В город он вошел днем, когда городские ворота были открыты и добросердечно пропускали всех желающих. Здесь было ощутимо теплее, чем в лесу. Однако, когда проселочная дорога сменилась мощеной булыжником мостовой, Дмитрий не очень обрадовался - он хорошо чувствовал, что город не так доброжелателен к нему, как лес. Дома смотрели наглухо закрытыми ставнями, редкие прохожие бросали на него угрюмые взгляды исподлобья. Здесь все были чужими друг другу - совсем не так, как в деревнях, где люди открыты и доброжелательны, и всегда готовы дать приют страннику.
Здесь, в городе, приют ему просто так никто не даст - это он понял сразу. Между тем у него закончился запас воды, которую он набрал несколько дней назад из встретившегося ему чистейшего родника. Хлеб (им поделилась деревенская старушка, у которой он останавливался на ночлег, за то, что он избавил ее от давней ноющей боли в колене), он доел еще вчера. Денег у него не было, а между тем под ложечкой сосало, мучила жажда, да и вечер был не так уж и далек.
Однако путь и здесь привел Дмитрия именно туда, где он был нужнее всего.
Чем дольше он шел по городским улицам, тем выше и наряднее становились дома, а сами эти улицы - многолюднее. Его внимание вдруг привлек шум, доносившийся с противоположной стороны улицы. Там, возле каменного двухэтажного дома с массивными дубовыми дверьми и изящным резным балкончиком, украшенным цветами, собравшись в кучку, громко кричали несколько женщин. Со всех сторон на их крик сбегались зеваки, и выглянувшая с балкона хорошо одетая дама, посмотрев вниз, вдруг тоже громко вскрикнула и упала без чувств на руки выбежавшего следом мужчины. Дмитрий бросился туда, и, растолкав кричавших женщин, увидел, что прямо на мостовой лежит навзничь хрупкая и совсем юная девушка. Ее белокурые волосы и булыжник под ее головой были окрашены кровью. Дмитрий склонился над девушкой, опустил ладони на ее голову, и начал шепотом творить заклинание на заговаривание крови, а затем мощными энергетическими потоками восстанавливать поврежденные кости и ткани и возвращать их к жизни. Через пару минут девушка открыла глаза и улыбнулась Дмитрию.
Отирая вспотевший лоб, он поднял глаза, увидел ошарашено глядевших на него примолкших теток и подбегающего к нему солидного мужчину, того самого, что подхватил на руки упавшую в обморок женщину. Впрочем, она тоже уже успела прийти в себя, и теперь семенила следом за мужчиной.
- Снежана! - закричала женщина, склонившись над девушкой и гладя ее по лицу.
Следов крови больше нигде не было видно, и синие глаза девушки смотрели живо.
- Мама, со мной все в порядке, - сказала она пока еще слабым голосом, - не волнуйся.
- Надо отнести ее в дом, - сказал Дмитрий, к моменту прихода в город уже довольно сносно говорящий на местном наречии.
Вместе с мужчиной, оказавшимся отцом девушки, они аккуратно подняли Снежану и бережно, как драгоценный груз, внесли ее в дом, где уложили на нарядную кушетку. Здоровью девушки явно больше ничего не угрожало, она даже не хотела ложиться, и настаивала на том, что может ходить сама.
- Вы великий лекарь! - сказал мужчина, отозвав Дмитрия в соседнюю комнату. - Я никогда не видел такого мастерства. Я вам обязан по гроб жизни. Если бы не вы… У маленькой Снежаны дурная привычка свешиваться с балкона, чтобы полюбоваться на свисающие вниз гроздья цветов. Никто не думал, что это может привести к беде. Видимо, ее что-то испугало, и она не смогла удержать равновесия… Какое счастье, что все позади! Вы можете остаться в моем доме на правах члена семьи. Вам гарантирован кров, стол, и очень приличное жалование, чтобы вы лечили мою семью. Вы не пожалеете, обещаю!
- Благодарю вас…
- Игнат, зовите меня просто Игнат.
