"И в запой отправился парень молодой"
"Кто хочет, тот допьется".
Название главки и эпиграф из записей Венедикта Ерофеева
Итак, пьяница в электричке. О пьянстве Венички следует поговорить особо. Да, Венедикт Ерофеев пил (а кто не пил из российских писателей?). Во владимир
ский его период у Ерофеева бывали дуэли с самыми знаменитыми выпивохами, и он перепивал всех, причем знаменитости валялись под столом, а он, чистый как стеклышко, в домашних тапочках на босу ногу (о, бедность!), снисходительно принимал восторги дев, зрительниц данных соревнований.
Мать первой жены, Валентины, растапливала печку Вениными дневниками, приговаривая: "У пьяного Тришки одни рваные книжки".
По воспоминаниям друзей и знакомых, у Ерофеича (так его иногда называли) была изумительная способность не пьянеть, она длилась долго. А потом, увы, иссякла. Лидия Любчикова вспоминает: "Он остался такой же веселый и хороший, как в молодости, но только когда был трезв, а это случалось все реже. Очень жаль, что Венедикт потерял способность не пьянеть. Потому что пьяным он становился совершенно другим – резким, неприязненным. Его трудно стало любить – ценить, все прочее, а любовь он мог оттолкнуть очень резко. И слава Богу, что многие все-таки его видели настоящего и любили…"
Хотя, конечно, были и просветы и попытки если не пить совсем, то по крайней мере мало.
Из письма Ерофеева сестре Тамаре, 13 ноября 1982 года: "День рождения обстоял вполне благополучно, и я намеренно почти ничего не пил (вот что удивительно, и Галина меня перехвалила: все последовали моему образцу, и все обошлось "без бурь, без громов и без молний" (Висс. Белинский). Я заведомо спровадил всех потенциальных экстремистов, налив им по рюмке водки и мысленно дав поджопника, а всех максималисток, поочередно с каждой кулуарно беседуя, заверил в своей любви и в их единственности…"
И все же Венедикт Ерофеев, скажем прямо, был сильно пьющим человеком. Как писал Генрих Сапгир в стихотворении "Очередь", посвященном Веничке Ерофееву:
Дрызнь об нас обколотила все углы.
Мы бы рады стать красивей – жены злы,
вот и пьем и вяжем мать твою в узлы…
На вопрос, пьет ли он, Венедикт Ерофеев отвечал:
– Попиваю, да, но ведь без всякой эскалации.
– И часто?
– Когда как. Другие – чаще… Но я – в отличие от них – без всякого фарсу и забубенности. Я – только когда печален…
По мнению Ольги Седаковой, Венин алкоголь был для него в своем роде возвышающей страстью. "Чувствовалось, что этот образ жизни – не тривиальное пьянство, а какая-то служба. Служба Кабаку? Мучения и труда в ней было несравненно больше, чем удовольствия. О таких присущих этому занятию удовольствиях, как "развеяться", "забыться", "упростить общение" – не говоря уже об удовольствии от вкуса алкогольного напитка (тому, кто хвалил вкус вина, Веня говорил: "Фу, пошляк!"), в этом случае и речи не шло. Я вообще не встречала более яростного врага любого общеизвестного "удовольствия", чем Веничка. Получать удовольствие, искать удовольствий – гаже вещи для него, наверное, не было. Должно быть плохо, "все должно идти медленно и неправильно, чтобы не загордился человек…" – как помнят читатели "Петушков"…"
Наталья Шмелькова, последняя подруга Венедикта Ерофеева, дает такую оценку: "…Вообще я его алкоголиком не считаю. Он не был этим болен. Тут сложнее. Это был как бы образ жизни. Алкоголь не был для него наркотиком, как для других: мозги затуманить, забыть и уснуть. Абсолютно нет. Он не любил тупого пьянства. Пили, беседовали, юмор. Терпеть не мог, когда физически пьянели, всегда свежая голова, свежие глаза. Говорил: ненавижу пьяниц".
Старый друг и собутыльник Венички Игорь Авдиев подтверждает: "Веня ненавидел просто пьяниц. Ненавидел опьяняющее скотство: нетвердость в ногах, жесты чересчур, слабость, когда ты, как трехмесячный младенец, плохо голову держишь, – это Веня прощал, но заплетающийся язык, нечеткость мыслей, стилистическую несуразность, советские идеолекты, безмозглость логики, мертвость пошлости – еще чего? Чего же еще! Сам Веня никогда не был, видимо, пьян. Он или затихал, как дерево в роще, но только, когда вся роща уже затихала, он затихал последним, как самое высокое дерево в роще, или, если роща вырубалась и
молола посюстороннюю чепуху, Веня становился трагичен, как Бранд в вышине. Веня не любил налитые бельма, бессмысленность взгляда…"
"Мне с вами не о чем пить" – коронная фраза Венедикта Ерофеева. По Веничке, пить – это значит общаться, разговаривать, мыслить, острить.
