле костра лежала кучка сухих веток, было разбросано множество мелких косточек вроде рыбьих и останки беспозвоночных. Надкрылья жуков, головки личинок и давленые черви.
Одуряюще пахло жареным мясом. Чуть в стороне, на расстеленных широких листьях лопуха лежали длинные прутики с нанизанными на них змеями. Змеи были мелкие, видимо подростки. От этих пресмыкающихся и распространялся дивный шашлычный дух. Из разрезов в длинных телах торчали освобожденные от жестких панцирей жуки, жирные личинки без голов и аппетитно подрумяненные червяки.
– Хухум-ржа?! – дружно выдохнули диверсанты. После чего переглянулись, поморщили носы и вновь сделали вид, что незнакомы.
– Хухум-ржа, – распевно промурлыкал Онибабо, невольно отвечая на вопрос, которого даже не слышал. Так мурлычут мамочки над любимыми чадами, механики над своими машинами и гурманы над деликатесами.
В слабых отсветах огня стало видно, что его губы, руки и даже пистолет обильно вымазаны жиром. Очевидно, ефрейтор во время дневной разведки наткнулся на гнездовье хухум. Удержаться от того, чтобы приготовить на костре вожделенное для всякого истинного таха блюдо, было выше его сил. Желание набить утробу змеиным мясом с добавлением ползающих и летающих специй перевесило даже чувство долга перед народом и великим командармом. Впрочем, в отличие от беспечных диверсантов, осторожности и наблюдательности Онибабо не утратил даже за пиршеством. Ведь это он сообразил подкрасться и арестовать предателей, а не наоборот.
Не спуская Вадима и Ирвина с мушки, Онибабо начал свободной рукой заворачивать хухум-ржу в листья и переправлять истекающие жиром колбаски в карманы. Управившись с этим непростым делом, ефрейтор удовлетворенно прищурился. Вытер ладонь о штанину, пощелкал пальцами, привлекая внимание пленников.
– Теперь двигайте направо. Видите, вдалеке торчит башня головидения?
– Нет, – опять одновременно сказали разведчики.
Видеть-то они видели, башня штука заметная, тем более с прожекторами на макушке. Ее не сумели закрыть даже глухие стены заброшенных бараков. А возражали ООНовцы из чувства противоречия – очень уж противно ощущать себя болванами, застигнутыми врасплох.
Зря старались: заткнувший уши негр все равно их не расслышал.
– Да, – закивал он, – правильно, с огнями на шпиле! Она самая. Пока держите направление на нее. Когда дойдем до первых домов, в город не углубляйтесь, а сворачивайте опять налево. Там будут деревянный тротуар и фонари. Когда достигнем нужной улицы, скажу. Все, марш!
Онибабо отпустил диверсантов на десяток шагов и двинулся следом. Вскоре послышалось громкое чавканье, сопровождаемое счастливыми возгласами. Проклятый тостяк возобновил поглощение легендарного блюда.
– Это надо же, как жрет заразительно, боров холощеный, – пробурчал Вадим.
Ирвин усмехнулся, но быстро опомнился. Смеяться над шутками шкуры-сержанта, пообещавшего отдать под трибунал, было ниже его достоинства.
– Эх, и почему я не абориген? – продолжал бормотать Косинцев, косясь на американца.
Он уже жалел, что погорячился, приказав тому обязательно шлепнуть Шамана. Ясно же, что дело это невозможное. Однако признавать свою ошибку перед подчиненным – дурной тон и тяжкий удар по авторитету командира. Лучше попытаться вернуть дружеское расположение другим способом.
Вадим подсвистнул:
– Эй, янки, да ведь ты у нас таха. Попроси у землячка пару копченых гусениц. Авось угостит. Или тушеного навозного жука. Прикинь, солдат, высосешь ему брюшко, схрупаешь головогрудь... Объедение, наверно. Что зафыркал? Слюнки побежали?
– Я с вами не разговариваю, господин сержант. Сэр.
– Иди ты! Что, правда?