- Благодарю вас, любезный Игнат, но, к сожалению, не могу воспользоваться вашим предложением. Я задержусь у вас, если позволите, на пару дней, чтобы проследить за состоянием Снежаны и убедиться, что ей действительно ничего не грозит. Но потом я должен буду вас покинуть. Мой путь и мой рок требуют этого.
- Понимаю… Требованиям рока и впрямь нельзя перечить. Ну что ж… Но вы достойны вознаграждения.
Дмитрия поселили в комнате для гостей, и два дня, пока он продолжал лечить Снежану, кормили самыми изысканными яствами, и поили напитками, о существовании которых он даже не подозревал. А когда состояние Снежаны полностью вернулось в норму, и он собрался уходить, хозяин вручил ему увесистый мешочек. В нем были золотые монеты - много золотых монет.
Дмитрий раньше никогда не видел денег. Там, где он вырос, в них и нужды не было. Пелагея не брала денег с односельчан за свое искусство, и Дмитрию завещала - никогда не требовать оплаты, но если дают, не отказываться. Односельчане расплачивались с Пелагеей кто мешком картошки, кто двумя десятками яиц, кто кувшином молока… Дмитрий не знал, сколько денег в мешочке, однако предполагал, что немало - но хозяин пресек все его попытки отказаться:
- Поверьте, деньги ничего не стоят по сравнению с тем бесценным сокровищем, которое вы сохранили для нас - жизнью дочери. Я состоятельный человек, и могу позволить себе расплатиться с вами щедро, хотя то, что я вам дал - лишь ничтожная часть подлинной цены того, что вы сделали. Помните, я в вечном долгу перед вами, и вы всегда можете прийти в мой дом за любой помощью и с любой просьбой.
Дмитрию ничего не оставалось, как взять деньги, и в последний раз переночевав в гостеприимном доме на мягкой пуховой перине, рано утром двинуться дальше. Хозяин объяснил ему, что местность, по которой предстоит идти Дмитрию, достаточно густо заселена, на его пути будут все время встречаться маленькие и большие города, и он всегда найдет харчевню, где можно пообедать, и постоялый двор либо гостиницу, где можно остановиться на ночлег. Кухарка, которой оказалась одна из тех женщин, что кричали под балконом над разбившейся молодой хозяйкой, успела собрать ему на дорогу заплечный мешок с едой и напитками.
К вечеру добравшись до дальней городской окраины, Дмитрий зашел в харчевню, решив пока поберечь полученные от кухарки припасы - мало ли что ждет в пути… Для начала он заказал себе местный напиток, название которого уже знал. И, попивая его, смотрел и слушал, сколько за что платят другие посетители харчевни - оценивал местные цены. После чего спросил у хозяина, сколько стоят хорошая похлебка, тарелка местных овощей и кисель. Оценивший сметливость путника трактирщик не стал жульничать и назвал цены такие же, какие Дмитрий уже слышал. Сделав заказ, молодой лекарь смог понять, что Игнат в благодарность за жизнь дочери отвалил ему действительно огромную сумму. По крайней мере, на остаток пути ему точно хватит - чтобы сытно обедать и не отказывать себе в приличном ночлеге.
Плотно поев и расплатившись, Дмитрий вышел из харчевни, буквально затылком почуяв, что вслед ему смотрят двое мужчин, сидевших за соседним столиком. И смотрят так, как, бывало, смотрели на него волк или рысь, скрадывающие себе добычу на пропитание. Но с тем, что также могут смотреть и чувствовать люди, а не звери, молодой лекарь столкнулся впервые. И это было неприятно.
Он сразу обратил на них внимание, потому что от них веяло чем-то недобрым. Дмитрий раньше не встречался ни с чем подобным. Словно какая-то странно неприятная волна шла от них, болезненная, как будто грубым наждаком водили по коже. Один из мужчин был рослый, могучий, чернобородый, второй - невысокий и по сравнению с первым даже как будто щуплый, но в его глазах проглядывалась какая-то нехорошая сила.