"В манере Пастернака: "Достать бы водку за шесть гривен"" (из записных книжек Венедикта Ерофеева).
Возвращение к "Петушкам"
В книге "Москва-Петушки" можно вычитать любые рецепты алкашей того советского славного периода. Знаменитый "Сучий потрох" (рецепт изготовления: пиво "Жигулевское" – 100 г, шампунь "Садко – богатый гость" – 30 г, резоль для очистки волос от перхоти – 70 г, клей БФ – 12 г). А еще спиртовые коктейли: "Слеза комсомолки", "Поцелуй тети Клавы", "Дух Женевы"…
Да, "Петушки" богато спиритуализованы. Это видимая и ощущаемая сторона повествования. Но есть и другая, невидимая для тех, кто незнаком с мировой и русской литературой, и именно эта часть доставляет настоящий кайф. Впрочем, это касается и других произведений Венедикта Ерофеева. Он виртуозно владел методом литературного монтажа: цитаты, прямые и скрытые, аллюзии, переклички, параллели идут в тесном ряду и создают энциклопедический аромат культуры. Если курят, то тринадцать трубок; если позвонок, то четвертый; если что-нибудь отблескивает, то на клине бороды и т. д.
"И пламенный Хафиз (пламенный пошляк Хафиз, терпеть не могу), и пламенный Хафиз сказал: "У каждого в глазах своя звезда". А вот у меня ни одной звезды, ни в одном глазу.
А Алексей Маресьев сказал: "У каждого в душе должен быть свой комиссар". А у меня в душе нет своего комиссара…" ("Василий Розанов глазами эксцентрика")
Все эти цитаты плотно вписаны в ерофеевский
текст, не говоря уже о Библии. Библейские образы, метафоры и ходы освоены Ерофеевым до блеска.
Так что же получается? Алкоголик и книгочей? Бомж и эрудит? Плебей и высоколобый? Пушкин-Ев- тюшкин?.. Чисто российский вариант, но с иностранным вкраплением. Что-то вроде помеси Аполлона Григорьева с Артюром Рембо. Вечный изгнанник. Вечный бездомный. Вечно неприкаянный. Но – с нежной душой и четким умом философа.
Тут напрашивается биография: откуда, как и почему? Но вот незадача: Венедикт Ерофеев уже при жизни стал мифом, оброс основательно легендами и слухами, превратился в почти фольклорный персонаж.
Пришелец из Заполярья
"- Плевать на Миклухо-Маклая, что бы он там ни молол. До тридцати лет, после тридцати – какая разница? Ну что, допустим, сделал в мои годы император Нерон? Ровно ничего не сделал. Он успел, правда, отрубить башку у брата своего, Британика. Но основное было впереди: он еще не изнасиловал ни одной из своих племянниц, не поджигал Рима с четырех сторон и еще не задушил свою маму атласной подушкой. Вот и у меня тоже – все впереди!"
В. Ерофеев. "Василий Розанов глазами эксцентрика".
И все же без нескольких биографических штрихов никак не обойтись. Венедикт Ерофеев родился 24 октября 1938 года в Кировске (бывший Хибиногорск) Мурманской области. Родители из Ульяновской области, с Поволжья. Отец Венички был репрессирован в 1946 году. По словам сестры Нины, он был человеком очень остроумным, мог рассказать анекдот, а этого было достаточно для ареста. Мать одна тащила шестерых детей – Веничка был пятым. Рос он в бедности и голоде. В школе у Вени с братом Борей был один портфель на двоих. Рассказывает сестра Нина:
"Веничка необычный был и маленький: когда он
научился читать, мы даже и не знали, никто его специально не учил, может быть, сам что-то спрашивал у старших. Он был сдержанный, углубленный в свои мысли, память у него была превосходная. Например, такой эпизод. Книг особых у нас не было, поэтому читали все подряд, что под руку попадется; был у нас маленький отрывной календарь, который вешают на стену и каждый день отрывают по листочку. Веничка этот календарь – все 365 дней – полностью знал наизусть еще до школы; например, скажешь ему: 31 июля – он отвечает: пятница, восход, заход солнца, долгота дня, праздники и все, что на обороте написано. Такая была феноменальная память. Мы, когда хотели кого- нибудь удивить, показывали это. К тому же у него всегда был независимый характер. Например, на него жаловалась учительница в первом классе: когда детей принимали в октябрята, он ей сказал, что не хочет. Учительница была вне себя: "Как же так, все же октябрята!" – "А я не хочу, как все". Так и не стал октябренком. И ни пионером, ни комсомольцем он не был. А ведь это было в 40-50-е годы".