– Так точно, сэр. Правда, сэр. Не разговариваю, сэр.
– Ну и на здоровье. Тогда я с Онибабо поболтаю. Эй, ефрейтор, хочешь анекдот? Хороший, смешной, про тувлюхов. Что молчишь, будто дерьма в рот набрал? – Вадим обернулся и захохотал: – А-а-а, так оно и есть!
Он подмигнул Ирвину, мотнул головой назад. Тот покосился на Онибабо и тоже прыснул. Троица как раз успела миновать безлюдные трущобы и приблизиться к первому городскому фонарю. Тот оказался неожиданно ярким, с широким углом охвата. Наверное, еще первые цивилизаторы-земляне ставили. Говорила же Зейла, что где-то здесь находился выход главного дагонского А-канала.
В белом, немигающем свете развеселившая Вадима картинка была видна до мельчайших подробностей. Щеки у конвоира раздулись, изо рта торчал мотающийся змеиный хвост и клочки лопуха. Челюсти энергично двигались, а по подбородку стекали зеленые от растительного или жучиного сока слюни. Заметив, что за ним наблюдают, ефрейтор поспешно втянул в пасть остатки хухум-ржи и неразборчиво что-то забубнил, помахивая пистолетом. Кажется, велел смотреть вперед.
– Ладно, ладно, – сказал ему примирительно Вадим, после чего снова обратился к Ирвину: – Слышь, брат, как считаешь, командование ОАТ сильно обрадуется, когда узнает о злостном нарушении субординации?
– Что ты имеешь в виду?.. – хлопнул глазами Хэмпстед. И после короткой паузы нерешительно добавил: – Сэр?
– Ну, ты прямо какой-то заторможенный. Посуди сам: великий командарм таха и его верный начальник штаба уж которые сутки сидят на сухом пайке да бананах. Буквально зарабатывают язву желудка. А этот пузатый скот тайком – тайком, брат! – пожирает свеженькую, с пыла с жара хухум-ржу. И делиться ни с кем из боссов явно не намерен. Смотри, как торопится, подъедает остатки.
Губы Ирвина искривила зловещая ухмылка.
– Предлагаешь заложить головозадого?
– Выбирай выражения, воин! – притворно возмутился Косинцев. – Что значит заложить? Выполняя воинский долг, доложить по команде. Так мол и так, отвратительно чревоугодничал, чем уронил достоинство ефрейтора ОАТ...
– ...На глазах ошеломленного и возмущенного гражданского населения.
– Чем вызвал ненависть простых киафу! Соображаешь! – похвалил Вадим. – Все-таки не зря вы, янки, пятьсот лет без остановки друг друга по судам таскаете. У вас, наверное, уже в крови умение придумывать всякие такие крючки и подлянки. – Последнее слово он произнес по-русски, не отыскав в своем словаре французского аналога.
– Во-первых, поправлю тебя в терминах. Что еще за "крючки"? Что за "podli’anki"? Мы называем это отягчающими обстоятельствами. А во-вторых, я ничего не придумывал, поскольку имеется ровно два надежных свидетеля. Не родственники, не деловые партнеры, которым был бы выгоден сговор... ну и так далее. Косинцев и Хэмпстед. Так, чувак?
Вадим согласно кивнул. Восхищенно покачав головой, он протянул американцу ладонь для рукопожатия:
– Ну, гигант! Дьявол, как удачно, парень, что ты на моей стороне!
Ирвин в течение секунды смотрел на сержантскую кисть, размышляя, стоит ли идти на примирение, наконец, решился и крепко пожал.
– Ну, и от тебя иногда бывает кое-какая польза, – сказал он. – Например, новый анекдот можно услышать.
– И порой даже не один! Рассказывать?
– Ага. Только давай уговоримся, чувак. Чтоб без тувлюхов, мавротопцев и вообще без аборигенов. Надоело, что мои новолиберийские братья в анекдотах постоянно идиотами выглядят. Наверное, у вас, русских, имеются какие-нибудь свои приколы?