Зайдя в гостиницу при харчевне, он расплатился с хозяином за комнату, оказавшуюся весьма скромной, если не убогой. Дверь изнутри закрывалась на хлипкую защелку. Раньше Дмитрий никогда бы не обратил на это внимания - ему приходилось ночевать и в лесу, и в чистом поле, ничего и никого не опасаясь. Но сейчас хлипкая дверь почему-то вызвала его беспокойство.
Однако заснул он сразу, как только улегся на узкой, скрипящей кровати. А проснулся от того, что ощутил в комнате чье-то постороннее присутствие.
Была непроглядная тьма, даже зыбкий лунный свет не пробивался сквозь плотно закрытые ставни. Сквозь полуприкрытые веки Дмитрий увидел склонившуюся над ним черную фигуру. Прямо перед его лицом тускло сверкнуло лезвие ножа.
Пальцы Дмитрия сами собой, как будто даже помимо его воли, перехватили руку, занесшую нож, за мгновение до того, как лезвие готово было впиться в его шею. Тело как по чьему-то незримому приказу, скрутилось, скользнув с кровати вниз и увлекая, подминая под себя, тело непрошеного гостя, по дороге ломая ему сжимавшую нож руку сразу в двух местах. А зародившийся в глотке разбойника крик боли Дмитрий пресек, завершая движение, ударом локтем в кадык. И сразу же откатился вбок и стремительно вскочил на ноги, поскольку в комнате был еще кто-то.
И он сразу же напал - стремительно, ловко, обрушив на Дмитрия град умелых ударов. Да, вот где пригодилась вторая, воинская наука ведуньи Пелагеи. Привычно войдя в боевое состояние, он увел часть ударов и, оттолкнувшись от последнего, самого сильного удара ногой, качнулся вбок - вперед, резко присел, схватил одной рукой стоящий тяжелый табурет, а другой подтолкнув нападавшего в поясницу. И, распрямившись, одновременно развернулся на обеих ногах, от всей души врезав табуретом по башке провалившегося вперед нападавшего.
Миг - и второй непрошенный гость с разлету врезался в стенку. Дмитрий вдруг понял, что, как кошка, видит в темноте. Это были те двое, которых он заметил в харчевне. Чернобородый гигант не подавал признаков жизни, а второй, по виду хлипкий, оказался крепким и живучим. Видимо, он сумел таки отреагировать и на удар табуретом и на столкновение со стеной, потому что остался стоять на ногах и, тряся головой, разворачивался к Дмитрию, принимая стойку, выдававшую умелого бойца. Так что тому ничего не оставалось, как атаковать самому. Жилистый не собирался сдаваться, ловко уворачиваясь от ударов Дмитрия. Но продержался он недолго - молодой лекарь довольно быстро подсек разбойника и, добавив "в лет" ногой по ребрам и сбив дыхание, навалился сверху и скрутил тому руки. Уроки Пелагеи и впрямь пригодились, хотя воспользоваться ими Дмитрию пришлось и не по своей воле…
Подойдя к столу, он зажег свечу, и увидел, что оба бандита живы-тот, крупный и бородатый, просто без сознания, а этот, живучий и верткий, злобно скалится, пытаясь освободиться от ремня, которым Дмитрий связал ему руки. Использовав для этого кожаную плеть, которую, по совету Пелагеи, всегда носил с собой, благо учила его старая ведунья, как биться и этим гибким оружием, которое в умелых руках могло противостоять даже мечу. На шум прибежал трактирщик.
- Что ж ты, хозяин, своих постояльцев от грабителей не бережешь? Смотри, слава дурная пойдет! - только и сказал Дмитрий, одевшись и собрав свой нехитрый скарб. Он не собирался оставаться здесь даже до рассвета.
Хозяин лишь испуганно таращил глаза, явно опасаясь, как бы постоялец не потребовал назад деньги.
Но Дмитрий о деньгах даже не заикнулся. Выйдя из корчмы, по темным улицам он пошел прочь из города.