Три года Венедикт провел в детском доме. Затем его, когда вернулся отец, забрали в Кировск, и там, на Кольском полуострове, он закончил 10 классов. Золотым медалистом в 17 лет отправился Веничка в Москву и поступил в 1955 году на филологический факультет МГУ. "В нем еще ничего не было, кроме через край бьющей талантливости и открытости к словесности" (сокурсник и друг Владимир Муравьев). Жили студенты-филологи очень весело, ставили оперу "Апрельские тезисы", которую сочинили все вместе. Но это веселье долго не продолжалось.
В одном из интервью Венедикт Ерофеев рассказывал:
– Майор, который вел наши военные занятия, сказал однажды: "Ерофеев! Почему вы так стоите? Неужели нельзя стоять стройно, парам-пам-пам! Главное в человеке, – и он прохаживается перед строем наших филфаковцев, – выправка!" Ну, а я ему и сказал, что это, мол, не ваша фраза, это точная цитата из Германа Геринга, конец которого, между прочим, известен…
– А что, интересно, ответил товарищ майор?
– Товарищ майор ничего не ответил, но дал мне глазом понять, что мне недолго быть в МГУ имени Ломоносова. Но ничего не возразил – что на это возразишь?..
На зимней сессии второго курса Ерофеева вышибли. Но не товарищ майор был тому виною, а сам Веничка: первую сессию он сдал на пятерки без всякого для себя напряжения, а потом перестал сдавать экзамены и вообще ходить на занятия. Ему хотелось быть вольной птицей, а такого не дозволялось.
Четыре вуза – Московский университет, Орехово- Зуевский, Коломенский и Владимирский педагогические институты – изгоняли его. Во Владимире не только отчислили из института, но и выслали из города. Формулировка такая: "За моральное, нравственное и идейное разложение студентов Института имени Лебе- дева-Полянского". В чем выразилось "нравственное и идейное разложение"? В общежитии, в тумбочке, у Ерофеева нашли Библию, которую он постоянно читал и часто цитировал. По тогдашним временам это было нечто контрреволюционное и антисоветское, а поэтому
– ату его!..
Вот так складывалась судьба юноши из заполярной глубинки. С институтами не получалось, приходилось работать. "Чем занимался? Да чем только не занимался, – рассказывал "Московским новостям" Венедикт Ерофеев. – Работал каменщиком, штукатуром, подсобником на строительстве Черемушек, в геологоразведочной партии на Украине, библиотекарем в Брянске, заведующим цементным складом в Дзержинске Горьковской области… Кем угодно".
Не получив высшего образования и не имея возможности работать по специальности, связанной с филологией, с литературой, Венедикт Ерофеев 15 лет скитался по стране. Был еще приемщиком стеклотары, змееловом в Средней Азии, дорожным рабочим, монтажником линий связи.
"Я работал тогда на кабельных работах, и по моей вине вся Россия покрылась телефонными кабелями, – в другой раз и другой газете рассказывал Ерофеев. -
Я связал Вильнюс с Витебском и Полоцк с Москвой, но это не минуло литературу, поскольку ей всегда необходим новый язык, со старым языком ничего не будет, а на кабельных работах я получил отличную фольклорную практику. Жил я в вагончике тогда, в грязи, в одном вагончике помещалось девять человек. Мои соседи обращались со мной нормально, но считали дураком…"
Именно там, на кабельных работах, лежа на верхней полке нар, написал Венедикт Ерофеев поэму "Москва-Петушки", ставшую символом целой эпохи. Тонюсенькая книжечка, написанная в 1969 году, вызвала бурю литературоведческих дискуссий и сразу вошла в народ, как нож входит в масло. По количеству крылатых слов и выражений "Москва-Петушки" может соперничать с "Горем от ума".
Но еще раньше, в студенческую пору, Ерофеев сочинил "Записки психопата", затем роман о Шостаковиче. И то, и другое считается утерянным.
Ну а дальше на Венедикта Ерофеева навалились болезнь и слава, почти одновременно. Он перенес тяжелую операцию, и благодарное отечество отвалило ему 26 рублей пенсии по инвалидности. Поэма "Москва-Петушки" (повесть, роман – как ее только не называют) перепечатывалась многократно у нас и за рубежом. Публиковалось эссе "Василий Розанов глазами эксцентрика". Пьеса "Вальпургиева ночь, или Шаги Командора" шла в театре. Журналисты стали осаждать уже признанного и знаменитого писателя вопросами типа: "Наследует ли советская интеллигенция лучшие традиции интеллигенции русской?" На что Венедикт Васильевич отвечал так:
– Советская интеллигенция? Господи, а это что такое?.. Это чистейшая болтовня. Чего им наследовать? Советская интеллигенция истребила русскую интеллигенцию, и она еще претендует на какое-то наследство…
– А как вы оцениваете современное состояние культуры – как кризисное? – вопрошал корреспондент "Московских новостей" в декабре 1989 года.