– До хрена! Просто до чертовой матери, брат! Вот, например, этот. Идут, значит, по тайге три коренных сибиряка: тувлюх, мавротопец и таха...
* * *
Спустя четверть часа медленного продвижения вдоль реки Люсьен угодил в глубокую яму – очевидно, бывший омут. Под наслоением грязи, ветвей и мусора определить опасный участок не представлялось возможным. Вдобавок LSn-01.2 не слишком серьезно следил за дорогой – он внимательно прислушивался к тому непостижимому созданию, что все быстрее зрело в его груди.
Принимая максимум предосторожности, андроид вытянул тело из ловушки и попытался продолжить движение, однако конечности отказались служить. Видимо, без дозы целительного вещества, которое он перестал употреблять, его органы и системы потеряли возможность функционировать достаточно долго.
LSn-01.2 под действием сил гравитации медленно опустился на колени и принял позу зародыша, пытаясь уловить директивы от "бутыли". Он безропотно принял бы смерть, если бы последовало такое указание. Но эмбрион молчал. Впрочем, Люсьен уже никуда не спешил. Длительное пребывание вдали от диверсантов пагубно влияло на оперативную память андроида. Боевое задание еще не успело полностью стереться из нее, но уже приобрело самый низкий приоритет.
Спустя два часа пребывания в коме LSn-01.2 отчетливо понял, что должен использовать десять миллилитров ртутной жидкости, чтобы обрести подвижность. Создание вновь жертвовало своей плотью ради него. В этот раз не бесплатно. Плата была страшна, но закономерна. Люсьену следовало найти подходящего человека, умертвить и как можно скорей поместить содержимое сосуда в труп. Период вынашивания закончился, пришла пора рождения младенца.
Оперируя сохранившей слабую подвижность рукой, Люсьен извлек "бутыль" из груди.
ГЛАВА 21
Временная база ОАТ встретила диверсантов неожиданным безлюдьем. Внутри хибары находилось всего несколько десятков человек – определенно меньше сотни. Воины ковырялись в консервах, без особенного азарта метали игральные кости или лежали на полу, равнодушные ко всему на свете.
Некоторое оживление наблюдалось лишь возле штабной загородки. Там раздавали продукты и денежное содержание возвратившимся из дневной разведки бойцам.
– Обалдеть, как быстро редеет воинство, – шепнул Вадим. – Разбегаются солдатики. Уже и повышенное жалование не держит.
Он покрутил головой в поисках Зейлы, по которой даже успел соскучиться. Девушки нигде не было. В груди у сержанта зашевелилась тревога. Неужто и она сделала ноги? Без него... Ну и стерва!
– Еще бы им не разбегаться, – отозвался Ирвин. – Посмотрели, наверное, как укреплен президентский дворец, вот и навалили в штаны. А сейчас по бабам подались – дерьмо отстирывать. И правильно. Кому охота на пулеметы и колючую проволоку лезть?
– Кое-кому, видать, охота. Не все еще драпанули.
– Чувак, ты на их хари взгляни! Урод на уроде. Тут только висельники остались, которые из-за денег в армию вступили, да самые безмозглые таха. Ну, еще фанатики.
– А мы с тобой кто?
– Неудачники, ясен перец.
– Брось. Мы – герои, верные долгу и приказу.
– То есть дебилы, – нашел унизительный, но максимально верный синоним Ирвин.
На том дискуссия прервалась. Они достигли штабной ширмы с морскими звездами и русалками, поэтому болтливые языки следовало прикусить.
Прежде чем доложить командованию о блестяще выполненном задании, разведчики свернули к капралу Цаво. Ведь именно он по традиции выступал в роли кормильца и кассира рядового состава ОАТ. А солдат, забывший о пайке и жалованье – не солдат вовсе, а шпак в военной форме.