В тех краях, где он родился, зло было давно и надежно побеждено. О том и Пелагея ему рассказывала. Но здесь, в этих землях, дело обстояло не так. Здесь зло гнездилось и росло в чьих-то темных душах. И впервые столкнувшись с этим столь явно, Дмитрий почувствовал, что не должен уподобиться таким порченым людям, не должен дать злу взрасти в своей собственной душе. Ох, как не хотелось Дмитрию не только что убивать, но и наносить другому, пусть и злодею, даже малейшие физические повреждения… А пришлось. И тогда он впервые в жизни задумался о том, можно ли создать такую систему боя, чтобы и за себя можно было постоять, и не убивать при этом никого, а лишь сделать нападение бесполезным и глупым занятием. Да, о многом заставило задуматься молодого лекаря первое столкновение с явной агрессией.
Как видно, урок не пошел впрок. И к вечеру того же дня уже трое бандитов - двое, бывшие в трактире и еще один подельник, нагнали его на проселочной дороге. Начинало смеркаться, когда три бесшумные тени, отделившись от деревьев, перегородили дорогу Дмитрию. Конечно, ведь он недостаточно хорошо с ними разделался там, в гостинице - пощадил, не только жизнь сохранил, но даже увечий тяжелых не нанес. А что делать с такими бандитами - видимо, никто не знал, все - таки очень редко они встречались. Вот и хозяин гостиницы, по - видимому, просто вышвырнул их на все четыре стороны.
- Что вы хотите, люди? - спокойно спросил их Дмитрий.
Бандиты от таких слов и тона замешкались. Однако чернобородый, одна рука которого покоилась на перевязи в некоем подобии лубков, тут же нашелся:
- Деньги давай!
- Вот, возьмите, - Дмитрий вынул из кармана горсть серебренных и медных монет, которые дал ему в качестве сдачи хозяин корчмы и бросил их на дорогу у ног грабителей.
Те, ошарашенные видом денежной россыпи, сунулись, было, подбирать, но тут же, опомнившись, бросились на него с воплями:
- Все деньги давай! Все, что есть у тебя!
- Ну что ж, раз так!..
Обученное Пелагеей тело опять сумело в совершенстве постоять за себя. И через пятнадцать ударов сердца Дмитрий уже сваливал в придорожную канаву бесчувственные тела. Собрав рассыпанные на дороге деньги, он бережно убрал их обратно в карман и пошел дальше. Теперь разбойнички придут в себя не скоро!
Путь его лежал на север - дальше и дальше, к берегам северных морей. Угораздило же Мирослава забраться в такую глушь! Долго он еще шел по городам и весям, людей разных встречал - по большей части добрых и справедливых. И болезных лечил, и новые знания получал, и новые края видел… Правда, еще пару раз пришлось ему на лесных дорогах столкнуться и с разбойниками, да только наука боевая, Пелагеей преподанная и умение жить в лесу помогли отбиться и буквально раствориться в лесу. Так что оба раза нападавшие не смогли его схватить, а потом сыскать в лесных чащобах. Поскольку лес его, хотя и бывшего в тех местах гостем, признавал своим, а разбойники, хотя они в чащобах этих жили, оставались для природы чужими.
К счастью, любая дорога имеет конец.
Снова пришла весна, затем и она закончилась, уступив место лету, да и лето уже близилось к зениту, когда Дмитрий пришел, наконец, в северный край суровых скал и дремучих лесов, где и жил Мирослав.
Дул довольно - таки прохладный ветер с близкого к этим местам моря. Поднявшись на вершину холма, Дмитрий, кутаясь от пронизывающего ветра, увидел избу, стоящую на берегу гремевшей перекатами и отблескивающей заводями небольшой лесной речушки. Солнце в это время года в этих местах, несмотря на приближающийся вечер, стояло в небе довольно высоко, и ведущая к дому сквозь лес узкая тропинка просматривалась достаточно хорошо.