– Никакого кризиса нет, и даже полное отсутствие всякого кризиса, – отвечал Венедикт Ерофеев. – Добро
бы был хотя бы элементарный кризис, а то вообще – ни культуры, ни кризиса, решительно ничего.
На такое полное отрицание кто-кто, а Венедикт Ерофеев имел право.
Книжный человек
Alit lectio ingenium[1 Чтение питает ум {лат.).].
Владимир Муравьев о Венедикте Ерофееве: "Он всю жизнь читал, читал очень много. Мог месяцами просиживать в Исторической библиотеке, а восприимчивость у него была великолепная. Но читал не все что угодно. У него был очень сильный избирательный импульс, массу простых вещей он не читал, например, не уверен, что он перечитывал когда-нибудь "Анну Каренину". Не знаю, была ли она вообще ему интересна. Он, как собака, искал "свое". Вот еще в общежитии попались ему под руку "Мистерии" Гамсуна, и он сразу понял, что это – его. И уж "Мистерии" он знал почти наизусть. Данные его были великолепны: великолепная память, великолепная, незамутненная восприимчивость. И он совершенно был не обгажен социалистической идеологией… Он вообще мечтал весь век учиться, быть школьником или сидеть с книжечкой в библиотеке… Он действительно был человеком литературы, слова. Рожденным словом, существующим со словесностью…"
Когда Веничка приезжал к родным – сестрам и братьям, то составлял для них список, что надо читать. ""Что ты читаешь?" – "Пикуля". – "Фу! Вот Набокова надо читать, – вспоминает слова Вени сестра Нина. – Неужели ты дожила до таких лет и не знаешь, кто такой Набоков?.. Вот сейчас печатают Конквиста", а у него эти книги в такие годы. Он давал эту книгу нам с Тамарой на одну ночь".
Любимыми писателями Венедикта Ерофеева были из западных Рабле, Паскаль, Ибсен, Гамсун… Из отечественных – Гоголь ("Если бы не было Николая Васильевича, и меня бы как писателя не было, и в этом не стыдно признаться"), Некрасов, Салтыков-Щедрин, Козьма Прутков, обэриуты Хармс, Олейников… Из поэзии любимыми были Бальмонт и Северянин, к которым Ерофеев сохранил привязанность до конца дней своих. В юности Ерофеев любил сочинять пародии в стиле Северянина. Вот отрывок, написанный летом 1957 года и посвященный тогдашним международным событиям:
О, катастрофа Будапешта
была изящным менуэтом,
она, как декольте Сильваны,
сорвала русские муары.
Для нас служила оппонентом
декоративность пируэта,
для них – трагедия Суэца –
своеобразным писсуаром.
Я, очарованно загрезив,
постиг рентабельность агрессий
и, разуверившись в комфорте
республиканского фрегата,
неподражаемо эффектно
сымпровизировал позессив,
пленив пикантностью Жюль Мока
и деликатных делегатов.
Не терпел Ерофеев Чернышевского и Добролюбова. Не любил Ахматову и Булгакова (по воспоминаниям, "Мастера и Маргариту" ненавидел так, что его трясло). Про писания Эдуарда Лимонова говорил: "Это нельзя читать".
К современным писателям Венедикт Васильевич относился плохо. Во многих из них его коробила "победоносная самоуверенность" – по мнению Ерофеева, "писатели должны ходить с опущенной головой". Не признавал напыщенности. "Я хоть и сам люблю позубоскалить, – говорил он, – но писать нужно с дрожью в губах, а у них этого нет". И еще Венедикт Ерофеев признавался: "Писать надо, как говоришь". По наблюдению Шмельковой, сам Ерофеев писал легко и быстро, на одном дыхании, когда накатывало вдохновение, потом мог подолгу молчать.
Помимо книг, Венедикт любил музыку и хорошо ее знал. Одним из самых любимых его композиторов был Ян Сибелиус. Характерное признание содержится в письме писателя к сестре Тамаре от 13 ноября 1982 года: "Теперь другая помеха занятиям: по случаю кончины нашего президента мне на голову свалилась такая бездна добротной музыки, что я едва успеваю перебегать от радио к телевизору и обратно. Допустим, только что по радио закончилось мое любимое получасовое andante из 4-й симфонии Брукнера, как слышишь: в той комнате, по телевизору, начали 8-ю сонату Бетховена; не успев ее дослушать, бежишь на кухню, потому что там без всякого предупреждения вступила самая скорбная и горемычная часть из 1-й сюиты Сибелиуса и т. д.".