Цаво сидел за столом, составленным из картонных коробок с тушенкой, и важно перелистывал потрепанный гроссбух. Рядом на корточках пристроился Квакваса. По своей гнусной привычке подлизываться к влиятельным людям он без передышки шутил и делал каптенармусу комплименты. То льстиво восхвалял его ум, то храбрость, а то и красоту. Большинство здравиц сильно напоминали любезности гомосексуалиста, "клеящего" нового дружка. Цаво, однако, принимал комплименты как должное.
Увидев Косинцева и Хэмпстеда, Квакваса замолчал, враждебно скривился и отвернулся.
"Ну почему патрули киафу этого вонючего клопа не задержали?! – расстроился Вадим. – А еще он мог бы с управлением джипа не справиться и въехать на полной скорости во что-нибудь огнеопасное. Положим, в цистерну с бензином. Чтобы "Бах!" – и оба с полковником Забзугу отправились гостить к Номмо. Те, поди-ка, любят копченое негритянское мясо на ребрышках".
Увы, все это были только мечты.
Следующее разочарование преподнес разговор с каптенармусом. Ни денег, ни еды друзья от него не получили. Продолжая мусолить амбарную книгу, Цаво сообщил, что имеет приказ первым делом направить разведчиков к Мвимба-Хонго. Дескать, командарм сам решит вопрос об их вознаграждении.
Ирвин в запале попробовал качнуть права, да только ни черта из этого не получилось. Цаво сварливо поинтересовался, понятна ли рядовому Чьянгугу разница между испорченной и свежей тушенкой? А между "заберите ваши денежки, рядовой Чьянгугу" и "выдача жалования прекращена до утра"? Если понятна, то какого Насра рядовой Чьянгугу выступает? Лучше бы брал пример с ефрейтора Онибабо, который терпеливо и без суеты ждет своей очереди. И, стало быть, получит все, что ему причитается.
– Подходи, Онибабо! – приветливо поманил его капрал.
Тот, однако, гордо отказался как от консервов, так и от метикалов.
– Не сейчас. Вот увидишь, после моего доклада великому командарму тебе придется выдать мне капральское жалование, – проорал ефрейтор. – А то и офицерское!
Цаво с доброй улыбкой покрутил пальцем у виска. Видимо, на веку каптенармуса еще не было случая, чтоб кому-то вручали лишние деньги. Квакваса тут же подобострастно захихикал и повалился с корточек на задницу. От радости он даже принялся стучать ладошкой по полу. Впрочем, заткнулся исключительно быстро. Проходя мимо весельчака, Вадим ненароком наступил ему на запястье. Тут же выяснилось, что титановая пластина в подошве армейского ботинка плюс девяносто килограммов живого мяса – превосходное сочетание для кастрации фальшивого веселья. Да и натурального, пожалуй.
Квакваса злобно заверещал, Ирвин загоготал, Цаво принялся ругаться в адрес всех троих. Только Онибабо было все равно – он грезил о повышении звания.
При входе в "штаб" торчал один из личных охранников Шамана. Головка у часового была маленькая, тело же крупное, а физиономия такая страшная, что малым детям и беременным женщинам лучше не показывать. Помаргивая пустенькими глазками, громила деловито и без церемоний обыскал диверсантов. Реквизировал оба ножа, автомат у Ирвина и лишь после этого разрешил предстать перед командармом.
С Онибабо номер "а ну-ка обыщи" не прошел. Ефрейтор сравнительно легко расстался с затычками в ушах, но из-за пистолета так развопился, что на шум выскочил полковник Забзугу. Бросив полный ненависти взгляд на диверсантов, он приступил к улаживанию конфликта. После переговоров пистолет было разрешено оставить.
– Все равно не заряжен, – успокоил телохранителя начальник штаба.
– Fucked again... – простонали диверсанты в голос. – Опять нас поимели...
Обстановка за ширмой оставалась прежней. Духота, насекомые. Запахи пота, ваксы и плохого одеколона. Помост для Мвимба-Хонго, раскладушки для полковника Забзугу и телохранителей, походные стульчики. Громоздкий железный стол с развернутой картой Малелы. Поверх карты – оружие и тарелки, полные засохших объедков.