Спустившись с холма, Дмитрий подошел к избе. Не было ни забора, ни калитки, и Дмитрий поднялся на крыльцо. Не успел он постучать в дверь, как та открылась. На пороге возник высокий, худощавый старик, одетый в полотняные порты и рубашку с накинутой поверх нее стеганой безрукавкой, обутый в сапоги из мягкой кожи. В его темно - русых волосах и рыжей бороде не было ни одного седого волоса, а глаза были неожиданно молодыми, и в них отражалась спокойная и при этом очень мощная сила. Дмитрий застыл на пороге и не сразу нашелся, что сказать. Но хозяин избы неожиданно сам сделал шаг вперед и произнес:
- Здрав будь, путник! С чем пожаловал к старому Мирославу?
- И тебе здравия! - ответил Дмитрий. - Меня послала ведунья Пелагея. Просила передать вот это.
С этими словами Дмитрий залез за пазуху и, достав небольшой нашейный мешочек, извлек из него данный Пелагеей оберег. Диск, сделанный не то из метала, не то из камня, всегда был слегка теплым, словно его что-то грело изнутри.
- Знатная вещь! - произнес Мирослав, взяв оберег в руки. - Еще пращурами нашими сделанная. И Пелагею я помню - ох, и стрекоза была девка, когда у брата моего старшего Родомира училась науке знахарской. Так зачем же послала она тебя ко мне?
- Я у нее в обучении был. Тоже лечить учился. А год назад бабка Пелагея сказала, что ей меня учить больше нечему, а Дар мой до конца не раскрылся. И отправила к тебе. Дальше учиться!
- Знахарем быть хочешь, значит? Ну - ну… Пойдем в дом, нечего на пороге стоять.
Внутренне убранство жилища Мирослава сильно отличалось от избы Пелагеи. Не висели по стенам и около печи пучки разнообразных трав и кореньев, не стояли в углах разнообразные баночки и горшочки с готовыми отварами, порошками и мазями. Зато на полке вдоль стены стояли и лежали фолианты, от некоторых из которых так и веяло древностью.
- Что, интересно? - спросил Мирослав, заметив, что Дмитрий так и впился глазами в стопки древних книг. - А сам-то ты грамоте обучен?
- Да, Пелагея научила.
- А чему она еще тебя учила, кроме грамоты да знахарства?
- Воинскому мастерству и искусству выживания. Хотя зачем это знахарю знать нужно, долго не мог ума приложить. Знахарь лечить должен, зачем же ему знать, как убивать? Правда, мне эти навыки в дороге ох как помогли… А еще Пелагея говорила, что некоторые навыки владения своей скрытой силой именно через воинские упражнения лучше всего осваивать. Запомнил я и такие ее слова, что, мол, только понявший, сколь, с одной стороны, уязвим, а с другой - силен человек, может научиться лучше чувствовать пределы болезни и пределы лечения, которые тот или другой больной вынести сможет.
- Права Пелагея, - сказал с доброй усмешкой Мирослав. - А тебе, значит, воинская наука не по душе пришлась?
- Врать не хочу - не нравилось мне учиться, как людей лучше всего убивать. Не знахарское это все - таки умение, как ни крути! Я, конечно, благодарен Пелагее, что научила - иначе живым бы до тебя не дошел - но все же, не скрою, бился я всякий раз по нужде и удовольствия от этого никакого не получал.
- Ну что ж… Значит, и я тебя учить начну с упражнений именно воинских.
- Но почему, почему так? - дав волю изумлению, воскликнул Дмитрий.
- Оставь свои вопросы. Ты или сам все поймешь со временем, или не поймешь никогда. А если я тебя сейчас все объясню, то ты это только умом поймешь, но ни телом, ни душой не прочувствуешь, не осознаешь. А одного умственного понимания для того, чтобы стать истинным лекарем, мало.
- Но неужели же того же самого осознания нельзя достичь другими способами?
- Можно! Но у каждого свой Путь к совершенству. И либо ты мне веришь, и будешь делать так, как я скажу, либо завтра поутру мы расстанемся. Согласен?
- Согласен, - вздохнул Дмитрий. В конце концов, не зря же он проделал столь долгий путь, чтобы, несолоно хлебавши, вернуться обратно.
- Ну и ладно. А сейчас давай поедим, что Изначальные Предки послали, да и спать ляжем. Завтра поутру раненько встанем-то.